Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 217

— Извините, госпожа… — бормочет, извиняясь, парень. — Я просто подумал, что…

«Подумал»? Весьма странное слово для того, кто не думает никогда, прежде чем что-то сказать. Ну а какой вывод ещё можно было сделать из его постоянных оговорок, шуток, глупее которых не мог бы придумать даже Вейча, полному неумению нормально общаться и… Про «нормально общаться», подумалось княжне, она, наверное, была не права. В конце концов, это скорее она, а не он, вела образ жизни затворницы, редко выходя из собственной комнаты, а если и выбираясь оттуда, то преимущественно ночью, когда все остальные должны были спать. В конце концов, ребята из команды относились к нему неплохо, Вейча даже пытался шутить, но… Может быть, её слуга вёл себя так только при ней? Трясся, заикался, говорил глупости — только при ней? Интересно, она действительно настолько его пугала?

— Что немного разрядишь обстановку своей глупой шуткой? — зло произносит княжна. — Не смей больше выкидывать подобных фокусов, Мицар! Хотя бы изредка думай головой!

Она просто злится на саму себя — монахиня из Озеу, которая занималась её воспитанием в детстве, часто говорила, что хоть страх и весьма надёжное и верное средство удерживать своих сторонников около себя, нужно уметь быть более гибкой, чтобы возможные союзники от тебя не разбегались. Она просто злится на себя за свою несдержанность — в конце концов, она княжна и должна уметь держать язык за зубами, когда это необходимо. В ином случае она будет даже хуже Вейча. Любая уважающая себя дворянка должна уметь держать себя в руках, даже когда это кажется очень трудным — невыполнимым. Но, кажется, её слуга понимает её злость несколько по-другому.

Он вздрагивает, снова опускает голову, потом снова поднимает, смотрит как-то… умоляюще? Может, он думает, что она решит отослать его обратно? Глупая мысль — он же должен понимать, что если она его до сих пор не отослала, несмотря на все его промахи, то вряд ли отошлёт и теперь. Она не стала бы терпеть рядом с собой полное ничтожество все эти годы.

— Простите, госпожа, — снова извиняется Мицар. — Просто Эйбис сказал… И я решил…

Леонризес не может удержаться от усмешки. Вейча… Всё вертелось вокруг него… Драки, праздники, глупости. Он шутил почти всегда, он дерзил, хамил, смеялся, он сам был одним сплошным праздником — и при этом неважно было, какие отметки у него были в этот учебный день, подрался ли он с кем-то или нет, что ему наговорили преподаватели, другие ученики, приходили ли ему письма из дома, когда приходили всем… А приходили ли ему эти письма, вообще? Леонризес никогда не обращала на это особого внимания, но теперь ей вдруг показалось, что…

— Вейча — шут, дурак, он может говорить всё, что ему только вздумается, — в голосе княжны помимо резкости появляется ещё и усталость, — а ты, Мицар, паж. Вот и держи свой рот на замке, пока не спрашивают.

Она почти злится на себя за резкость. За капризы… Отец всегда исполнял каждое её желание, каким бы глупым оно не было, приучая её к великодушию, умению прощать и сопереживать. Она и пыталась быть такой, какой её хотели видеть другие. Нежной ли и доброй принцессой из какой-нибудь сказки или жестокой княжной из книжек Патриции Ноубл. Получалось быть и такой, и такой. И Леонризес не сказала бы, что хоть в одном из образов она играла, как разыгрывал своё веселье Вейча.

— Простите… Я…

Снова извиняется… Это надоедает. Он всегда был таким услужливым, виноватым, когда княжне этого хотелось, уступчивым, что девушке снова вспоминается о том обещании, которое она ему дала во время подготовки к экзаменам. Интересно, что именно он у неё просил? Возможность обучения в Академии кого-то из братьев или сестёр? И были ли у него, вообще, таковые? Какую-то денежную сумму на покупку чего-то? В любом случае, придётся исполнять…

— Хватит извиняться! — резко обрывает его Леонризес. — Принеси мне моё зеркало!

Мицар живо кивает и бросается за зеркалом. Едва находит его на столе среди книг, украшений и разных безделушек, которые наперегонки в шутку дарили ей Эсканор и Вейча. Впрочем, находит он, надо сказать, зеркало весьма быстро. Даже быстрее, чем того ожидала княжна…

— Вот оно, госпожа! — говорит он, протягивая старое бабушкино зеркало Леонризес.

Пожалуй, отец всегда просил быть с этим предметом осторожной. Ей, как старшей из сестёр, оно перешло, так сказать, по наследству. Наверное, одна из немногих вещей, кроме тех платьев, которые ей покупали, которая принадлежала ей безраздельно уже на данный момент… Красивое, старинное, наверное, сделанное во времена эпохи Файндхарт, или, во всяком случае, в этом же стиле… В любом случае, девушке оно всегда нравилось.

В голове вновь всплывает мысль о том, что она должна что-то сделать своему слуге. Она обещала. И она просто обязана сделать это.

