Тысячелетие - Варли Джон Герберт (Херберт) - Страница 26

— Вот первый контакт человека с твонки. Ничего серьезного, как видите. Человек понятия не имеет, что у него в руке. Его действия не изменились настолько, чтобы вызвать возмущения временного потока. Твонки доставили вон в то здание, куда стаскивали все неорганические обломки крушения.

Пока они осматривали внутренности ангара, появившиеся в камере, я украдкой вытерла ладони о бока.

— Неорганические обломки вызвали…

И понеслось. Я слишком много времени провела в обществе Мартина, и, что еще хуже, почти все временные окна, где мы могли наблюдать за Биллом Смитом, были заполнены бесконечными совещаниями. Я вдруг затарахтела на техножаргоне- на этом универсальном птичьем наречии, придуманном «экспертами» для устрашения непосвященных. Наверное, он родился еще во времена первобытных каменных топоров, с каждым веком становясь все гуще и непроходимее.

Я ничего не могла с собой поделать. Сутки наблюдений за виртуозами жанра, стремившимися перещеголять друг друга на совещаниях, слушаниях и пресс-конференциях, посвященных крушению, не пропали даром.

Впредь надо быть поосторожнее. Иначе не успеешь оглянуться, как зачирикаешь на канцелярском жаргоне, от которого всего один шаг до полного языкового распада, известного в двадцатом веке под названием языка юриспруденции.

— Дальше проследить мы не смогли, — продолжала я. — Мешают как минимум четыре белых пятна- они находятся между моментом закрытия Ворот и критическим порогом, который наступит двое суток спустя, после чего парадоксальная ситуация станет неустранимой. Естественно, мы не в курсе, с какой целью использовались Ворота в те четыре раза. Но мы точно знаем, что ни одно из пятен не является результатом наших предыдущих операций.

— Следовательно, — заявил Али Тегеран, — они появились после будущих экскурсий в прошлое.

И ради таких вот блестящих откровений я трепетала перед Советом? Ну-ну. Я кивнула и продолжила:

— Если пропустить эти пятна и посмотреть дальше… Когда мы снова обнаружим твонки- это поддается лишь вероятностному определению.

Мое заявление вызвало почти такую же реакцию, как и прежде, когда его сделал Мартин Ковентри; я даже услышала чей-то стон, хотя на сей раз точно не мой. Кажется, его издал Безымянный.

— Теперь все зависит от действий этого человека. Уильям (Билл) Смит, сорок с лишним лет, старший следователь оперативного отряда Национального комитета по безопасности перевозок.

В камере появилась фигура неопрятного, немного простуженного высокого темноволосого мужчины, на которого я до обалдения нагляделась за последние часы. Я остановила изображение, давая Совету возможность изучить человека, неожиданно ставшего центром вращения известной нам Вселенной. Не удержавшись, я тоже бросила на него взгляд. Нет, будь моя воля, Мужчиной Всех Времен я бы его не выбрала.

Каким-то странным образом он напоминал мне Роберта Редфорда, мою голливудскую пассию. Будь Редфорд запойным пьяницей, надломленным пятнадцатью годами тихого отчаяния, будь у него привычка кривить иронически губы и пара слегка косящих глаз, широко расставленных по сторонам чуть искривленного влево носа… Короче, будь Редфорд алкашом и неудачником, он был бы Биллом Смитом. Как будто двое человек собрали модель из идентичных деталей, но один следовал инструкции, а другой сляпал все как придется, не заботясь о том, что клей сочится изо всех трещин.

Я продолжила:

— Решающими являются действия Смита после четвертого белого пятна. Мы установили, что он вошел в ангар с обломками самолетов через двое суток после крушения. Выйдя оттуда, он выпал из временного потока.

Я воспроизвела описанную последовательность в камере сканера. Я устала говорить.

Мы увидели, как Смит выходит из ангара, но он уже не был той четкой объемной фигуркой, что вошла в здание. Контуры фигурки расплылись, словно на плохо сфокусированной пленке или неотрегулированном видеоэкране, а если еще точнее- словно на фотографии с пятикратной выдержкой.

