Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 35

– Максим!

Да что такое, кому я ещё нужен! О чёрт, физрук Григорий Николаевич – противный дядька с липким взглядом.

– Ну? – вроде, ниже настроению падать некуда, а, всё-таки, нашлось.

– Не нукай, не запряг, – физрук осмотрел меня с головы до ног и, конечно, остановился взглядом на пятне, – у тебя на штанах…

– Знаю! – его мне только не хватало!

– Что так нервничаешь-то?

– Я не могу попасть в свою комнату, – признался я, – какая-то сука забила мне замок бумагой. У Вас есть тонкая проволочка или что-то такое?

– Конечно, есть. Пошли ко мне в кабинет, посмотрим.

Кабинет Григория Николаевича находился рядом со спортзалом, и, похоже, служил ещё и жилой комнатой. Часть была отгорожена шкафом, и там я разглядел двухъярусную кровать, трюмо с какими-то пузырьками, стул, с висящей на спинке рубашкой, коврик. И ещё – несколько пришпиленных к стене рисунков. Впрочем, в кабинете они были повсюду. Присмотревшись, я понял, что, во-первых, это рисовал ребёнок, причём, один и тот же, а, во-вторых, – нарисовано было очень неплохо. Большинство было явно срисовано откуда-то – звери, птицы, люди – карандашом и акварелью, пара простеньких натюрмортов и корявый, но легко узнаваемый, набросок здания интерната, как если на него смотреть сразу от ворот.

– Это племянник мой рисует, – пояснил Григорий Николаевич, – он ведь вчера приходил к тебе, а, Максим?

«Его дядя – физрук», – вспомнилось мне. Господи, он, получается, знает?!

– Ну… – я даже не знал, что сказать.

– Что, не понравился? – физрук в упор уставился на меня. Глаза у него были навыкате и мутно-серые, белки в прожилках и словно бы несвежие. – Тебе же нравятся мальчики?

Я только молчал. Словно меня, автоматически, приняли в братство пожирателей младенцев. Да, мне нравятся парни! Да, я осознал себя геем в четырнадцать лет – вот так бывает. Да, к семнадцати годам у меня уже была куча любовников, в основном моего возраста или постарше. А что тут такого? Сексом надо заниматься, пока можешь, а не ждать, пока тебе виагра понадобится – вот как я думал всегда. Но сейчас… Я словно оказался замешан в какой-то непроходимой гадости. Как эти Евсеевы.

– Так ведь нельзя! – наконец выдавил я из себя – Со всеми, за деньги…

– Ну, это уж ему решать, у него это наследственное, – физрук мерзко усмехнулся, – я ему на карманные расходы не даю, вот он и выкручивается. Что, противно с таким? А с каким не противно? С иностранцем?

– Что?!

– Я ведь, Макс, – физрук присел на кресло, – твоего отца неплохо знаю. Хороший мужик. Повезло ему в жизни… Только не с сыном.

– Не Ваше дело, – я занервничал. Что-то не нравился мне этот разговор. Не нравилось, как этот плешивый мужик на меня смотрит. – Дайте, мне, пожалуйста, – это слово я выговорил особенно отчётливо, – какую-нибудь скрепку и я пойду.

– Да ты погоди, Максим. Сядь, поговорим, – он указал мне на ещё один стул, без спинки. Я сел, сцепив пальцы замком и зажав их между коленями.

– Так ты, Макс, значит, со Стасом вчера подрался? – неожиданно спросил физрук. Я кивнул. – Правильно, нечего с ним связываться. Он ведь псих, настоящий отморозок без тормозов. Знаешь, какая у нас тут у всех мечта есть? Посадить его. Ну, или, хотя бы, под условную подвести, чтоб, если что, сразу сел. Только вот… Кто же на него пожалуется? Ты вот и сам написал, что вы просто разминались, хотя видели все, что вы друг другу лица поразбивали. И из-за чего?

– Не из-за чего, – обсуждать Стаса с этим мерзким типом мне не хотелось, – просто так, спорили, кто сильнее.

– Из-за племянника моего, да? – физрук улыбнулся. Зубы у него такие же, как глаза, желтоватые, и пара – синих, мёртвых. – Стас всегда злится, когда его видит. С Долгиным, дружком своим – спортсменом недолеченным, вот, тоже так подрался и тоже «тренировались» они. Да что с этого качка взять, он в Стаса, прямо, влюблён, всё от него стерпит…

– Чего? – я от удивления даже чуть было с табуретки не свалился.

– Того, – передразнил меня физрук, – обычное для таких дело, я сколько лет работаю – насмотрелся. Заведётся такой вот, посильней да поупёртей, и начинает всех строить. А дети, они ведутся на силу да на жестокость… Но ты ведь не такой?

