Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 43

Герцога Альбино в его кабинете не было. Встретившийся нам слуга сказал, что его светлость и Фигаро изволили пойти в оранжерею.

— Я думаю, мы им не помешаем, — сказала Оливия.

Герцог сидел на подвесной скамье, пьяный в дымину. Фигаро стоял рядом и не давал герцогу раскачиваться, видимо, из опасения, что окружающим скамью кустам роз придется несладко.

— О, — криво улыбнулся нам герцог. — Мои лысые девочки пришли. Ну что, как вам проповедь? Я уже решил, что первая моя поэма будет называться так: «Истинная Тыква».

— Фигаро, не могли бы вы еще раз сменить замки на винных погребах? — спросила Оливия. — Я никогда не видела, чтоб отец напивался до такого состояния.

— Сменю, герцогиня, — отозвался Фигаро. — Уже послал за слесарем.

— Фигаро, я хозяин поместья — пока! — погрозил пальцем герцог. — Я не позволю вам лишать меня тихой радости глубокого алкогольного опьянения. Уходите — все! Я посвящу свое время тыкве, редису, абрикосам, дыням… А грейпфруты в Литании растут?

— Нет. Гранаты растут.

— Да! Именно! «Поэма о гранате»:

На что мне Гренада и свист соловья?

Граната, граната, граната моя!

— Фигаро, вам помочь отвести его светлость в спальню и проследить, чтобы он погрузился в глубокий, целительный сон?

— Я справлюсь, милые дамы, — улыбнулся Фигаро. — И буду стеречь его сон. Я уже приготовил особый отвар трав, который очень хорошо помогает от похмелья.

— Пусть он проспит до завтрашнего утра.

— Да, герцогиня.

Большой зал был пуст, по галереям никто не сновал — неужели и впрямь герцогские гости ринулись на ближние огороды постигать истинное равенство и глубокую свободу?

— Постигать суть тыквы и сокровенный смысл огурца — это реально круто! — сказала Оливия, вспоминая словечки, от которых я, как мне мнилось, ее уже давно отучила. Но вот снова…

— Сволочи они все! — зло сказала Оливия.

— Кто?

— Да родственнички! Сожрали все, что было на столе, как еще скатерть и тарелки не тронули. А у меня живот подводит от голода. Никто не позаботился о том, чтобы герцогиня Монтессори хотя бы поела!

— Я позабочусь. Идем на кухню. Там нас не обидят. И я покажу тебе как минимум двух поварят, которые испытывают к тебе самые нежные чувства.

На кухне нас немедленно усадили за стол и подали роскошный обед, в котором возлюбленному нами салату оливье было отведено почетное место.

— Мы за вас очень переживаем, ваша светлость, — сказала одна из кухарок. — Все эти гости с приездом Его Высокоблагочестия совсем обнаглели: ведут себя как захватчики. Вон, Антонио, младший лакей, поймал баронессу Розанетти на воровстве полотенец для ног и пяти серебряных соусников!

— Да они все воруют, эти благородные! — загомонили служанки. — И гобеленов недосчитываемся, и ваз, и каминных украшений…

— А я недосчиталась двух бутылей со средством для мытья полов! Ну ничем не брезгуют! — заявила младшая горничная. — Словно они крысы, а наше поместье — тонущий корабль!

— Значит, надо сделать что-то, что прогонит всех этих крыс и надолго отучит стучаться в двери герцогства!

— Да, госпожа, но вы сначала покушайте. Вот ваше любимое — запеканка с грибами…

— А можно нам с Люци вина? Ну хотя бы разбавленного?

— Пожалуйте.

Слуги стояли вокруг нас — растерянные и подавленные.

— Что вас так напугало? — спросила Оливия.

— Это правда, что святой теодитор и все его послушники и гвардейцы — насекомые?

— Да, — ответила я. — Вы же своими глазами видели. Гигантские, разумные насекомые. Их называют инсектоиды. И они господствуют над человечеством, потому что лучше умеют выживать и попросту до чертиков уродливые и страшные. Неужели вы не знали об этом раньше? Об этом же во всех букварях написано — существует раса, которая с любовью заботится о человечестве и много сил жертвует на то, чтобы человечеству хорошо жилось.

