Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 34

– Да ладно, – обалдело спрашивает кто-то из братьев Евсеевых, – а ты откуда знаешь?

– Из Большой Советской Энциклопедии, – всё тем же, нарочито интеллигентным тоном говорит Стас, – запоминай и учись, пока я добрый. Пригодится в жизни.

Нет, вы послушайте, и это тот самый тип, от которого я через каждые пять минут слышал: «Макс, не умничай, Макс, не выёбывайся»!

– Всё, закрыли тему, – это уже в себя приходит Тамара Ильинична, – и все, кто рот раскрыл, пишут объяснительные!

– Не забываем, пишется через Е! – с интонациями учительницы младших классов добавляет Стас.

И снова со всех сторон издевательский смех. Ну, и что вот он сейчас смешного сказал?

Впрочем, они смеялись, когда Стас разрезал зубную пасту этого несчастного толстяка.

И когда пинком выбил стакан у Азаева из рук.

Тут не так много поводов посмеяться, конечно.

А хуже всего, что я тогда тоже смеялся.

Цирк уродов! И на арене уроды, и зрители уроды.

Ну вот, опять бумажка. Даже смотреть не хочу, какая разница, кто бросил.

К концу урока Тамара Ильинична благополучно забывает про объяснительные, зато требует, чтоб я подмёл класс. На мои попытки объяснить, что мусор не мой, она только брезгливо губы поджимает. Я для неё – злобное, отвратительное нечто, и вряд ли она разрешила бы такому, как я, дружить с её сыном – читаю в этой гримасе. Она не выносит меня за то, что я из богатой семьи, за то, что прекрасно знаю этот предмет. Остальные для неё – стадо баранов, а я – ещё хуже. Беру стёсанный до основания веник и начинаю перегонять мусор – бумажки, кусочки резинки, карандашные стружки – с места на место. Под партой Стаса обнаруживаю кучу мелких бумажных квадратиков. И на каждом нарисована буква Е.

Очень смешно! Вспомнил, как он пообещал больше меня не называть пидором. Это он так слово держит, что ли? Урод.

«Весело» было весь день. Особенно интересно стало, когда какое-то чмо, чьего имени я даже не запомнил, вылил мне на штаны штрих-корректор.

– Ко-ко-ко, петушок, ты хоть бы кончу с брюк убрал…

Дальше парень не договорил – получил по морде.

– Ты че, вообще страх потерял? – заорал он, хватаясь за нос. Я сжал кулаки, собираясь блокировать удар, но тот только размазывал по роже кровь с соплями.

– А я и не боялся, дебил!

– Слышь ты, пидарок, ты чё, не понял? Тебе всё, каюк, крышка!

– Ну, давай, начинай, рискни последними зубами!

– Буду я об пидара руки ещё марать!

– Ты их после себя вымой сначала, чтоб об меня марать! – меня трясло. И от страха тоже, если честно. Вчера, когда я со Стасом дрался, я был как не в себе. Есть у меня такое – отпускает тормоза и начинаю чудить. Правда, обычно это не включает в себя драку, а ограничивается оскорблениями, хлопаньем дверью, ужиранием до зелёных человечков, прыжками без страховки и согласием на всякие авантюры. То, что я вчера вот так взял и живому человеку по физиономии засветил, для меня редкость. Драка – это не моё.

– Ты совсем ебанутый? – пацан смотрел на меня мутным взглядом. Короткая, как у всех здесь, стрижка. Широкие скулы, маленькие глаза, низкий лоб. И чувство превосходства в глазах – ну да, он реальный пацан, а я педик! Вот только драться он ко мне не сунется, и вовсе не потому, что ему руки марать не хочется, как бы он себя ни убеждал в этом. А потому, что педик или нет, я вчера подрался с самым сильным из всех учеников и даже ухитрился не заработать сотрясение. – Ну, я тебе сказал.

Я отвернулся от него и пошёл. Меня всего колотило. От страха, от напряжения. Казалось, что все смотрят на меня, шепчутся за моей спиной, хихикают. Как будто на это дурацкое пятно направлен луч прожектора. Черт, да у меня агорафобия начинается! В комнату. Срочно в комнату! Закрыться, спрятаться под одеяло…

Возле двери меня поджидал сюрприз. Вполне ожидаемый сюрприз. Замочная скважина была забита спичками и жёваной бумагой.

