Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 44

— Добрый вечер, мессер Юлиан…

— Я теперь смиренный брат Юлиус, дорогой Фигаро, — проблеял гость. — Найду ли я здесь скромный приют и прежнее гостеприимство?

— Разумеется, брат Юлиус, только соблаговолите сообщить, насколько скромны должны быть ваши покои. Сеновал, конюшня, кладовая для метел?

— А что, моя комната занята?

— Нет, новы…

— Приготовьте мне мою комнату, — с металлическим смирением в голосе потребовал брат Юлиус.

— Как будет угодно, — склонил голову Фигаро.

Брат Юлиус вошел в зал, осмотрелся. Все украшения, коими мы когда-то расцвечивали строгую обстановку замка, давно были сняты. Наиболее ценные гобелены рачительные служанки загодя скатали и попрятали по кладовым, дабы у отбывающих нахлебников не возникло желания прихватить их на память. Сервизы из редчайших сортов фарфора, золотые и серебряные безделушки — всё попрятали в лари и сундуки под сто замков. Сюзанна проследила за этим лично. Мало того, из обостренного чувства справедливости Сюзанна повелела обыскивать на выходе каждого отбывающего «родственничка». И все равно редкой обсидиановой чаше и старинному письменному прибору из росского малахита приделали ноги. В такой атмосфере, да еще когда над головами кружат здоровенные пьяные осы, даже великий праздник Святого Исцеления прошел тихо, как лекция в анатомическом театре. Вассалы не выкатывали бочки с пивом, не зажигали костер и не зажаривали целую тушу быка, чтоб порадовать своим пьяным видом владетеля-благодетеля. Не было турниров и бала. Крестьяне не устраивали плясок, как обычно, и не выбирали королеву и короля последнего снопа. Среди них тоже быстро разлетелась весть о том, какой беде подвергся герцог Альбино. Оказывается, несмотря на гордый нрав, холодность и чопорность, и вассалы, и крестьяне любили и уважали герцога — он всегда был справедлив к ним, не облагал непосильным налогом и сквозь пальцы смотрел на то, что иногда деревенские парни охотятся на зайцев и косуль в герцогском лесу…

Итак, брат Юлиус осмотрелся.

— Его Высокоблагочестие у себя?

— Да, на крыше. Час назад святой Защитник веры окончил проповедь о целомудрии моркови и удалился на отдых, приказав его не тревожить.

— А герцог Альбино?

— В большой библиотеке.

— Я пойду к нему. Да, и пусть герцогиня Оливия со своей компаньонкой тоже туда явятся.

— Но они…

— Я же смиренно попросил? — брат Юлиус растянул бескровные губы в улыбке. — Или мне надо смиренно приказать?!

— Будет выполнено, святой брат.

— Так-то, — и, подхватив полы белого балахона, брат Юлиус отправился в библиотеку. Очень смиренным шагом с кавалерийской отмашкой.

Мы примчались в библиотеку со всею возможною поспешностью. И узрели картину, достойную кисти великого мастера: кроткий брат Юлиус развалился в кресле, задрав ноги в грязных монашеских сандалиях на письменный стол герцога, а его светлость стоял перед ним прямо, как капитан захваченного пиратами корабля, — бледный, яростный, гордый. Он даже не повернул головы, когда мы вошли, так был сосредоточен на брате Юлиусе его гнев. Зато смиренный монашек сразу нас приметил и разулыбался:

— О, сиятельная герцогиня! Смотрю, вы по-прежнему бреете голову с великой тщательностью, да еще и компаньонку к этому приохотили! А ведь это большой грех для женского пола! Такое непотребство! И куда только смотрит святая юстиция!

— А ты им настучи, благочестивый ты наш, — сквозь зубы процедила Оливия.

— А я напишу донос куда следует, что, будучи мирянином, ты принуждал меня петь запрещенные срамные песни, — осенило меня.

— Какие песни? Когда это было? — запаниковал братец Юлиус.

— Как? А «Только кружка эля на столе»? Дуэтом же пели, одаренный ты наш! Все слуги подтвердят…

— Ладно. Кончай балаган, Люци, — зло сказала Оливия. — Убери ноги со стола моего отца, ты, быдло! Это стол, за которым творит великий поэт!

— Творил. Когда-то, — огрызнулся Юлиус, но ноги убрал. Счастливец. Я уже намылилась в кухню за тесаком, дабы отсечь наглому монашку лишние конечности. — Я что-то не вижу, чтобы герцог Альбино написал хоть строчку.

— А тебя что, подсматривать прислали? Что ты понимаешь в поэзии и творчестве вообще, бездарь! Это такой процесс, такой!