— Ну, мы думали, что это какие-то типа древние бессмертные люди. Или жители других планет. Ангелы…

— Нет. Это инсектоиды. И хватит об этом, а то аппетит пропал. Думайте лучше о том, как поскорее выставить герцогских нахлебников из замка.

— А давайте я заболею ветрянкой, — предложила Милли, юная горничная. — Я ею уже болела, так что могу очень правдиво притвориться.

Все согласились. Решили, что с кухни начнется ветряночная «эпидемия». А я вдруг подумала, что Милли сказала удивительные слова, и вся наша жизнь проходит в обучении умению «правдиво притворяться».

Тыквам в этом плане проще. И поневоле им, оранжевым, позавидуешь.

Прошло три недели, как Его Высокоблагочестие гостил в замке. За это время коренное население поместья провело масштабную операцию под названием «Салют, я ветрянка!». Слуги и горничные, густо усыпанные зелеными точками лечебной тинктуры, ежеминутно почесывающиеся и издающие тошнотворные стоны, так напугали любителей пожрать на дармовщинку, что из родственников остался только Себастьяно Монтанья. Он, оказывается, ветрянкой переболел в детстве и теперь ничего не боялся. Но мы, собственно, и не хотели, чтобы Себастьяно смылся. Как вы помните, он стал носителем паразита — живой стеклянной туфельки из какого-то там подпространства.

Этот симбиоз в корне переродил Себастьяно. Из тупицы, обжоры и похотливого кобеля он превратился в элегантного кавальери, целыми днями просиживающего в библиотеке и изучающего серьезную литературу. Пить он бросил и иногда так глубоко уходил в себя, что это выглядело устрашающе.

Мы тоже основное время проводили в библиотеке. Благодаря нам на рабочем столе герцога воцарился «Полный атлас овощных и фруктовых культур Старой Литании». Оливия шепнула про атлас Фигаро, Фигаро намекнул герцогу во время бритья, и вышло, что его светлость как бы сам вспомнил о старинном атласе и пришел за ним в библиотеку. Наблюдатели в черно-желтую полоску вряд ли уловили всю хитрость нашего маневра. Поскольку на чердак ежедневно подавались чаны с медовухой, забродившим вареньем с щедрой долей имбирного ликера «Три топора», гвардейцы несколько разъелись, стали тяжелы на крыло и слабо контролировали наше поведение.

Его Высокоблагочестие ежедневно произносил проповедь оставшимся в замке представителям человеческой расы. Примером святой и благочестивой жизни он брал то картофель, то брюкву, то бабочек-однодневок. Потом Хрущ завтракал (бесперебойная подача варений, пастил, джемов и тухлых яиц) и совершал облет угодий герцогства. За ним вечно увязывались послушники в качестве звукового сопровождения.

Фигаро и Сюзанна выглядели крайне печальными. Оно и понятно: у великого поэта творческий кризис, и выхода из него не видно, а время идет, и значит… Ну, вы понимаете. Мы с Оливией тоже впали в некое оцепенение, и толку от нас было мало. Прямо сказать, опустили руки, скисли и растерялись — глаголы, к нам ранее не имеющие ни малейшего отношения. Но, на наше счастье, в поместье появился враг, на которого можно было излить весь праведный гнев и заодно воспламениться желанием немедленно исправить сложившуюся ситуацию. Ранними порывами трамонтаны к нам занесло благочестивого монаха Юлиуса. Известного ранее как родовито-нагловатый поэт Юлиан Северянин.

Да уж, благочестивая жизнь изменила его так, что поначалу мы его и не узнали. И лицом и телом он напоминал постную булочку из гречишной муки. Глазки опущены долу, ручки сложены поверх белого балахона, длинные кудри скрывает капюшон — подлинный пример святой жизни среди праведных и безгрешных насекомых.

Явился он под вечер. Уже почти стемнело (осенью сумерки — ранние), когда он постучался в ворота замка. Слуги, впустившие его, даже не узнали в сем бледном мотыльке прежнего задиру, забияку и острослова с яростно сияющими очами. Лишь Фигаро — глаз-алмаз — быстро понял, кто перед ним. Его балахонами не проведешь.