Черт! Черт! Блядь, ебаный нахуй, пиздец, пустите меня внутрь, пустите меня внутрь, пустите меня внутрь!!! Ещё секунда, казалось, и я начну колотиться об дверь. Стоп, спокойно, Макс, думай, не паникуй! Нужно что-то тонкое и острое, чтобы выковырять всё это безобразие.

Одно хорошо – кто бы это ни сделал, это не Комнин. Помнится, я слыхал, что, проделывая с кем-нибудь такой фокус, чёртов выродок пускает в ход суперклей.

Нужно что-то вроде скрепки или булавки. Может, пойти в кабинет трудов для девочек? Там, вроде, есть швейные принадлежности…

– Веригин!

О, мать вашу, а вот и Татьяна Павловна, завуч по воспитательной работе. Какая у неё жуткая перламутровая помада, всё-таки.

– У меня тут с замком проблемы…

– Ты ещё и замок поломал?

– Мне его забили!

– Избавь меня от своих оправданий. Тебе назначено наказание.

– Что?! За что?!

– За драку! И не надо говорить, что вы не дрались. И мне всё равно, почему вы дрались, и кто кого как назвал, – женщина смотрела куда-то мне через плечо, – вам уже по семнадцать. Вам, через год, в армию идти! Поэтому сегодня вечером отправишься на кухню, будешь там чистить картошку.

– Ага, щас прям сто раз, – я с раздражением пнул дверь и уставился женщине в лицо. В упор. Неважно наложенный макияж. Набрякшие веки и мешки под глазами. Морщинки, в которые натёк тональный крем. Плохо прокрашенные в красный цвет седые волосы. И почему я её должен слушать? Эта вот женщина мирится с тем, что тринадцатилетний мальчик трахается со старшеклассниками. А другой, которому ещё семнадцати нет, устраивает беспредел и диктует свои условия всему интернату. – Это, вообще-то, эксплуатация детского труда!

– Послушай меня, дитё! Ты можешь никуда не пойти, только вот директор сказал чётко – если ты нарушаешь внутренний распорядок интерната и открыто не подчиняешься его правилам, то завтра приезжает твой отец и забирает тебя. И можешь катиться отсюда вместе со своими правами. Поверь, Веригин, здесь о тебе никто грустить не будет.

Вот значит как. Шантаж, да? Шантаж-шантаж. Ну, конечно же, папочка. Если я возвращаюсь домой до оговорённого срока, не видать мне Англии, как своих ушей без зеркала. Суки подлые! Ну, и хрен с вами. Полтора месяца, Макс. Англия. Картошка, хотя бы. Не туалеты.

– Комнин, надеюсь, сортиры будет чистить, – только и буркнул я.

– Нет, – Татьяна Павловна улыбнулась, продемонстрировав золотой зуб, – он тоже будет чистить картошку. Так она у нас хоть будет завтра.

И ушла, пока я стоял и думал, что она имела в виду.

Штрих-корректор на брюках подсох и начал отваливаться мелкими чешуйками. Черт, это пятно прямо физический дискомфорт мне причиняет и сосредоточиться не даёт! Надо найти место и счистить его, наконец. Мысленно я перебирал места, где в этом сраном заведении для альтернативно одарённых есть место, где можно уединиться и снять штаны. Общественный туалет? Нет уж – даже закрывшись в кабинке! Я этому месту не доверяю с первого дня, когда, полуголым, стоял перед Стасом.

Чёрт, а ведь мы почти поладили с ним. То есть, дружить – мы не дружили, как с Игорем, но, нужно признать… Общение с Комнином – это, каждый раз, как будто трюк без страховки выполняешь. Что-то такое… рисковое. От него никогда не знаешь, чего ждать. Не знаешь, как он поступит, что скажет. В этом, приходится признаться, что-то есть. И всё то время, всё время пока я здесь, я спинным мозгом знал – меня не тронут. Всякие мелкие глупости и пакости – не в счёт. А что теперь? Ждать, пока меня подловят в туалете или в душе? Всё время дёргаться и оборачиваться, не иметь нормальной возможности поесть?

О да, я могу постоять за себя. Я хорошо бегаю и реакция у меня отменная. Но если двое держат, а третий бьёт, то тут далеко не убежишь. И что, вернуться домой? Сказать: «Прости папа, ты был прав, я жалкий педик, ничего не знающий о реальности?» Чёрта с два!

О, господи, как всё достало. Перемотать бы жизнь, как плёнку, сразу на тот момент, когда я покидаю это место.

Попытаюсь соскрести корректор ногтями. Блин, всё равно пятно остаётся – белёсое такое. Надо снять штаны и попробовать его счистить, потерев ткань саму о себя.