Смерть за хребтом - Белов Руслан - Страница 44

• Предыдущая
• 44/84
• Следующая

Я бродил взглядом по развалинам нашего базового лагеря... Вот здесь стояли баня и бильярдная, здесь пекарня, а здесь – моя камералка, в которой мы после прихода вахтовки частенько устраивали пиры и танцы... Вон там виден врез лагеря 5-ой штольни; там, последней в ряду, стояла моя палатка. Здесь Федю Муборакшоева в пьяной драке выбросили в отвал и я, к своему удивлению (сам едва стоял на ногах) его вытащил.

А вон – так называемая Верхняя тропа, вьющаяся по-над скалами стометровой высоты... По ней я гонял студентов, приучая их не бояться высоты... Может быть, и жестоко с моей стороны это было (некоторых, наиболее впечатлительных, приходилось выносить с нее на руках), но действенно. А вон там, в саю Дальнем, в зарослях не цветущего еще иван-чая до сих пор видны ржавые остатки бурового копра – памятник моему позору. Задавая эту скважину, я глупейшим образом ошибся в масштабах и вбил определяющий устье кол, не в двухстах метрах от рудной зоны, а всего в пятидесяти. И рудная зона была вскрыта не на глубине 300 метров от поверхности, как проектировалось, а в десять раз ближе. Никто ничего не заподозрил, а я смолчал. И двести тысяч советских рублей вылетело в трубу.

А вон там, на той крутой канаве №1337, чуть не погибла Ксения, сваленная с ног солнечным ударом. Она катилась вниз по склону метров десять и неминуемо была бы искалечена, если бы совершенно случайно ее не откинуло в мощный куст кислячки (ревеня)...

Вон стоит списанный, но почему-то не увезенный на металлолом, бульдозер ДТ, “дэтешка”. Облупленный, заржавленный... А когда-то он был оранжево-голубым, веселым, шумным мальчишкой... Валька, мой сын, тогда пятилетний, любил, подражая бывалым бульдозеристам, сидеть за его рычагами с приклеенным к нижней губе окурком “Беломора”.

Это мой Кумарх... Я знал здесь каждую канаву, знал, где и какой мощности в них подсечены рудные жилы и какие в них содержания олова. Я знал здесь каждый тропку, каждый камень, все грибные места и каждую неразорвавшуюся мину[57]. И вот я снова здесь. Я вернулся!

Как только мы, налюбовавшись красотами альпийского орогенеза[58], начали спускаться вниз, в прямую как стрела троговую[59] долину Хаттанагуля (левого притока Кумарха) Федя снова упал. Он поскользнулся на ровном месте и, опрокинувшись на спину, поехал вниз по склону. Такой способ спуска ему понравился, и он прокатился еще. Пример его оказался заразительным: Наташа, выбрав подходящий участок, зигзагом заскользила на подошвах.

Я, решив прочитать им лекцию о некоторых правилах поведения на высокогорье, вышел вперед и, оборачиваясь к Наташке и ловя себя на мысли, что мне приятно с ней общаться, стал говорить, что спуск с вершины – конечно, веселая штука, но, как ни странно, спускаться почти всегда труднее и опаснее, чем подыматься. “Человека тянет вниз вес его тела и кажущаяся легкость спуска, – поучал я. – К тому же, почувствуйте разницу: он поднимается головой вперед, а при спуске – впереди задница. Поэтому, чтобы не было на нее ненужных приключений, давайте внимательнее глядеть под ноги и не...”

Последние слова были произнесены мною уже в падении. В пылу трепа я не заметил, что слева склон стал значительно круче. И поэтому, оступившись, я не смог удержаться на насте и рухнул вниз. Метров триста я скользил на заднем месте и финишировал на небольшой площадке перед известняковой грядой. Снега на ней почти не было, и между двух скальных выходов я увидел фрагмент потерянной тропы!

Поднявшись на ноги, я крикнул товарищам, призывая их спуститься ко мне, предварительно сбросив рюкзаки и ослиную поклажу. Не прошло и пяти минут, как рюкзаки и остальная поклажа полетели вниз. За ними лихо соскользнула Наташа, но, похоже, я сглазил, и эффектного зрелища не получилось: примерно на середине пути она потеряла равновесие и достигла моих ног лежа на спине. Житник, недовольно покачав головой, снял куртку, сложил ее наподобие подушки и подошел к Лейле. Положив эти импровизированные салазки перед ней, жестом предложил сесть. Поколебавшись, Лейла села и спустилась без приключений.

