Молотобойцы - Ян Василий Григорьевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/22
• Следующая

Хозяин Антуфьев шел за ним и низко без конца кланялся.

– Спасибо тебе, Никита Демидович, на хлеб-соли. А этот старик тоже из твоих самопальщиков? – заинтересовался гость Тимофеем.

– Тоже из моих мастеров. Большой затейник. Хочет пищали по-новому заваривать. Пообещался, что ружья лопаться не будут.

– Таких-то мастеров нам теперь и нужно.

Стрелец подвел коня, и хозяин, спустившись, придерживал стремя.

– А ты сумеешь починить заморский пистолет? – спросил царский посыльщик. – Справятся ли с таким делом наши тульские мастера?

– Дай-ка сперва взгляну, какая пистоля, а тогда и скажу, – невозмутимо ответил Тимофей.

Посыльщик вытащил из передней седельной кобуры большой кремневый пистолет и протянул его Тимофейке.

– Видишь, замок не бьет. Эту пистолю с убитого шведа сняли.

Тимофей осмотрел пистолет, взвел кремневый курок.

– Пружина сломана, запал заржавел, рукоятка расшаталась, – бормотал Тимофей. – Оставь ее хозяину, мы ужо постараемся, будет как новенькая.

– Будьте уж покойны, – отвечал Антуфьев. – Мои молодцы будут работать и денно и нощно. Сам я с плетью буду ходить и запорю мастеровых, но уж обещанное исполню.

Антуфьев вместе с дворником отворил ворота и с низкими поклонами проводил знатного гостя.

Вся угодливая предупредительность Антуфьева перед царским посланником исчезла. Опять это был суровый хозяин, владелец кузнечного заведения, сжавший в своем костлявом кулаке всех своих служащих.

– Ты, старик, насчет работы пришел? – сказал он, повернувшись боком. – Я могу еще наймовать людей – по царскому приказу надо еще белого оружия наковать. Только, брат, человека неведомого, без отпуска брать для меня опасно. Значит, с тебя нужно кабальную получить. Сам знаешь, железо теперь в какой цене. Неравно пропадет – с кого взыщешь? С тебя, голого, что возьмешь? Потому и говорю, что для верности ты мне сейчас бумагу подпишешь и «целование господне ей-же-ей»[49] дашь. Кондрат, кликни-ка Афанасьича.

– Я здесь, Никита Демидыч!

Пожилой человек в потертом кафтане с предупредительной улыбкой мелкими шажками спешил на зов хозяина. На поясе у него болтались медная резная чернильница и пук очиненных гусиных перьев.

– Напиши-ка старику.

– Уже готова, Никита Демидович, только «имярек» надо вставить.

Антуфьев стоял, выжидая, а писец положил бумагу на перила крыльца и, ткнув в нее пальцем, сказал:

– Пиши здесь.

– Аленка, ты у дьячка Феопомпия училась, прочти-ка мне бумажку, – ответил Тимофей. – Без оглядки я тоже ничего писать не стану.

– Но ты порядился идти в рабочие к Никите Демидычу, так и пиши обязательство, – объяснял вкрадчиво писарь.

Аленка водила тонким пальчиком по бумаге.

– Деда, я хорошо часослов читаю, а здесь как-то мудрено написано. Вот это я уразумела: «Быть по сей записи и впредь за хозяином своим во рабочих крепку, жить, где мой господин Никита Демидыч укажет, с того участку никуда не сойти, жить на заводе вечно и никуды не сбежать…»

Тимофей замотал головой и снял шапку.

– Спасибо, Никита Демидыч, на добром приеме, только нынче дураки повыпахались, и на себя петлю одевать я не стану.

– Постой, говори не борзяся, – отвечал спокойно Антуфьев. – Разве я тебя неволю? Работай у меня и без записи, только тебе же хуже. У меня рука широкая, сердце отходчивое, а бог меня не оставил своей милостью: и завод мой растет, и изба брусяная полная чаша, а там еще пристрою. Все этой рукой сам наладил. – И Антуфьев протянул ладонь с длинными сухими пальцами. – В первую очередь мне заморский пистолет почини. Коли сможешь, я тебя не оставлю. В моей лавке можешь взять на рубль всякого товару: муки, крупы, масла постного. У меня и кони гладкие, хочу, чтобы деловцы были сытые.

Через несколько дней дед пошел на Посадскую площадь искать лавку Антуфьева. С ним увязались бабка Дарья и Аленка.

– Не твое кузнецкое дело муку или крупу получать, – ворчала Дарья. – У тебя нюх подгорелый. Тебе отсыплют муку, мышами подъеденную или с куколем. Сам же есть не станешь.

