Тысячелетие - Варли Джон Герберт (Херберт) - Страница 27

— И всех нас из нее вычеркнут, — закончила я за него. — Нас и плоды наших трудов. Двести тысяч спасенных людей окажутся в падающих самолетах, тонущих кораблях, взрывающихся фабриках, на полях сражений и в засыпанных шахтах. Проекту Ворот придет конец. Но мы переживать по этому поводу не будем, поскольку ничего не увидим. Мы просто никогда не родимся на свет.

— Есть и другие теории, — сказал Безымянный.

— Я знаю. Однако за всю пятисотлетнюю историю операций перехвата никто не предлагал нам опираться на другие теории. Недавно я позволила своей перехватчице погибнуть только потому, что мне крепко-накрепко вбили в голову привычку относиться к этой теории как к неопровержимому факту. Вы хотите сказать, что мы должны сейчас поменять теорию?

Ну давай, скажи мне «да», Ваше Препохабие! Скажи — и я тебя найду и мокрого места не оставлю!

— Нет, — сказало оно. — Оставим все как есть. Вы упомянули о второй причине вылазки.

— Которая, то бишь вылазка, — вмешался Тегеран, — по-моему, вполне способна спровоцировать темпоральную катастрофу, коей мы стремимся избежать.

— Тут я целиком полагаюсь на ваше суждение, — сказала я. — Боюсь, вы можете оказаться правы. И тем не менее. Вторая причина связана с посланием во временной капсуле, вскрытой мною два дня назад.

Они возбужденно зашушукались. Кто сказал, что мы, высокоразвитые мутанты будущего, не суеверны? Послание было написано моим почерком. А это значит, что я напишу его, когда стану немного старше и, возможно, немного мудрее.

Хотя останусь такой же циничной. В послании говорилось: «Скажи им, что вылазка имеет жизненно важное значение. Не знаю, так ли это на самом деле, но ты все равно скажи».

Ей/мне не было нужды добавлять: «Никому не показывай эту записку». Ясное дело, никто не должен ее видеть, иначе вся моя затея провалится с треском.

А потому я сказала:

— В послании говорится, что вылазка имеет жизненно важное значение для проекта Ворот.

И села, чтобы не давить на них.

Естественно, через двадцать минут мне дали «добро».

Меня интересовали четыре дня: с десятого по тринадцатое декабря. За это время Ворота были/будут использованы шесть раз.

Первый из них- мое появление в нью-йоркском мотеле 10-го декабря.

Второй включал в себя множество путешествий, совершенных вечером 11-го декабря, когда два авиалайнера находились в воздухе. Оба периода были теперь закрыты для просмотра. Но это нас не волновало, ибо парализатор был потерян позже.

Самолеты столкнулись в 21.11 по времени тихоокеанского побережья. С восьми до девяти утра следующего дня, то есть 12-го, длился пробел темпоральной цензуры. Мы решили назвать его окном «А», поскольку это было первое белое пятно, куда Ворота еще не посылали, и, следовательно, куда мы их когда-нибудь пошлем.

Второе окно- за отсутствием воображения названное нами окном «Б»- продолжалось с двух до четырех пополудни того же дня.

Окно «В»- длинное цензурное пятно- начиналось в девять вечера 12-го и тянулось до десяти утра 13-го.

Окно «Г» было окном парадокса и совпадало с визитом Смита в ангар вечером 13-го декабря.

Каждое из окон имело свои преимущества и недостатки.

«А» находилось далеко от парадокса, так что Смит еще не должен был что-либо заподозрить. Судя по нашим данным, остатки обоих самолетов уже свезли к тому времени в ангар. Если воспользоваться этим окном, можно попытаться найти парализатор до сортировки обломков- и в случае удачи все проблемы, считай, решены.

«Б» выглядело не так многообещающе. Скорее всего, оно закрывало первое прослушивание пленки речевого самописца из «боинга». Я решила: если не выгорит с первым окном, попытаюсь пролезть во второе, там мое вмешательство тоже будет более или менее незначительным.