Когда я подошел к ней, яркий румянец удовольствия окрашивал ее обветрившиеся уже щеки. “Еще немного снега, солнца и ветра и эти бархатные щечки, этот гладенький лобик и особенно этот миленький изящный носик станут такими, что в мясном ряду их не заметишь”, – подумал я, рассматривая любимое лицо.

Пока я смазывал лицо девушки кремом, товарищи связали ослам ноги, одного за другим столкнули вниз, и полетели сами. Длинноухие скользили, вращаясь то так, то эдак. Юрка врезался в одного из них, в него врезался Бабек и к нашим ногам скатилась облепленная снегом кучамала из ослов и их смеющихся погонщиков.

За скальной грядой, трассирующей выходы мощного известнякового пласта, тропа, местами через овринги[60], спускалась к подножью последнего и терялась в оледенелых лавинных навалах, лежавших на уступе, образованном выходами другого известнякового пласта. Было ясно, что так просто мы их не минуем: оступись здесь и конечным пунктом для нас станет дно глубокого обрыва (мощность нижнего пласта была не меньше десяти-пятнадцати метров).

Мы решили не рисковать и проложить тропу по наиболее опасным участкам. У нас была лишь одна саперная лопатка, да еще охотничий топорик, а прорубаться надо было метров двести.

Работали мы до вечера без перерывов. Пока двое из мужчин рубили лед и снег, двое других отдыхали и перекусывали. Федя не принимал участия в сооружении тропы: его мутило от одного вида круто сбегающего вниз снежного ската, оплавленного солнцем, и к тому же обрезанного обрывом.

С конца проделанной тропы были уже видны черные камни осыпей и скальных развалов; за ними начиналось плоское дно трога, зеленевшее порослями молодой травы.

Первыми мы провели ишаков, потом женщин. Последним я повел Федю. Наш Сусанин отчаянно трусил, особенно на середине тропы, откуда можно было видеть, что начинается за нижним обрезом склона – крутой черный провал глубиной не менее десяти метров. Увидев, что ведомый объят страхом, я взял его сзади за полу пиджака и посоветовал идти обычным шагом и смотреть не вниз, а вперед...

– Иди ты впереди! – жалобно попросил он.

– Не трусь, Федя! Здесь не страшнее, чем в городе. Просто там ты ко всему привык и не боишься. Ни пера в пивной, ни дорогу на автопилоте перейти. Думаешь, мне не страшно? Страшно, но я дойти хочу... До костра. И горячего ужина и кружки с чаем. И иду к ним. По этой самой тропе. И ты иди к ним. Или к чему-то другому... И дойдешь, никуда не денешься!

– Нет, не смогу... – лицо Фредди белизной могло соперничать со снегом.

– Ну как знаешь!

Я проскочил вперед, хотя этот вольт был небезопасным ни для меня, ни для него и пошел. В правой руке у меня был топорик, им я время от времени врубался в склон, в левую же крепко, обеими руками, уцепился тяжело дышащий Федя. Его неуверенность понемногу передалась мне, тем более что он постоянно цеплял мои ноги своими.

Когда до конца тропы оставалось не более пятидесяти метров, Федя запнулся и мы вдвоем слетели с тропы. В падении он отчаянным движением успел ухватиться за капюшон моей штормовки, но тот, хлипко прикрепленный несколькими пуговицами, с треском оторвался. Я перевернулся на живот и с первой попытки врубился топором в снег. И боковым зрением “сфотографировал” подошвы сапог Фредди, улетавшего в пропасть... Потом скосил глаза вверх и в сторону и увидел Сергея. Он бежал по тропе к месту нашего дефолта. Остальные товарищи, оставшись на месте, хлопотали над Лейлой, лежавшей без сознания...

Сергей принес с собой несколько кусков вьючной веревки. Связав их в одну, спустил ко мне конец.

– Не удержишь! – сдавленно крикнул я. Вруби лопату, привяжи к ней!

– Времени нет! Ты долго не удержишься! – ответил Сергей.

• Предыдущая
• 44/84
• Следующая