Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 61

– Все будет хорошо, – шепчет Пит.

Я ощущаю глобальную разницу между ложью и правдой. И я знаю, что он не врет. Он говорит от чистого сердца – он клянется мне в том, что впереди нас ждет лучшее будущее. И я замечаю колоссальную разницу между тем шепотом, что раздавался над моим ухом в Кровавую Ночь и тем, что теперь обдает теплом мою щеку. Он спокойный, пронзительно-искренний и живой. Главное – живой.

***

Фелиция смахивает с лица накатившую слезинку. Она старается сделать это как можно незаметнее, но вместо этого в зеркале отражается ее вымученное, серое и поблеклое лицо. Она сидит ровно напротив Этана, пока Далия старается сделать с моими спутанными волосами хоть что-нибудь подходящее. Я ласково беру ее за руки, и говорю:

– Моя мама заплетала мне корзинку из кос. Думаю, для Жатвы эта прическа подойдет.

Я нервно сглатываю. Мама. Мамочка. Как бы мне хотелось стать к ней ближе. Стать родной плотью и кровью, а не человеком с формальным наименованием «дочь». То, что нас объединяло – неизменно-крепкая любовь к утенку. То, что заставляло нас подниматься – забота о жизни и безопасности Прим. То, что принудило нас бежать друг от друга – ее кончина.

Мои пальцы переплетают пряди волос так, как тому меня, когда-то учила сестренка. Она заплетала мои волосы, и все время повторяла: «какая ты у меня красивая», «какие у тебя густые волосы», «как же сильно я люблю тебя». Я всегда смеялась над её детским лепетом, а теперь он кажется мне бесценными. Самым дорогим сокровищем, которое осталось у меня от Примроуз Эвердин. Я чувствую дрожь, расходящуюся по телу, но продолжаю заплетать косы. Плету их одна за другой, сворачивая корзинкой на голове. Далия помогает скрепить их заколками. Она слабо улыбается мне и целует в макушку. Они отпускают меня на Жатву с тяжелым сердцем – среди деток есть и те, которых они знали с пеленок.

Этан похлопывает удрученную девушку по плечу и принимается за мой макияж. На его лице написана скорбь. Несмотря на то, что он избежал участи трибута, он по-прежнему человек, а значит все человеческое не чуждо ему. Любовь, самоотречение, забота, сострадание. Он не плачет, но его бледное лицо и раскрасневшиеся глаза выдают его с потрохами.

– Этан, – говорю я, и стилист неожиданно вздрагивает, – Мне кажется, мы оба неправильно начали наше знакомство…

Но неожиданно для меня самой он улыбается. Слабой, натянутой, но искренней улыбкой. Я чувствую, как к щекам приливает кровь.

– Что ж. Вы правы, мисс Эвердин.

– Ты так много сделал для меня. Я… спасибо тебе.

Спустя несколько минут, когда работа над моим образом завершена, он вновь улыбается и добавляет:

– Работать с вами – великая честь для меня. Но не только потому, что вы символ Великого Восстания. Все потому, что такой, как Вы больше нет, Китнисс. И Цинна… Он любил вас всем сердцем, точно так же, как теперь я полюбил Вас.

Я вслушиваюсь в гулкое биение своего сердца. Откровение за откровение? Он отплатил мне сполна. Я смотрю на своего стилиста, которого в первую встречу мечтала растерзать, другими глазами. Я счастлива признать, что он нравится мне. Что Этан, по-настоящему хороший человек.

Далия и Фелиция больше не могут сдерживать эмоций и поочередно кидаются мне на шею. Это напоминает мне то, как моя прежняя команда подготовка отправляла меня на Квартальную Бойню. Со слезами и признаниями, с искренними, неожиданно открывшимися чувствами в душе прежде высокомерных капитолийцев. Сестры не плачут, но я чувствую, что сама на грани нервного срыва.

Прежде, чем слезы срываются с моих глаз, я слышу спасительный гулкий стук. Девушки отскакивают от меня, принимая самое стыдливое выражения лица. В дверном проеме показывается Пит. Он прощается с моей командой и впускает в комнату прохладный воздух. За ним входит Джоанна. «Мясорубка из Седьмого» выглядит так, словно всю ночь она провела со слезами на глазах. Серые мешки, кажутся мне черными, губы вытянуты в одну тонкую линию, а глаза старательно избегают моего взгляда. Она, словно не зная, куда ей приткнутся, становится у зеркала напротив меня. Пит нарушает молчание первым:

– Машина заедет за нами через несколько минут. Мы должны быть готовы.