Что же до окна «В»…

Послание из временной капсулы внушило мне страх перед окном «В». Я не могу вам объяснить почему. Просто при мысли о перспективе провести ночь в Окленде мне становилось дурно. Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.

Нет уж, благодарю покорно.

Ковентри проголосовал за «Г». В смысле- бери быка за рога. Ему, как видно, надоела роль историка, и он вообразил себя Ларсом Головорезом, «человеком действия» (если такие бывают). Интересно, что бы он запел, если бы ему самолично предстояло столкнуться нос к носу с парадоксом?

Еще раз благодарю покорно.

Я высказалась за «А» и высказывалась так настойчиво и часто, что добилась своего. По моему мнению, состав экспедиции следовало сократить до минимума, то есть до одного человека. Ковентри был вынужден согласиться со мной. Влезая во временной поток, желательно баламутить его как можно меньше.

Ну а если вы хотите быть уверены в том, что дело сделано как надо, ясно, кем должен быть этот один человек.

При скорости двести лет в час у нас оставалось чуть больше восьми дней для решения проблемы. Не так уж много. С другой стороны, вполне достаточно, чтобы не пытаться решить ее с бухты-барахты. Поэтому вместо того чтобы скакнуть через Ворота в 12-е декабря и зарыться с головой в кучу мусора, я решила заняться самообразованием.

Десять часов не пропали даром.

Три запоминающих устройства, временно вживленные в мой мозг, до отказа наполнились информацией. БК собрал все данные по двадцатому веку, хранившиеся у него в файлах, и перекачал их в мои церебральные микропроцессоры.

Не стоит так уж насмехаться над умственными способностями жителей двадцатого века. Они выжимали все возможное из того, чем располагали. За пятьсот веков человеческий мозг, конечно, немного развился- я могу изучить незнакомый язык обычным способом за пару дней, — но качественные изменения не очень существенны. Как пример для сравнения могу привести рекордное время бега на одну милю. Когда-то четыре минуты казались недостижимыми. Потом они сделались рутиной, и заветной мечтой стали три с половиной. Но никто не стремился пробежать дистанцию за две секунды ровно.

И в то же время милю можно с легкостью преодолеть за одну секунду, если у вас есть реактивный двигатель.

Точно так же запросто можно научиться говорить на суахили за одну минуту или запомнить содержимое библиотеки за час, если в вашу голову вмонтированы устройства для хранения и сортировки данных, а также доступа к ним.

Это классный инструмент. Он позволяет овладеть разговорной речью со всеми ее идиомами не хуже аборигенов, усвоив заодно и культурный контекст.

Три крохотных кристаллика с одинаковой легкостью впитали в себя энциклопедии, выпуски новостей, фильмы, телешоу, увлечения, иллюзии и заблуждения. Теперь я знала двадцатый век как свои пять пальцев и могла смело отправляться в 80-е.

Как любой инструмент, кибер-бустер не лишен недостатков. Ему лучше даются языки и факты, нежели распознавание образцов. Я не смогу, взглянув на платье, узнать, подобно коренным жительницам, откуда оно- из 1968 или 1978 года. То есть мне не стоило чересчур зарываться: останься я в двадцатом веке подольше, я непременно допустила бы какой-нибудь анахроничный ляпсус.

Но что может случиться за один час?

День выдался отвратительный. Всю ночь лил дождь; днем он наконец перестал, но вместе с ним исчезли облака, и, что хуже всего, осадки вымыли из воздуха почти все миазмы. Небо было громадное, необъятное, неправдоподобно голубое; казалось, до него не меньше миллиона миль. Солнце сияло так ярко, что на него невозможно было смотреть без риска повредить сетчатку. Не говоря уже о том, что оно заливало меня вредной для здоровья радиацией, я вообще не понимаю, как люди могли жить с этой нависающей над головами жуткой штуковиной? А воздух был такой чистый и ясный, что просматривался даже округ Марин.

Слова- явления забавные. Я понимаю, что описала прекрасное- с точки зрения двадцатников- утро. Прохладный, свежий, чистый воздух; яркий живительный солнечный свет; все окрестности видны как на ладони.