Щорс - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 7

Явившись в штаб отряда, она держала себя свободно, не обращая внимания на любопытные взгляды; говорила коротко, сухо, не улыбаясь.

— Стрелять умеете? — спросил Щорс.

— Да. Упражнялась на стрельбище, — ответила Фаня.

— Будете разведчицей.

— Хорошо.

Щорс дал девушке кавалерийский карабин, две ручные гранаты.

— Знаете, с чем их кушают? — чуть улыбаясь, спросил он.

— Имею представление, — ответила Фаня, пряча гранаты в глубокие карманы шинели.

На ней была шинель, сапоги, но женский платок на голове нарушал ее воинский вид.

— Платок вы снимите. Он не идет к вашему лицу, — сказал Щорс, — я дам вам сейчас папаху.

Он принес несколько папах и сам примерил их девушке.

Весть о зачислении в отряд разведчицы быстро разнеслась по эшелону.

Повстанцы окружили Фаню. Среди них был и сгоравший от любопытства Живоног. Он первый поздоровался с ней, назвав себя по фамилии. На вопросы партизан девушка отвечала охотно, но в подробности не вдавалась. Она сказала, что воевать ей еще не приходилось, если не считать разоружения царских офицеров, в котором она принимала участие. Больше ей приходилось делать доклады. Среди членов городского совета она была единственной женщиной. Стреляет она, по словам товарищей фронтовиков, довольно метко, но испытывала себя только на стрельбище. Она училась стрелять всю зиму.

— А пулеметному делу не обучались, товарищ барышня? — спросил Живоног.

— Нет, — улыбнулась Фаня.

— Ну, ничего. Я могу вас очень быстро обучить. Я — пулеметчик.

Однако, обучать разведчицу пулеметному делу ему не пришлось.

Немцы подходили к Новозыбкову. Отряд Щорса занял позицию в шести километрах от города, по обе стороны железной дороги. Немцы время от времени постреливали из пулеметов, но в наступление не переходили.

Слева темнел густой лес. Опасаясь обходного движения врага, который, получив от партизан ряд сильных ударов, действовал теперь по всем правилам тактики, Щорс решил послать в лес пешую разведку. Он передал об этом по цепи, вызывая охотников. Их собралось человек десять. Явился и Живоног. Щорс, коротко объяснив задачу, сказал:

— Начальником разведки будет товарищ Фаня.

Пробираться к лесу пришлось под пулеметным огнем.

На открытой местности немцы сразу заметили разведку. Бойцы двигались перебежками и ползком. Впереди — девушка в папахе. Живоног старался не отставать от нее. Он все время кричал ей:

— Ниже голову!

Наконец, девушка обрезала его:

— Обойдусь без няньки, товарищ!

Живоног обиделся и замолчал.

В лесу разведчики пошли цепью, на далеком расстоянии друг от друга. Живоног, искоса поглядывая на Фаню, пробиравшуюся между деревьями с карабином в руке, что-то бурчал себе под нос. Вдруг раздался выстрел. Фаня остановилась и, щелкнув затвором, легла. Рукой она дала знак — лечь всем. Живоног нехотя, не торопясь, лег в нескольких шагах от нее. Послышалась команда на немецком языке, впереди замелькали стальные каски, серые шинели, затрещал пулемет.

Живоног стрелял, после каждого выстрела поглядывая на Фаню, Она целилась старательно и спокойно.

Немцы обходили разведчиков. Надо было отступать. Живоног окликнул Фаню, но она не отозвалась. Голова ее лежала на карабине. Неподвижное солнечное пятно блестело на папахе…

Вечером отряд Щорса медленно двигался в своем эшелоне по железной дороге Новозыбков — Клинцы — Унеча.

Оставшийся сзади бронепоезд обстреливал немцев, которые уже заняли Новозыбков. Щорс стоял в дверях вагона, следя за взрывами снарядов. Кто-то указал ему на человека, шагавшего по болоту. Щорс посмотрел в бинокль и узнал Живонога. Выпрыгнув из вагона, он побежал к нему навстречу.

Живоног был весь в грязи. Казалось, он выкупался в болоте.

— Где товарищ Фаня? — спросил Щорс.

Живоног посмотрел на Щорса растерянно.

— Пала в бою, — прошептал он чуть слышно.

