Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 36

– Хороший мальчик, такой красивый, такой гладкий… Люблю послушных мальчиков, – у этого извращенца рука тряслась, когда он лез ко мне в трусы, и я почувствовал, как его короткая, жесткая ладонь добралась до моего члена и принялась его тискать. – Что, уже жалеешь, что ты педик? Не хочешь?

– Н-нет… Пу-пустите…

– А будешь, – в его голосе звучало неприкрытое злорадство и похоть, – и больше никогда не захочешь, – и он принялся стягивать с меня штаны.

Всё. Конец. Ужас и паника хлынули в мозг, сметая все мысли и чувства, осталось только одно желание – сжаться в комочек и шептать: «Нет-нет-нет, пожалуйста, не надо, не надо...» И лишь на самом краешке сознания мелькнуло: «Не можешь драться честно – кусайся!»

И свет – яркий, резкий – вспыхнул в голове. Что я как маленькая девочка, которую зажали в тёмном переулке, в самом деле!

Я расслабился, делая вид, что сдался, и он повёлся. Захват ослаб, ладонь убралась из моих трусов, я услышал звяканье пряжки – он расстёгивал свои брюки.

«А вот это тебе уже не нужно», – злорадно подумал я и резко ударил рукой через плечо туда, где, по моему представлению, были его глаза. Судя по сдавленному воплю, я не ошибся и в ту же секунду оказался свободен – руку мне выкручивать перестали. Я рванулся к двери, но он снова меня схватил – просто за кисть. Но теперь уже не было страха, не было этой глупой, ослепляющей паники – я просто пнул его, как следует, под коленку.

– Отъебись, т-тварь! – голос меня ещё не вполне слушался и я понимал, что, в любой момент, могу сорваться в слёзы.

Физрук смотрел на меня исподлобья. Просто стоял и смотрел, скрестив руки на груди, не делая больше попыток меня схватить и наблюдая, как я отступаю к двери.

– Что, так оно не очень весело, а? А тебе придётся, Макс, потому что либо ты уезжаешь отсюда, либо тебе понадобится помощь. А кто тебе тут, кроме меня, поможет? Комнин злопамятный и ты ему не друг. Тебе, всё равно, придётся кому-нибудь отсосать. Педики, Макс, только так в жизни и пробиваются, не знал?

– Я на тебя заявление напишу!

– Пиши. Знаешь, сколько дел об изнасиловании разваливается на полдороге?

Я бессильно молчал. Конечно, я знал, как судят за изнасилование у нас в стране.

Алькатрас, лидер нашей трейсерской группы, однажды рассказал, что у его брата двое пьяных уродов изнасиловали девушку. Затащили в машину, отвезли в гараж... И им за это ничего не было. Адвокат ухитрился доказать, что та сама согласилась поехать с ними, а потом начала вымогать у них деньги. А когда они не заплатили, написала заявление. Девушка повесилась после суда.

А те двое сгорели заживо в своём гараже. Экспертиза установила, что они пролили бензин, а потом курили. А замок оказался сломан. Да, конечно. Алькатрас среди наших был знаменит как известный пироманьяк. А также – умелец взламывать замки.

Его бы сюда.

Я чувствовал себя грязным. Словно от этих прикосновений в кожу въелось что-то зловонное, маслянистое, едкое. И не только в кожу. В душу – тоже.

– Нахуй иди, – только и сказал я.

– На Вы ко мне обращайся, – непонятно зачем поправил он меня, и я почувствовал, как накатывает уже не паника – истерика.

– Идите нахуй! – я, трясущимися руками, отпер замок и, смеясь как сумасшедший, побежал отсюда, из этой мерзкой каморки, чувствуя, как меня, всё-таки, настигают слёзы. – Идите... ах-ха-ха... нахуй!

Влетев в туалет, я даже не потрудился захлопнуть за собой кабинку или оглядеться – рванул к унитазу и меня вырвало – желчью. Пустой желудок судорожно сжимался, словно стараясь вырваться у меня через горло. Некоторое время я просто стоял, склонившись над ледяным фаянсом, пытаясь выплюнуть тягучую горечь из своего рта. Потом подошёл к зеркалу. Некоторое время не мог понять, что это у меня с лицом – какие-то странные оранжевые и синие пятна, а потом вспомнил рисунки в кабинете и меня снова затрясло – от слёз и смеха вперемешку. Я смеялся и плакал, смеялся и плакал, пока смывал с лица следы акварели. На моё счастье, в туалете было пусто, только какой-то младшеклассник забрёл сюда, но, встретившись со мной взглядом, тут же сбежал – видимо, лицо у меня было совсем безумным.