В пути они который раз толковали, куда мог деваться Наумка Кобель, «букой» припечатанный. С той ночи, как он остался на заводе колотить в доску, Наумка не догнал их, как обещал. Где же ему было теперь отыскать своих новых друзей, если он днем боится людям показаться.

Едва ли и сегодня они встретят его на Посадской площади. Отметина на щеке может привлечь взгляд земского ярыжки или других целовальников. Станет ли Наумка себя подводить опять под наручни, колодки и кнут?

День был базарный, и по всем улицам тянулись к Посадской площади пешеходы и крестьянские возы. Морозный утренник затянул серебристыми льдинками все лужи. Посадские люди шли, накинув на плечи желтые шубы с длинными до земли рукавами; они говорили о ценах на хлеб, об ожидаемом приезде в Тулу молодого царя Петра, о новых наборах ратных людей для свейской войны. Чем ближе к базару, тем гуще становилась толпа.

Под воротами окружной стены стояли сторожа и опрашивали идущих. Тут же распоряжался земский ярыжка с нашитыми на груди большими буквами «З. Я».

Крестьяне запрудили дорогу, выплачивая сторожам «мытную пошлину» по семь денег с воза, получали ярлыки и въезжали в широкие каменные ворота.

Когда Тимофей хотел пройти с толпой в ворота, он заметил, что все двигавшиеся держали в руке над головой ярлыки. Сторожа бегло их осматривали и движением указательного пальца разрешали проходить дальше.

Дед шел, недоумевая, что с ним будет. Ярыжка взглянул на него, быстро подошел и ухватил старика за грудь.

– Ты почто не бритобрадец?

– А на что мне бороду трепать?

– А, ты против царского указу! Давай две деньги.

– А почто?

– Зачем бороду бережешь? Царский знак есть?

– Не ведаю, какой такой царский знак.

Напиравшие сзади прохожие подняли крик:

– Чего народ запруживаешь? Гони плату за бороду или ходи обобренный![50]

– Эй, целовальник, получай со старика две деньги! – крикнул ярыжка.

– Две деньги платить мне на один раз или на вся дни?

– Вестимо, на один раз. А похотишь ходить с бородой и с усами – откупись на весь год. Ты кто? Какой деловец?

– Я коваль, – отвечал дед. – Работаю у кузнеца Антуфьева.

– У Никиты Демидыча? Тогда сойдешь за уездного крестьянина. С тебя я должен иметь две деньги. Не хотишь платить – садись к брадобреям или вертай назад, откудова пришел.

– Сюда, дед, вминт обреем! – кричали брадобреи, стоящие с большими бритвами в ряд около скамеечек, на которых сидели, завернутые полотенцами, посадские люди.

Дед отмахнулся, покряхтел и достал из-за голенища кожаный кошель, вытащил оттуда две деньги и отдал ярыжке.

– Виданное ли дело, за бороду платить! Да верно ли это, братцы? – обратился дед к ближайшим прохожим.

– Ты из лесу, что ли пришел? Есть купцы, что за годовой знак и по тридцать и по шестьдесят рублев платят.

Толпа двинулась дальше в ворота, и с ней поплыл Тимофей с бабкой и Аленкой, которые испуганно посматривали по сторонам, опасаясь, не спросят ли и с них какой-либо пошлины.

Большая Посадская площадь была полна шумным народом, говором, криком. Рядами стояли возы крестьян и продавцов, приехавших из округи со всякими товарами: глиняной посудой, щепным товаром, деревянными мисками и ложками; тут же виднелись свиные туши, куры, связанные за ноги попарно, мешки зерна и муки, изделия домашних кустарей, свежая и соленая рыба.

Вокруг базара тянулся Гостиный двор, или ряды лавок, перед которыми в лубяных коробах лежали московские и местные товары – холсты, нитки, румяна, белила, бусы и прочие заманчивые для покупателей вещи, а на поперечных шестах были подвешены сапоги, шапки, кушаки. Все ряды разделялись по видам товара. Отдельный ряд мучной, охотный с разной дичью, московский с товарами московских рукодельцев. Особенно нарядны были ряды шапочные, где висели расшитые цветными нитками, шелками и золотом тафьи и разукрашенные бисером, жемчугами и самоцветными камнями боярские шапки. Так же наряден был шубный ряд, где были выставлены цветные и пестрые расшитые шубы, охабни, однорядки и прочие яркие одежды, сшитые для боярских и зажиточных посадских людей. Купцы расхваливали свои товары, зазывали покупателей, хватали их за полы, уговаривая купить по небывало дешевой цене.

• Предыдущая
• 14/22
• Следующая