— Спасибо, — благодарит княжна. — Не напомнишь мне, что именно я тебе обещала? Уж извини, но из-за экзаменов я этого совсем не помню…

Мицар густо краснеет, вздрагивает, как будто от удара, смотрит затравленно, как загнанный в ловушку раненный зверёк, бормочет, что ничего не нужно, что он уже забыл об этом обещании, быстро кланяется ей и выбегает из комнаты Леонризес. Интересно, что именно с ним такого случилось, что он так поступил?

Впрочем… Не важно…

Княжна пожимает плечами и принимается расплетать длинную косу. Пожалуй, сегодня вечером она сумеет отдохнуть… Полежать в постели, понежиться, почитать что-нибудь из повестей Дэвида Раннольда… Она, в конце концов, заслужила это. Хотя бы тем, что успешно прошла сегодняшний экзамен.

Какое ей дело до странного поведения слуги?

Комментарий к II. I. Глава вторая. Семёрка пик.

* Бывает так, что звёзды падают с небес, и рушатся небеса, и Сильные мира встают на колени.

Бывает так, что весь мир идёт против тебя, и ты остаёшься один на один с самим собой, со своими страхами и потаёнными желаниями.

Бывает так, что рушатся миры. И ты ничего не можешь сделать с этим.

Ты один. Ты беспомощен. И тьма настигает. Тьма и тишина.

Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.

========== II. I. Глава третья. Трефовая дама. ==========

Cum summa innatat lubidine luna in stellatum possumus observet modo.

Vigilate et orate nescitis enim vitae et mortis agunt fake quid mors, et — vita.

Vigilate… et vigilate in frusta in componendis chessboard quae operiebant faciem ejus semper.

Qualiter morte ad vitam vocat saltaret.

Non audeo dicere verba clare.

Hide etiam cupiditates, somnia, perciperetur.

Aeterno gelu os modo observet custodem esse in vacuo in faciem…

IV.

Кажется, в это время все уже давно спали. Впрочем, это было весьма понятно — на улице было уже так темно… Никто в здравом уме не вышел бы сейчас на улицу. Земирлонг из окна наблюдала за танцующем около пруда Эйбисом и смеющейся над этим Эниф. Парень, очевидно, опять рассказывал что-то о представителях других команд, отпускал колкие шуточки по поводу каждому. Что же… Вейча не щадил никого. Даже себя самого. Он был из тех редких людей, которые всегда рады подшутить над собой. Его было просто невозможно обидеть. Он всегда смеялся. Смеялся, обнажая ровные белые зубы, которые, как ни странно, ещё до сих пор не выбил.

Мери Земирлонг всё на свете отдала бы, чтобы иметь право быть настолько же беспечной, честной, отдала всё на свете, только бы снять этот проклятый обет молчания, запрещавший её ранее говорить вообще, а теперь — говорить лишнее. Она отдала бы всё на свете за тот искренний смех, смеяться каковым она уже давно разучилась… Мери Земирлонг было восемнадцать. Она была восемнадцатилетней старушкой, которая уже не могла ни смеяться, ни говорить всё на свете, когда этого только хотела, которая не могла даже быстро ходить… Земирлонг было восемнадцать. Она была довольно красива, как ей казалось, но она не имела права показать кому-либо своё лицо. Обязана была вечно закрывать его алой, как свежая кровь, шалью. Обязана была заплетать косу вокруг головы, и прикрывать её белым платком, поверху обматывая той алой шалью. Обязана была надевать абайю. Не имела права выходить из собственной комнаты без этого. Всё её тело должно было быть полностью сокрыто от посторонних взоров. В Акорле, где она родилась, так ходили все девушки и женщины. Там — в её солнечном и жарком Акорле — всё было родным и привычным для неё, та природа, то солнце, та бескрайняя пустыня… Там — в Акорле — остались её мать, трое сестёр, двое братьев, отец, две тёти, Сёстры Печали… Она сама готовилась стать Сестрой Печали. И только поэтому ей было разрешено выехать из страны, учиться в Академии… Только поэтому вместо традиционных, «женских», предметов, она учила в три раза больше всего. Она имела почти свободу… Свободу передвижения, возможность учить и знать всё на свете, что ей только хотелось учить и знать… Пока… И за это она обязана была поплатиться той лёгкостью походки, которой обладали все её сёстры. После обряда на вступление в Сестричество её ступни постоянно кровоточили. Ей не было тогда и семи, и она постоянно плакала. Сейчас же слёзы высохли, и она почти могла увидеть своё превосходство над собственными сёстрами и матерью. Она была Сестрой Обета уже одиннадцать лет и готовилась через год стать Сестрой Радости. Потом пройдут её самые беспечные два года в Сестричестве… Впрочем, не пройдут — пролетят. И она станет Сестрой Милосердия… Облачится во всё белое без права носить что-то другое. Потеряет право на какую-либо обувь. Бессрочное количество лет посвятит скитаниям по больницам, богадельням, приютам, монастырям. Бессрочное количество лет бескорыстной помощи несчастным и обездоленным. Обучение нищих ребятишек-сирот в школах. Выхаживание раненных воинов и дряхлых стариков и старух. Помощь в разрешении родов. Перепись книг с Пророчествами. Гадания. На огне и на собственной крови. Обет безбрачия. Обет нестяжания. Скитания по разным городам и странам. Без дома, без семьи. В полном одиночестве. Не имея права даже произносить более какого-то количества слов в сутки.