Наконец, я слегка успокоился. Холодная вода вразумила меня, а воспоминание об Алькатрасе сделало остальное. Иногда случается и такое – в острых жизненных ситуациях мозг вдруг начинает работать на полную катушку. У своей двери я достал из кармана зажигалку и поднёс её к замочной скважине. Три секунды мне понадобилось, чтобы поджечь высохшую жёваную бумагу и спичечные щепки. Они были вставлены неглубоко и вскоре я уже выдувал из замка золу. Несколько тычков – и ключ, наконец, повернулся. Я ввалился в свою комнату, закрыл за собой дверь, оставив ключ в замке – чтобы никто не открыл снаружи. И тут же бессильно сполз на пол, прямо под дверью, желая только одного – ослепнуть, оглохнуть, а ещё лучше – умереть прямо здесь и сейчас.

Прошло около получаса, прежде чем я очнулся от странного, заторможенного состояния. С трудом встав, я перебрался на кровать. Лёг, не разуваясь, и уставился в потолок. Вот значит, как. Вот как, значит. В голове, как будто, метроном установили – вот-так, вот-так, вот-так…

Зачем я во всё это впутался? Доказать отцу, что я самый сильный и умный? Доказать себе, что я крутой, что мне всё нипочём? Что я здесь делаю – в этом странном месте, с этими странными людьми? Я для них – урод, я для них – ничтожество!

Я представил себе дорогу в сумерках, все те километры между мной и моим домом. Вроде и немного, а, как будто, световые годы. Словно я на другой планете. Словно это, вообще, не я. Нет, я не здесь. Не здесь… Не здесь…

Я снова увидел свою комнату в подробностях. Большая низкая кровать, застеленная атласным тёмно-красным покрывалом. Кремовые обои в тонкую оливково-зелёную полоску. Красивые чёрно-белые плакаты – специально заказывал, это вам не какие-то вырванные их дешёвого журнала постеры! Стеллаж с книгами – там и фантастика, и мистика, и чего только нет… Безделушки на полках, всякие глупые сувениры. Там же и тот старый шар с Тауэром под пластиковым снегом… Компьютерный стол, удобный крутящийся стул… Я не здесь, я там.

Мне это почти удалось, но громкие голоса в коридоре вырвали из страны мечтаний. Нет, я, по-прежнему, здесь – голодный, избитый и едва не изнасилованный. По-прежнему среди людей, которые меня ненавидят и презирают – а за что? Сами, что ли, лучше?

Я невесело усмехнулся. Конечно, были у меня парни, которых немножко насилия только заводило. Но это всегда была игра – прижать чуть сильнее, схватить за волосы, может, слегка придушить. Мигелю очень нравилось, когда я трахал его, стянув ему запястья его же футболкой, но он и не пытался никогда вырваться. Я уже молчу про Спирита и его забавы с наручниками и всем прочим. Но это тоже всегда-всегда добровольно.

Я голубой, педик, педрила, хуесос… Какие там ещё ругательные слова в нашей стране есть для определения лица гомосексуальной ориентации? А какие слова есть для определения того, что чуть-чуть не случилось в кабинете физрука? Какие слова есть для определения того, чем тут занимается Леночка? Как называется равнодушие, с которым на это все смотрят?

«Господи, даже Стас лучше их всех», – вдруг пришло мне в голову. Ему, по крайней мере, противно. Его ведь самого когда-то чуть не изнасиловали. Он об этом спокойно говорит сейчас и, наверное, гордится собой, что смог отбиться. Но тогда… отойдя от наркотического прихода – каково ему было? Тоже сидел вот так, глядя в стену, и умирал от собственного бессилия? Сколько ему было тогда – четырнадцать? И он тоже отлично понимал тогда, что никто за него не заступится, и никого не накажут.

Вот. Вот что меня убивает.

Я ведь могу позвонить отцу. Конечно, как всегда. Только и он мне не поверит. Я для него – полнейший отморозок, способный на всё, и уж, конечно, опорочить его старого приятеля.

Я чуть не застонал от бессилия. Как мне тут протерпеть? Потому что мне нужно протерпеть! Мне нужно уехать. Отец прав: эта жизнь – не для меня. Что ж, найду себе другую.