— Ничего особенного в этом процессе нет, — отмахнулся братец Юлиус. — В свое время я прекрасно ознакомился с творческим методом его светлости и не знаю, отчего он медлит с произведениями по заказу Его Высокоблагочестия.

— По заказу даже кошки не плодятся, — рыкнула Оливия. — Отец много работает над темой. Глубоко проникает, так сказать, в суть капусты и яблок. А также кабачков и апельсинов. Это тебе не молитвы тарабанить! Тут мозги нужны!

— Вы, герцогиня, оскорбляете во мне верующего человека. Это очень нехорошо. Вон ваша компаньонка знает, как опасно оскорблять чувства верующих. И помалкивает.

— У меня просто нет подходящих для тебя ругательств, воинствующий ты наш. Что тебе надо от его светлости?

— Для начала хороший ужин, ванну и полноценный отдых. Надеюсь, в Кастелло ди ла Перла еще чтут законы гостеприимства.

— Чтут, — гордо подняла голову Оливия. — Даже если гость — такой вонючий клоп, как ты.

— Ах, Оливия, ты играешь с огнем, так беззастенчиво оскорбляя меня!

— А надо застенчиво?! Щас я покраснею, задрожу и выматерю тебя так…

— Достаточно, — герцог уронил это слово, как камень в пруд с разоравшимися лягушками.

И воцарилась тишина. Мы все смотрели на герцога. Он взял со стола колокольчик и позвонил.

Вошел Фигаро, видимо, не доверяя брата Юлиуса никому из младших слуг.

— Да, мессер?

— Покои брата Юлиуса приготовлены? Ужин, ванна?

— Да, мессер.

— Сопроводите брата Юлиуса в его покои.

Юлиус поднялся, сладко потянулся, как сытый кот:

— Оставляю вас, герцог, наедине с вашими лысыми музами. Помните, что за завтраком вы обещали мне предоставить черновики целых двенадцати стихотворений!

— Сопроводите брата Юлиуса в его покои, — бесстрастно повторил герцог.

— Да, и не калечьте его по дороге, Фигаро, — мы бы сами, — прошептала я, когда дверь за Фигаро и незваным гостем закрылась.

Герцог и мы молчали — каждый в своем коконе отчаяния, гнева, беспомощности. Тут-то я и поняла, что выражение «сорвать ради кого-то пуп» вполне применимо ко мне, и я этот пуп сорву, но предоставлю герцогу нужные рукописи. Как — мое дело, главное сейчас — все сыграть так, чтобы убедить невидимых наблюдателей-жучков, паучков и гусеничек, коих в изобилии с некоторых пор расплодилось по замку, что рукописи уже есть, герцог просто их прячет из соображений собственной безопасности и повышенной скромности.

— Ваша светлость, — осипшим, но твердым голосом заговорила я. — Пусть судьба послала вам испытание в лице брата Юлиуса, это вовсе не повод доводить себя до пределов смирения. Да! Я знаю, куда вы прячете рукописи стихотворений, созданных для Святого престола. Вы считаете их малоталантливыми, слабыми, сырыми и так далее, но я прошу вас, умоляю: представьте их Юлиусу! Пусть он увидит их такими как есть, и я уверена, даже в неограненном виде, каждое из этих стихотворений — алмаз.

— Как вы… — начал герцог, но я не дала ему все испортить:

— Да! Я следила за вами. Ибо для меня всегда было огромным наслаждением исподтишка наблюдать за тем, как вы творите! Как черкаете пером, как мнете лист бумаги длинными, изящными пальцами, как ваше прекрасное лицо озаряется светом вдохновения!

— А-а, — проскрипел герцог, но я еще не закончила:

— Где бы вы ни находились, сочиняя свои шедевры, я таилась рядом, я даже знаю, что вы уже дали общее название этим стихам — «Похвала плодам». Так отбросьте ложную скромность, откройте ваш тайник, достаньте оттуда рукописи, и завтра брат Юлиус будет посрамлен!

— Н-но…

И тут я выдала мощный завершающий аккорд: бросилась на шею своему работодателю с воплями «О, мой гений!» и шепнула:

— Там, где будет белый бант.

Тут же я отскочила, словно устыдившись своего нескромного порыва. У Оливии был разинут рот, как у больной родимцем, да и герцог не производил впечатления человека, обогащенного словарным запасом. Надеюсь, он понял про белый бант! Вот только где я возьму этот белый бант?! И где возьму рукописи стихов об овощах и фруктах, написанные рукой герцога Альбино? И это мне надо сделать за ночь! Но первое — необходимо заставить герцога сделать вид, что он все понял и принял мое предложение.