Общество риска. На пути к другому модерну - Бек Ульрих - Страница 31

Точно такие же результаты дают изменения и на другой стороне образовательной пирамиды, в высшей школе. Так, в ходе экспансии образования при абсолютно растущем уровне доля поступивших в высшие учебные заведения детей рабочих увеличилась в несколько раз. В 1928 году их было 2,1 %, в 1951-м — 4 %, в 1967-м уже 9,2 % и, наконец, в 1981-м — 17,3 %. Одновременно учащиеся женщины почти сравнялись по количеству с мужчинами. В то время как в гимназическом образовании с середины 70-х годов девочки даже немного опередили мальчиков, доля поступивших в высшие учебные заведения особ женского пола составила в 1983 году ровно 43 % (в 1960-м только 25 %, в 1975-м уже 34 %). Отсюда ясно видно, что экспансия образования в значительной своей части была и экспансией образования для женщин. Во всяком случае, шаг в сторону расширения образования можно считать удавшимся. Это почти не поколебало «привязанность к своему дому» и не устранило неуверенность и неравенство в профессиональной интеграции. Возникает вопрос: каким образом эта открывшаяся из-за крайней неосторожности мужчин возможность феминизации образования вообще могла осуществиться в 60-е годы (при отсутствии активного женского движения)?

В этом смысле массовое использование высшего образования — независимо от того, обещает ли оно профессиональную отдачу — обусловило разрыв между поколениями послевоенной Германии, который широко и глубоко сказался на взаимоотношениях между полами, на отношении родителей к воспитанию, на политической культуре (новые социальные движения). Так был сделан еще один шаг в освобождении от классово-культурных связей и от зависимости, обусловленной средой происхождения. С удлинением сроков школьного обучения традиционные ориентации, образ мыслей и стиль жизни ставятся под сомнение или вытесняются универсализацией условий обучения и учебы, содержания знаний и языковых форм. Образование — в зависимости от его сроков и содержания — содействует хотя бы минимальному процессу самоосмысления и самоосуществления. Сверх того, образование связано с селекцией и потому требует индивидуальной карьерной ориентации, которая сохраняет свою действенность даже там, где «продвижение благодаря образованию» всего лишь иллюзия, а образование обесценивается и превращается в необходимое средство против падения уровня жизни (о том, что случилось в процессе экспансии образования, см. с. 223 слл. наст. изд.). В конце концов формализованный образовательный процесс можно закончить, только пройдя через «индивидуализирующее игольное ушко» экзаменов, контрольных работ и тестов, которые в свою очередь открывают выход к получению индивидуального свидетельства об образовании и к карьере на рынке труда.

Применительно к пролетарской классовой среде в том виде, в котором она существовала вплоть до 30-х годов с ее членением по принципу социал-демократического, католического, евангелического и прочих «мировоззрений», это означает разрыв в поступательном развитии, который постепенно дает о себе знать в смене поколений. Раньше врастание в рабочее движение было для отдельного человека преимущественно «естественным процессом», который строился на основе семейного опыта и отражавшейся в нем «классовой судьбы» и потом через посредство соседей, спортивных союзов и т. п. вплоть до производственной социализации опять-таки предначертанным путем вливался в политические движения своего времени. Сегодня этот широкий конвейер обретения опыта и осуществления контроля в оформленной по классовым стандартам социальной среде во многих местах разорван, и отдельный человек, предоставленный самому себе, вынужден открывать элементы «классовой судьбы» в своей собственной жизни.

У женщин в связи с уравниванием в области образования возникла сложная ситуация. Путь вперед, к профессии, из-за стабильной массовой безработицы (и больших «резервов рационализации» на специфически женских рабочих местах) в той же мере затруднителен, как и путь назад — к бракуй семье (не в последнюю очередь из-за растущего числа разводов). Возможно все — и невозможно ничего. Одни могут принимать одно решение, другие другое. Неравенство между мужчинами и женщинами отныне проявляется с непреложной очевидностью. Предположим, многие женщины вытесняются с рынка труда обратно в семью. Тогда людям с (почти) одинаковым уровнем образования придется работать в прежних крайне неравных условиях и с прежней нагрузкой; зная об этом, они вынуждены терпеть данное очевидное противоречие,! обращенное в сферу частной, личной жизни. Образование еще ничего не гарантирует. Равное образование вовсе не избавит мужчин и женщин от неравенства их положения в семье и на работе. Аргумент «они этого не могут» давно известен. Они этого не могут, и им этого не позволят! Неравенство обрело личный, повседневный, нелегитимный, а потому политический (в традиционном и частном смысле слова) характер. Феминизация образования уже изменила мир семьи и труда, потому что она заставила осознать неравенство и превратила его в несправедливость. Отныне всегда будут говорить: при равном образовании…

Круг замыкается. При сохраняющихся условиях неравенства фаза подъема в государстве всеобщего благоденствия вызвала культурную эрозию и эволюцию условий жизни, которые в конечном счете привели к выявлению неравенства между мужчиной и женщиной. Такова динамика процесса индивидуализации, который при взаимодействии всех названных компонентов — излишка свободного времени, излишка денег, мобильности, образования и т. д. — стал интенсивно изменять структуры и разрушать жизненные взаимосвязи между классом и семьей.

«Индивидуализация социального неравенства» — разве в связи с этим не все забыто, отринуто, проигнорировано — классовый характер, системность, массовое общество, переплетение капитала, идеологическая кажимость, отчуждение, антропологические константы и дифференциация социально-исторической действительности? Разве понятие индивидуализирующего процесса не означает преждевременной смерти идеологии, похоронного звона по ней?

Это побуждает к теоретическим уточнениям: чем отличаются эти явления от возникновения буржуазного индивидуализма в XVII и XIX веках? Буржуазная индивидуализация базировалась в основном на владении капиталом и развивала свою социальную и политическую идентичность в борьбе с господством феодального правопорядка. В ФРГ, напротив, заявляет о себе «индивидуализация рынка труда»; как было показано, она проявляется в повышении уровня жизни, образования, мобильности и т. д. Почему и в каком, собственно, смысле произошла индивидуализация рынка труда? Продажа рабочей силы считалась и считается многими до сих пор тем моментом, который определяет противоречие между классами при капитализме. Почему и как движущая сила, приводившая к образованию классов, оборачивается теперь индивидуализацией социальных классов?

Различие заключается в том новом, которое зарождается вместе с развитием ФРГ, — в усилиях государства, направленных на социальную и правовую интенсификацию наемного труда в обществе благоденствия. Это же в типичных условиях XIX и первой половины XX века вызывало к жизни прямо противоположные тенденции. Сегодня люди под давлением нужды и переживаемого ими отчуждения труда уже не сбиваются в пролетарских кварталах нищеты в социально-политические «классы», как это было в XIX веке. Наоборот, благодаря завоеванным правам они, скорее, освобождаются от классовых взаимосвязей и при добывании средств к существованию в значительной мере оказываются предоставленными самим себе. В обществе всеобщего благоденствия расширение сферы наемного труда оборачивается индивидуализацией социальных классов. Такое развитие не было подарком милосердных самаритян-капиталистов обнищавшему рабочему классу. Оно завоевано, оно продукт борьбы и в этом качестве выражение силы рабочего движения, которое, однако, благодаря своим успехам изменило собственные условия жизни. Это было претворением в жизни определенных (и существенных) целей рабочего движения, которое изменило предпосылки своего успеха и, вероятно, нанесло им урон по меньшей мере как базе «рабочего» движения.