— Мы обнаружили пять отчетливых линий дальнейшего развития событий, исходящих из общей точки. В двух случаях из пяти Смит появляется из ангара с оружием- по крайней мере, мы так предполагаем. Видимость просто ужасная. В одном из этих двух случаев парализатор не оказывает особого воздействия на жизнь Смита и она со временем возвращается в предначертанное русло. Во втором случае находка оружия изменяет его жизнь кардинально; чем нам грозят последствия такого изменения, думаю, нет нужды объяснять.

В трех остальных сценариях Смит выходит из ангара без оружия. В двух из них он опять-таки возвращается на свою беговую дорожку. Но в пятом и последнем он сходит с дистанции бесповоротно.

— Несмотря на отсутствие парализатора, — уточнил Питер Феникс.

— Верно. Мы не знаем почему.

— Что-то случилось с ним в ангаре, — предположила Йокогама.

— Да. Мы, естественно, пытались выяснить, что именно, но поскольку событие произошло в период темпоральной цензуры, вряд ли мы это узнаем.

Я надеялась, что им не нужно объяснять феномен белых пятен, но пара лишних слов никогда не помешает, тем более что я собиралась навязать им свой план, а он целиком зависел от законов цензуры.

Существует абсолютная темпоральная цензура и цензура близкого соседства. Действие первой лучше всего иллюстрируют сами Ворота: стоит нам послать их в определенный промежуток времени- и мы не можем больше ни посмотреть на этот промежуток, ни побывать в нем.

Эффект близкого соседства проявляется немножко иначе. Мое недавнее путешествие в Нью-Йорк 1983 года- лучший тому пример. Я прошла через Ворота, пихнула в них Мари Сондергард, и они исчезли. Вторично в 1983 году Ворота появились лишь на следующий день. Но почти двадцать четыре часа я прожила в прошлом. Я сама стала своего рода твонки. Пожелай я просканировать сутки, проведенные в Нью-Йорке, я увидела бы сплошные помехи. Я была дестабилизирующим фактором временного потока. Неодушевленный твонки производит такой же эффект, но в значительно меньшей степени.

Вы не можете встретиться с самим собой. Насколько мне известно, это непреложный закон путешествий во времени. Он распространяется даже на сканирование: увидеть самого себя тоже нельзя. Больше того, никто из ваших знакомых не в силах посмотреть на ваше будущее и рассказать о нем. То есть ни Мартин Ковентри, ни кто-то другой из моих современников не мог заглянуть в номер отеля, где я провела ночь. Этот район стал для нас недоступен.

Мое присутствие в Нью-Йорке образовало зону цензуры, накрывшую большую часть восточного побережья. Калифорнию мы еще могли просканировать, но что происходило в ту ночь, к примеру, в Балтиморе, навеки останется для нас загадкой.

Аналогичные помехи не давали нам досконально проследить за Смитом после того, как он прибыл в Калифорнию и начал расследование, — и именно на этом базировались мои аргументы, с помощью которых я надеялась убедить Совет. Ведь помимо окон абсолютной цензуры, закрывающих время использования Ворот, просмотру мешали типичные следы эффекта близкого соседства.

А это означало, что кто-то из нас наверняка принимал участие в событиях, происходивших в ангаре. По крайней мере мы с Ковентри были убеждены, что наши современники побывали там в 1983 году, и поэтому цензура мешала нам туда заглянуть и узнать какие-нибудь подробности, которые могли бы помочь нам запланировать то, что мы сделали/собирались сделать.

Если вам непонятно, примите пятьдесят таблеток аспирина и позвоните мне утром.

— Так значит, вы хотите совершить вылазку и попытаться исправить ситуацию, — предвосхитил мою просьбу Феникс.

— Да, вы правы. По двум причинам. Если мы ничего не предпримем, кумулятивный эффект твонки распространится вверх по временному потоку. Насколько я помню, скорость приближения этого… «времятрясения», как назвал его один из инженеров… составляет около двухсот лет в час. Если подобные цифры вам о чем-нибудь говорят.

— Мы знакомы с данной концепцией, — поставил меня на место Тегеран. — Когда времятрясение дойдет до нас, то есть достигнет исходной точки нарушения равновесия, перестройка реальности пойдет сразу вдоль всей временной линии, сверху донизу.