Вернувшись в вагон, Щорс сказал:

— Товарищи, почтим вставанием память девушки-бойца, отдавшей свою жизнь революции. Фаня Донцова, наша разведчица, погибла.

Конец апреля. Под натиском оккупантов украинские партизанские и красногвардейские отряды отходят на территорию Советской России. Вся Украина — во власти немецких войск.

«Немецкие войска самовольно врываются в квартиры селян и забирают съестные припасы, хлеб, фураж, а также личные вещи, причем угрожают оружием», — доносила Белгородская волостная управа.

Министры Центральной рады, получая сотни таких донесений, складывали их в архив. Однако, покорность буржуазных министров-«социалистов», предавших народ, не помогла им удержать власть.

29 апреля Рада, по приказанию немецкого командования, послушно уступает власть черниговскому помещику генералу Скоропадскому. Гетман Скоропадский опубликовывает грамоту, возвещающую о том, что «права частной собственности восстанавливаются в полном объеме».

Помещики возвращаются в свои владения и восстанавливают право собственности в «полном объеме» при помощи немецких карательных отрядов.

В село Ровное, Елисаветградского уезда, является с отрядом немецких солдат помещик Седлецкий. Отряд окружает село и, дав несколько пушечных выстрелов, сгоняет крестьян на кладбище. Начинается порка. Беспощадно избивают членов земельных комитетов: «Это вам за то, что делили землю». А потом по очереди всех крестьян: «Это вам за то, что сеяли на барской земле».

Начинается «возмещение убытков». Вот что рассказывают об этом крестьяне села Ташино:

«Германский отряд в 50–60 человек при трех офицерах и многих немцах-колонистах прибыл в Ташино, оцепил село, и один из офицеров отдал приказание, чтобы все мужчины от 15 до 70 лет немедленно вышли за деревню на выгон. Приказание это было исполнено, и все, как один человек, явились в указанное место. Их окружили пулеметами и начали вызывать по списку… После того как разделались с мужчинами, вызвали человек 15 женщин и потребовали от них сведения, кто был зачинщик разборки экономии Габриеля… На выгоне было положено три мешка с овсом, и на эти мешки клали людей и били беспощадно… Затем поставили им ультиматум, что если через два дня не будет возвращено Габриелю все то, что было взято, и 133 000 рублей штрафа и Цветовке 5 285 рублей за сенокос, то с ними будет еще не то… Население, не желая подвергаться зверскому обращению, начало за бесценок продавать весь свой живой и мертвый инвентарь и к моменту составления протокола внесло Габриелю деньгами около 100 000 рублей»[1].

За малейшее сопротивление немецкие коменданты угрожают населению расстрелами и виселицей.

В это время Щорс прибыл со своим отрядом в Унечу — пограничную станцию Советской России.

После того как раненые были отправлены в лазарет, в отряде осталось всего тридцать человек. Щорс созвал собрание своих бойцов. Кое-кому казалось, что дальнейшая борьба с оккупантами уже невозможна. Щорс как будто не замечал этого настроения. Он говорил, как всегда, тщательно подбирая слова, открыто и строго глядя в глаза своих слушателей.

Щорс ничего не сказал специально для того, чтобы поднять настроение, но он говорил так, что людям, впавшим в уныние, становилось стыдно за себя. Он говорил, что отряд находится уже на территории Советской России, которая пока еще не может открыто выступить на помощь украинцам. Он говорил, что нельзя воевать, если не имеешь регулярной армии, а Советская республика только еще создает ее.

— Но значит ли это, — спрашивал Щорс, — что русские большевики не помогут нам, украинским рабочим и крестьянам, освободить свою родину, прогнать захватчиков? — И отвечал уверенно: — Конечно, помогут. В этом можно не сомневаться.

— Обязательно помогут!

Он повторил это несколько раз и закончил свою речь так:

— Сейчас мы разойдемся. Одиночками возвращайтесь на Украину, на заводы, в села, раскачивайте народ, готовьте его к восстанию. Отряд распускается, но каждый из вас получает боевое задание: сформировать у себя на родине повстанческую роту. В лесах, в глухих оврагах обучайте людей владеть оружием, приучайте их к революционной дисциплине. Потом пусть они расходятся по домам, твердо зная, кто в каком взводе и отделении числится, кто его командир. Придет время, и ваши роты будут сведены в батальоны, полки, дивизии. Они сметут врага с лица своей земли.