Я слабо киваю, не сводя глаз с Джо. Все происходит слишком стремительно. Будто я наблюдаю за быстроменяющимися кадрами, что переключает монтер-недоучка. Я вижу, как в комнату проникает Энобария и Бити. Он держится от меня и Джо подальше, попросту толпясь у входа. Энобария беседует с Питом, а я по-прежнему нема, как рыба. Могу односложно кивать или монотонно качать головой – но не говорить. Это слишком для меня.

Сколько проходит минут, прежде чем в комнату входит Хеймитч и Эффи, сказать крайне сложно. Никто особо не удивляется, когда в шероховатой, загоревшей ладони ментора, покоится миниатюрная, фарфоровая рука Бряк. Словно так и должно быть. Единственная фраза, брошенная Хеймитчем, которая занимает все мое сознание – «Пора». Руки Пита, что помогают привстать. Хлопок дверей лифта, что закрываются за нами. В последний раз я оборачиваюсь и замечаю угрюмый вид холла Тренировочного Центра. Ни единого луча, прежде яркого солнца. На часах полдень.

На улице под махровый покров пальто проникает леденящий холод ветра. Замечаю, как сильно изменилась прежде солнечная погода – свинцовые тучи охватывают весь небосвод. И лишь на востоке блестит диск солнца – оно будто заходит, умирает на сегодняшний день, хотя на часах по-прежнему полдень.

По всему городу мерцают светящиеся билборды с кроваво-алой надписью «Жатва», под которой развивается флаг Капитолия. Жатва. Жатва. Жатва. Рядом со мной сидит Джоанна. Ее руки сжаты в кулаки, а глаза наблюдают за побелевшими костяшками пальцев. Я накрываю их своей ладонью, и только тогда она поднимает на меня свой почерневший взгляд.

– И пусть удача…

–… всегда будет на вашей стороне, – хрипит она.

Ее зеленые глаза блестят от слез, но она заставляет себя отвернуться. На улицах сердца Панема нету ни единой живой души – только закрытые уличные лавочки, отпугивающе темные окна магазинов, сверкающие плакаты и кроваво-красные билборды. Кадры сменяются друг другом.

На часах все еще полдень.

Колеса визжат, и машина останавливается ровно напротив Центральной Площади Капитолия. Мне нужно понять, что это конец; осознать, что шанс по-прежнему есть, а главное у меня на руках есть козырь – Огненный морник. Они обещали, что все изменится. Гейл обещал. А он всегда держит слово. Я хватаюсь за эту мысль, как за спасительную соломинку и выходя из машины, по-прежнему думаю об этом.

Лицо тут же озаряет вспышка фотокамер. Хеймитч не говорил нам улыбаться – если я вообще слышала, что он говорил. Джоанна цепляется за рукав Бити, с другой стороны к нему примыкает Энобария. Из всех нас она выглядит более или менее сдержано. В отличие от мертвецки-бледного лица на ее щеках пылает морозный румянец. Пит подает мне руку и, встречаясь с его взглядом, я понимаю, что должна быть сильной – должно быть я не на шутку испугала напарника своим поведением.

Впереди возникает блестящий постамент Сойки. На этот раз он абсолютно чист, и мирно поблескивает в лучах прожекторов. Словно приветствуя меня, словно издеваясь: «Ты начала это. Их смерть – на твоих плечах». Я хватаюсь за рукав куртки Пита, и он осторожно проводит кончиками пальцев по тыльной стороне моей ладони.

– Все в порядке?

– Да, – отвечаю я, – То есть, нет – совсем не в порядке. Если здесь хоть что-нибудь может быть в порядке.

– Китнисс, пообещай мне, – серьезно говорит он, когда мы оказываемся напротив возвышающейся сцены, – что будешь беречь себя?

– Что? – я удивленно моргаю.

– Обещай, что больше не будешь пугать меня… Пообещаешь всегда держатся рядом с Джоанной и Бити, ладно? И никогда не будешь врать мне?

– Почему ты просишь меня об этом?

На его лице неожиданно пролегает тень сомнения, но тут же он одаряет меня игривой улыбкой.

– Потому, что я устал играть. Я хочу, чтобы ты поняла это и перестала думать только о себе. Я готов помочь тебе. Я спасу тебя от кошмаров, страхов и одиночества, достаточно только попросить меня.