Противостояние - Шидловский Дмитрий - Страница 40

- Ясно, - ответил президент, - войну мы проиграли.

- Господин президент, - возразил Алексей, - мы отстояли главное независимость.

- Мы будем вынуждены пойти на территориальные уступки и платить контрибуцию, - недовольно проговорил Оладьин. - Это поражение.

- Как хотите, ваше превосходительство, но я считаю это победой! воскликнул Алексей. - Советы не добились своего, и это главное.

- Может быть, - проворчал Оладьин. - Что еще?

- Спасибо, ваше высокопревосходительство.

- За что? - В голосе Оладьина зазвучало неподдельное удивление.

- За то, что в этот раз не пошли на сепаратный мир, а целый месяц, в тяжелейших условиях обороны от превосходящего противника, ждали, пока Советы согласятся говорить с Крымом.

- Ты тут ни при чем, - самодовольно отозвался Оладьин. - Я уже сказал перед выборами, старых ошибок повторять не буду. Готовься выезжать в Женеву.

Он повесил трубку.

Посидев около минуты, Алексей поднял трубку аппарата связи с секретарем и потребовал соединить с послом Крыма. Когда граф Безбородко отозвался на другом конце провода, он быстро произнес:

- Здравствуйте, граф. Советы выразили готовность пойти на трехсторонние переговоры.

- Спасибо, господин министр, что не оставили нас, как в прошлый раз. В голосе пожилого посла звучали радость и укор.

- Кто старое помянет, тому глаз вон, - проворчал Алексей. - Я бы просил вас приехать ко мне немедленно. Так или иначе, нам придется пойти на некоторые уступки Советам. Возникнет ряд проблем. Прежде всего, относительно людей. Численность североросской национально-освободительной армии составляет около трех тысяч человек. Еще более восьми тысяч содержится в лагерях военнопленных. Тех, кто захочет вернуться, мы, безусловно, передадим Москве. Но многие не желают возвращаться, опасаясь репрессий или из нелюбви к большевистскому режиму. На переговорах мы не сможем добиться их неприкосновенности. Отношение Сталина к военнопленным известно. А уж к тем, кто с ним сражался...

Трубка надолго замолчала, наконец Безбородко произнес:

- Я думаю, Крым будет готов принять этих... беженцев.

- Тогда, кроме всего прочего, нам надо немедленно обсудить процедуру их... передачи, - отозвался Алексей.

* * *

Алексей прошел по коридорам шикарного отеля "Президент", в котором проводились переговоры с советской делегацией. Дебаты шли тяжело, с напряжением. Глава советской делегации, бывший министр иностранных дел Литвинов, выдвигал одно неприемлемое условие за другим. Военные эксперты, рассматривавшие карту предлагаемой Советами границы, хватались за головы. Советская сторона уже заранее формировала будущий фронт, с чрезвычайно выгодными для нее выступами и провалами. Даже не обладая специальным военным образованием, можно было увидеть направления будущих ударов и охватов. Оладьин торопил. В тот же самый момент, когда начались переговоры, Красная армия предприняла масштабное наступление, стараясь прорвать оборону северороссов. Было ясно, что в случае ее успеха позиция советской делегации неизмеримо ужесточится. Фронт трещал по швам. Пала еще одна линия обороны Новгорода и одна - Пскова. Красная армия вплотную подступила к Лодейному Полю. Стало ясно, что придется уступать. Сейчас Алексей взял небольшой тайм-аут в переговорах, чтобы подготовиться к последнему акту торгов. Он знал: как бы ни сложились сегодня переговоры, мирный договор придется подписывать на этих условиях. Одновременно будет подписано соглашение о прекращении огня между СССР и Крымом. Но сейчас... сейчас он решил сделать еще одно дело.

Толкнув дверь зала, в котором велось заседание комиссии по перемещенным лицам, он увидел двух людей в темных костюмах и при галстуках. Они склонились друг к другу, будто бараны, приготовившиеся бодаться из-за самки. За их спинами сидели по два советника, перебиравших какие-то бумаги. Глава североросской комиссии, советник Министерства иностранных дел Северороссии барон фон Витгарт вскочил при приближении начальника. "Полный тупик", говорили его глаза. Но Алексея больше интересовал оставшийся сидеть участник переговоров, член советской делегации Павел Сергеев.

- Барон, - обратился Алексей к своему подчиненному, - вы не возражаете, если я поговорю с советским товарищем тет-а-тет.

Витгарт кивнул и вышел. Так же молча с мест поднялись и последовали за ним его советники. Советники Павла, повинуясь грозному взгляду шефа, тоже удалились, сделав вид, будто обоим вдруг захотелось покурить. Алексей опустился в кресло напротив Павла и, склонив голову, всмотрелся в бывшего друга.

- Постарел ты, - проговорил Алексей после длительной паузы.

- Ты тоже, - буркнул Павел.

- Ну что, господин министр несостоявшегося правительства, - произнес Алексей, - не вышло у вас.

- Это только начало, - процедил Павел. - По крайней мере, тот переход, через который вы меня депортировали, теперь прочно на советской территории.

- Новый построим, - расплылся в улыбке Алексей. - Новгород, Псков, Архангельск - наши. Большинство населения успело эвакуироваться.

- Кстати, - встрепенулся Павел, - они должны вернуться.

- Они должны иметь право вернуться, - отрицательно покачал головой Алексей, - и они получат это право. Мы в Северороссии никого не держим. Только, как я понимаю, желающих жить в СССР не так уж много. Может быть, поэтому у вас и граница на замке, чтобы население не растерять.

- Хватит, - буркнул Павел. - Не мне тебе говорить, что весь капиталистический мир ополчился против первой в мире социалистической страны.

- Послушай, - Алексей откинулся в кресле, - ты знаешь, что такое комплекс провинциализма?

- Ты о чем? - удивился Павел.

- Небольшое пояснение. Это смешение комплекса неполноценности с завышенной самооценкой. Это когда некто, живущий в какой-то незначительной местности, мнит, что весь мир только и думает о нем. Провинциал полагает свою жизнь единственно верной, а все, что отличается от нее, считает уродливым отклонением. Он ненавидит столицу, хотя при этом в душе мечтает наслаждаться прелестями столичной жизни. Провинциал верит, что весь мир только и думает, как его, хорошего, на неправедный путь совратить. А миру на него плевать. Живи, дорогой друг, в своем Лоханкино, лаптем щи хлебай, только нам не мешай. Провинциалу это до чертиков обидно, ему ведь даже приятнее было бы, чтобы его ненавидели. От этого бы его значимость выросла, он как бы стал вровень с лидерами. Можно, конечно, по миру поездить, уму-разуму набраться. Если не дурак, тогда, поучившись да потрудившись, он бы Лоханкино почище Парижа с Нью-Йорком обустроил. Эти города тоже ведь когда-то деревнями были. Но ведь для этого признать надо, что он чего-то не умеет. Обидно. Проще и приятнее считать себя уникальным и великим, но миром не понятым. Но ведь и в этом общественного признания добиться хочется. И вот он начинает всему миру просвещение нести. Вначале проповедовать. На это, естественно, никто не реагирует. Еще обиднее. Тогда он берет дубину и пытается всему миру втемяшить, что он круче Кавказских гор. Дальше без комментариев. Вы и создали страну с комплексом провинциализма. На всех кидаетесь, как бешеные псы. А нам на вас, если бы вы не были столь агрессивны, было бы просто плевать.