Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 195

— Она была странной… — слышит Джон громкий шёпот Леона Истнорда, шурина графа Хоффмана. — Незадолго до смерти у неё ни с того, ни с сего рука начала кровоточить!

Сендлер поворачивается к перешёптывающимся. Леон, непохожий на себя в этом дорогом, чёрном бархатном костюме с вышитыми на нём золотыми орлами, общается со своим другом, Людвигом Ройсманом, блестящим офицером… Джон фыркает. Ещё совсем недавно Леон из себя ничего не представлял, а его сестра — Анна, та самая, что стала графиней Хоффман — надеялась на брак с ним, Джоном Сендлером. Дворянин из обедневшего, хоть и не так сильно, как Истнорды, рода казался её отцу блестящей партией для любимой дочери. Пожалуй, зря отец Джона так поспешил с отказом тогда. Анна была неплохой, в общем-то, девушкой. Красивой, вежливой, умной, умеющей молчать тогда, когда это было необходимо. Она вполне могла стать хорошей женой. Эта девушка, сколько Джон помнил Истнордов, редко на что-либо жаловалась, делала всё молча, ни разу не плакала и не устраивала истерик. Во всяком случае — на глазах посторонних. Пожалуй, она была как раз тем человеком, рядом с которым Джону было бы комфортно. Разве что пришлось бы вечно терпеть её старшего брата и отца, но… это неудобство было не самым страшным.

Леон всегда относился к Сендлеру с нескрываемым презрением — пожалуй, за все годы знакомства их семей, молодой Истнорд ни разу не поздоровался с Джоном без напоминаний со стороны отца или сестёр. Леон, впрочем, вообще не был образцом вежливости и благонравия. Вряд ли кто мог припомнить день, когда этот молодой человек никому не нагрубил и никого не обидел. Хотя… Вроде, как-то Джон слышал, как Маргарет Истнорд шептала подруге о том, что Леону стало так плохо, что он едва мог приподняться над постелью и что-либо говорить. Наверное, это был тот редкий случай, когда старший из сыновей Томаса Истнорда не стремился никого обидеть своими подколками и ехидными замечаниями.

А сейчас Леон стоял в трёх шагах от Джона и беседовал с Людвигом. Последнего молодой Сендлер тоже прекрасно знал. Людвиг Ройсман был внуком знаменитого военачальника, тоже Людвига, кстати, владельцем двух замков — один из которых находился в королевстве Орандор — и семи деревень. Кажется, именно за него Томас Истнорд пытался просватать Маргарет. Эта девушка была, пожалуй, покрасивее Анны. Только вот замужем до сих пор не была. Впрочем, и Алесия, которую сегодня хоронили, казалась большинству лишь очаровательной куклой, а не живым человеком. Куклой в шикарном накрахмаленном платьице…

Анна — или, может, правильнее называть её теперь графиней Хоффман — появляется вместе с какой-то девочкой лет одиннадцати-двенадцати. Кажется, у Георга была приёмная дочь… Девочка бросает всего один взгляд на гроб с телом Алесии и что-то говорит Анне, та в ответ лишь молча кивает, и малышка почему-то улыбается. Джон достаточно давно знал Анну Истнорд, но Анну Хоффман он пока ещё не знал. Сендлер помнил всегда хорошо и аккуратно одетую девочку, умудряющуюся носиться по саду наперегонки со своим вечно зазнающимся братом и при этом остававшуюся такой же чистенькой и аккуратной, как и до бега, помнил в меру смешливую, в меру серьёзную девушку, читавшую Олдмана и Инумхе на скамейке в городском парке, но не знал эту красивую, гордую женщину, ступающую по алому ковру, словно королева. Девочка, которая, вероятно, и была той самой приёмной дочерью Георга Хоффмана, была похожа на маленькую Анну. Такая же серьёзная и строгая. Особенно в этом чистеньком, выглаженном чёрном платьице. Или, может быть, дело было в обстановке? Мало кому особенно хочется веселиться на похоронах. К тому же, девочка в руках держала довольно большой букет с белыми лилиями…

Белые лилии! Это было в высшей мере цинично со стороны графа и графини Хоффман. Алесии Хайнтс куда больше соответствовали ярко алые розы… Или нет — орхидеи! Ярко-розовые орхидеи… Лилия — символ невинности, белый — символ невинности… Вроде, так заставляла Джона учить эта старуха Наорг на предмете «Не магическая символика»? Да, вроде… «Не магическая символика», такие тёмно-красные учебники с изображёнными на ней цветами. На первом курсе, кажется, была ромашка, на втором — одуванчик, а на седьмом или восьмом — хризантема.