– Вы про что, вообще?

– Я про то, что бросай-ка ты эти разговоры про тренировки таэквондо, иди к директору и пиши заявление.

– На Комнина?

– На него самого. За избиение. Побои мы тебе снимем…

Он говорил, а я только морщился. В желании отправить Стаса в колонию было столько неподдельной, искренней злобы! Комнином можно было восхититься – как это он ухитрился всех тут довести. Я бы и восхитился, не доведи он и меня.

Да вот, только, я им тут бороться с местными монстрами не нанимался и на вознаграждение не претендую.

– Ваш племянник, – перебил я его, – он специально ко мне пришёл в комнату? Не в туалете, не где-то ещё… Чтоб кто-нибудь увидел и Стасу сказал?

– Толян всегда умный мужик был, – туманно ответил физрук, – ты весь в него. Только вот чего тебя на мальчиков тянет?

– Не ваше дело!

– Да ладно, чего уж… Ты парень молодой, ещё набегаешься, напрыгаешься, семью заведёшь. «Кто по молодости дурака не валял», – вот, что я твоему отцу сказал. Я ведь, Максим, не первый год работаю. Десять лет здесь и ещё пять – в другом месте… Люблю детей, – это прозвучало как-то двусмысленно. Я нервничал всё сильней и сильней, не понимая, к чему вся эта беседа.

– Короче, что Вам надо?!

– Наглые нынче дети пошли, – Григорий Николаевич встал и принялся ходить по маленькому кабинетику. Я напряженно следил за ним взглядом. Вдруг он запер дверь. – Так что, Макс, будешь заявление писать?

– Да на вас тут всех самих надо заявление писать! Я пойду, у меня дела… – я встал, чувствуя, что происходит что-то неправильное.

– Сиди-ка! Может, ты и умный, а дурак, Максим, – физрук подошёл вплотную, – наш директор тут уже десять лет сидит. И я тоже. И много кто. И никогда никаких дел. Никаких проверок. Ты, Макс, ребёнок. Что думаешь, если ты куришь, трахаешься и папины деньги тратишь, то уже и взрослый? Нет, Макс, взрослые – это те, от кого что-то зависит. А от тебя тут не зависит ничего. И никто тебе не поверит.

– О чём?

– А вот об этом, – он вдруг резко шагнул ко мне. Я не успел опомниться, как оказался прижат лицом к стене, к одному из рисунков – только перед глазами мелькнуло что-то яркое. Мужчина заломил мне руку и я заскулил от резкой неожиданной боли, пытаясь вырваться. Бесполезно, Павлюк вел физкультуру не зря, он был крепче и тяжелее, и прижимал меня к стене так, что мне дышать было больно. Другая рука протиснулась к моей ширинке, и я похолодел от ужаса. То, что всегда казалось мне дымчатым призраком, намёками в разговорах со Спиритом и Игорем, вдруг обрело форму, плоть и хриплое, вонючее дыхание.

– Я твоему отцу пообещал… – сипел физрук мне в ухо, когда я, всхлипывая от ужаса, бестолково пытался перехватить его руку у себя на поясе, – что уйдёт у тебя эта дурь… клин-клином…

Я бился, ничего не соображая, паника затопила мозг тёмной волной. Все навыки самообороны просто улетучились, остался лишь страх – слепой страх тела перед насилием, ступор от собственной слабости. Как во сне, когда хочешь закричать – и не можешь, и только в глубине пульсом бьётся мысль: «это сон, я проснусь, проснусь»…

Но это был не сон. Это была жуткая реальность, в которой взрослый противный мужик прижимал меня к стене, грубо лапая за промежность, выкручивая руку и слюнявя шею. А я ничего не мог сделать, ничего. Это была реальность, в которой я был слабым, беспомощным мальчиком неполных семнадцати лет, в которой не имел никакого значения ни мой статус, ни мои деньги, ничего из того, на что я обычно полагался.

Его рука наконец протиснулась ко мне в брюки. Меня затрясло от отвращения, желудок сжался и подкатил к горлу.

– Отпустите меня… Пустите! – только и смог пролепетать я.

– Тихо, Максик, тихо, не дёргайся… Хороший мальчик! – я чувствовал его возбуждение и понимал, что вот-вот заплачу. Нет! Я дёрнулся ещё раз. И ещё раз – бесполезно. Никогда не полагался на силу, только на скорость, ловкость и на то, что всегда можно позвонить отцовскому телохранителю. Но тут, прижатый к стенке, я был беспомощен. Отвратительно беспомощен. Слабак. Тряпка.