Анна в руках держала букет белых роз.

Джон с грустью посмотрел на неё. На её красивое лицо, на котором не было ни скорби, которая присутствовала на лице единственного человека во всём зале — Горация Бейнота, ни радости, которая присутствовала на лицах почти всех остальных. Разумеется, люди пытались казаться ужасно поражёнными и потрясёнными той ужасной смертью, которая досталась Алесии Хайнтс, но… Всё это было так неубедительно, лживо, фальшиво, что Сендлер едва удерживался от порыва выйти из этого проклятого здания.

Разумеется, его уже никто не замечал. С того самого момента, как отец Джона разорился, на него, вообще, перестали обращать внимания. А когда парня выставили за дверь министерства — тем более. Разве что Георг Хоффман метнул на него холодный взгляд. И только! Сендлер тщетно пытался хоть сколько-то восстановить репутацию своей семьи, вернуть хоть часть былого блеска, былой роскоши, но безуспешно.

— Она была весьма красива! — слышит Джон приглушённый смех. — Я всё вспоминаю, как она целовалась! Весело было!

Сендлер повернул голову, чтобы рассмотреть говорившего. Им оказался довольно известный в высших кругах Феликс Кордле, Джон пару раз видел его рядом с Хайнтс или Хоффманом, один из самых неприятных и опасных людей королевского двора. Он был, как и Алесия, племянником короля Алана. Тоже по матери. Кодрле был горделив, своеволен, избалован, совершенно не признавал какие-либо нормы морали, в общем, был по мнению Джона Седлера самым говорящим представителем золотой молодёжи. Феликс разговаривал с кем-то, кто стоял к бывшему секретарю спиной, и улыбался той самой своей противной, презрительной ухмылкой — назвать улыбкой эту гримасу язык не поворачивался. Было подло, просто подло смеяться над чужим горем!

Насколько противно было слышать это! Вместо сочувствия, сострадания к этой девушке все испытывали лишь какую-то совершенно непонятную обязанность… Сендлер ещё раз взглянул на тело Алесии, лежавшее в гробу. Бедная, измученная девушка. Он никогда не испытывал к ней ничего, кроме презрения, но сейчас не мог не жалеть её. Насколько жестоким и циничным нужно быть, чтобы смеяться над смертью человека? Тем более, над такой страшной смертью.

Алесия, вероятно, действительно, была лишь куклой в чужих руках. Безусловно, красивой, обворожительной, но просто куклой, которой двигали так, как хотели, а теперь, когда кукла сломалась, были готовы совершенно равнодушно выбросить. Без всякого сожаления. А ведь сожаления заслуживали все. Пусть не горьких слёз над могилой, но простого сожаления… Хотя бы от тех, к кому она сама относилась с теплотой, с пониманием… Кому она сама пыталась помочь… То, что Хайнтс пыталась помочь многим Джон знал прекрасно, и, если бы парень сам оказался в их числе, он думал, что жалел бы её куда больше. Впрочем, он и сейчас не понимал того равнодушия, которое присутствовало на лицах почти каждого.

Джон посмотрел на лицо бледного, но совершенно безразличного к этой трагедии графа Хоффмана. Ни одной эмоции на этом красивом худом лице… Как и всегда. Совершенно бесстрастен. Быть может, именно это и требовалось человеку, что являлся министром? Ледяная маска без всяких чувств и эмоций. Да и способен ли был этот человек испытывать глубокие эмоции? Нет! Что за чушь могла прийти в голову Сендлеру! Как будто этот сухарь способен что-то чувствовать!

Прощальная церемония начинается. В зале всё затихает. Лишь тихо говорит что-то клир… Читает отходные молитвы, потом закрывает лицо Алесии тонким белым платком. Потом постепенно на помост поднимаются разные люди — начиная от короля Алана и Делюжана и заканчивая кем-то вроде Леона Истнорда. Все что-то говорят. Разумеется, только хорошее. О мёртвых не имеют права говорить плохо.

Джону становится ещё более противно — он прекрасно понимает, что никто из присутствующих не думает об Алесии хорошо. Зачем же врать? Зачем же пытаться изобразить сострадание, скорбь, боль, если ничего этого не чувствуешь? Феликс Кордле тоже поднимался на помост, кажется, он шёл после графа Хоффмана, впрочем, Сендлеру могло так показаться, он мало кого знал из присутствующих, тоже говорил что-то о своей кузине, уже не тем насмешливым тоном, которым он общался со своим приятелем, а лживо участливым и скорбным.