Смерть за хребтом - Белов Руслан - Страница 42
- Предыдущая
- 42/84
- Следующая
– И у нас такой случай был... – обернувшись, сказал Сергей. – Правда, все обошлось.
– Так вот, разозлился я, потерял бдительность, оступился – и вниз! – продолжал я. – Все! С мамочкой простился и еще, как говорится, за мгновение жизнь перед глазами прошла... И вдруг мое движение к мучительной, безвременной смерти резко замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Смотрю в недоумении вверх, а этот баран, маленький такой, килограмм в двадцать без шкуры, на шашлык хороший не хватит, как стоял на тропе, так и стоит, родной. Лишь дернулся немного, когда веревка под тяжестью моих ста двадцати с рюкзаком килограммов до отказа натянулась. Полежал я с минуту на склоне, дух перевел. Потом подтянулся по этой самой веревочке, сел рядом со спасителем, обнял за шею, погладил нежно. До сих пор его запах помню – родной такой, надежный, совсем не мясной. Растрогался, разговаривать с ним начал. “Прости, – шепчу, – брат, за былую грубость. Не буду больше пинаться и бараном называть! Хочешь, я имя тебе красивое придумаю?”
И не обманул, Незабудкой назвал. Съели мы его только через месяц – на день рождения Клары шашлык сделали...”
Через несколько часов мы подошли к подножью перевала. Здесь основная долина разветвлялась на две, идущие параллельно южному склону Гиссарского хребта. То здесь, то там ущелья и бегущие по ним ручьи перекрывали тормы – не растаявшие останки сошедших зимой лавин. Их было необычайно много для этого времени года – явное свидетельство того, что прошедшая зима была весьма богатой на снегопады.
Одна из торм пересекла наш путь. Под ней, в промытом тоннеле бешено клокотала вода. Мы осторожно прошли по самой середине этого снежного моста – все кроме Фредди, шедшего последним (моя вина – я опередил его, чтобы в этом неприятном месте быть рядом с Лейлой). Уставший Фредди завертел головой, испугавшись внезапно послышавшегося вертолетного тарахтения, и, не удержавшись на рыхлом, мокром снегу, соскользнул вниз и исчез в провале, зиявшем в седловине тормы.
Проводив глазами быстро уходившую к перевалу Ми-четверку, мы с Сергеем, грязно матерясь, бросились к провалу, но Феди там уже не было – поток унес его прочь. Мы побежали по борту тормы вниз по течению, туда, где поток на несколько десятков метров выбирался из-под снежного свода. Феди не было и там, хотя тоннель проглядывался вглубь метров на восемь.
Мы сели на берегу ручья и закурили – в том, что Федя появится у наших ног, сомнений не было. Вот только мертвый или полуживой? Не успели мы сделать и пары-другой затяжек, как в глубине тоннеля раздались глухие матерные выкрики. Еще через минуту Сергей, с сожалением выкинув недокуренную сигарету, ухватил проплывающего мимо Федю за шиворот, и мы вдвоем втащили его на берег.
– Ну, блин, опять лажанулся! И з-з-значек любимый пр-р-ропал, сука – едва очутившись на суше, заругаться мелко дрожавший искатель приключений. – Хороша была шавка... Шифер Клавка!
– Ты опять плаваешь, Фредди, – сказал я со смехом. – Правда, сейчас без мешка с золотом. Странные у тебя наклонности...
– Расскажешь кому, что его вертолет сбил – не поверят, – усмехнулся Сергей, мрачно разглядывая небо.
В это время злополучный, всеми нами проклятый вертолет появился со стороны Ягнобской долины и, не снижая высоты и не меняя курса, ушел в направлении к Сардай-Мионе.
– Опять вертушка... А мы все смеемся, – поморщился Кивелиди, задумчиво выдавливая ладонью воду из плечевых накладок Фединого пиджака. – Похоже, Тимур уже рудник там организовал. И гребет лопатой.
– Ну и хрен с ним, – ответил я. – Зато молодость вспомнили. Я все мечтал перед смертью в этих краях побывать...
– Радуйся тогда. Мечты твои исполняются... – усмехнулся он и, обернувшись к несостоявшемуся утопленнику, спросил:
– Федька, водка в рюкзаке цела?
Федя заволновался. Спустя секунду вещмешок был развязан.
– Усе в порядке, шеф! – радостно воскликнул он, понюхав истекающий влагой многократно обернутый в нижнее белье и перевязанный сверху бечевкой сверток.
– Ну, наливай тогда, согреемся, – сказал ему Сергей, веселея. – Вы поняли, что он там не садился? Полетал минут семь и вернулся... Ни фига не пойму...
Федя, и не пытаясь взять в толк, о чем говорит Сергей, дрожащими руками размотал сверток, достал бутылку и, сорвав зубами крышку-кепочку, отпил из горла грамм сто пятьдесят.
– Во, в самый раз, теперь я падать не буду, – вмиг повеселев, пообещал он.
– Ну-ну... Не будешь, конечно. Я тебя на ишака посажу и проводом для геофизических исследований привяжу. Знаешь, есть такой провод, тонкий, с жилками стальными внутри, Юрка им сурков ловит, – ответил я ему и, вспомнив давнюю историю, рассмеялся и начал рассказывать, в тайне надеясь отвлечь Сергея от его мрачных мыслей:
– Однажды, подымались мы из отгула на Барзангинский горный узел и был с нами Одиннадцать Лет Октябрьской Революции Иванович Худяков. Такое уж имя у этого геолога было, Олор, сокращенно. Мы его уважали – на студенческую скамью он сел в сорок пятом, после Берлина, майором уже.
И вот, на Канязской штольне, где с вахтовки мы на лошадей пересаживались, этот малопьющий в отставке так набухался, что в седле не держался ни при каких обстоятельствах. Дело шло к вечеру, а до ночи надо было еще километров десять-двенадцать проехать до промежуточного лагеря в Зоркомаре. И, не долго думая, мы его привязали проводом к лошади намертво. И поехали. Пришли уже глубокой ночью – усталые, злые с похмелья.
Утром встали, позавтракали кое-как и побрели друг за другом в основной лагерь. Лишь километра через два вспомнили, что Олора накануне никто с лошади не снимал и что утром его в лагере никто не видел. Ну, и бросились назад, и только через два часа в дальней березовой роще нашли беднягу – он висел на проводах вниз головой под мирно пасущейся лошадью!”.
Посмеявшись, и мы с Серегой отхлебнули по паре глотков. Выпив и отеревшись ладонью, я наткнулся на жалобные просящие глаза Феди и, после одобрительного кивка Кивелиди, вручил ему бутылку.
Странное дело – Федя, человек, прикончивший, по меньшей мере, троих, стал вызывать у нас какие-то теплые, может быть, даже дружеские чувства.
В геологии всегда ошивалось много зеков, в том числе, помногу отсидевших за тяжкие преступления. Хотя они всегда имели оправдательные легенды типа “иду по улице, вижу – мертвая девочка лежит в арыке. Ну и понес ее в медпункт...”, но, тем не менее, неизменно вызывали у нас неприятие и еще что-то. Поначалу вызывали – потом, когда на первое место выходили повседневно выказываемые ими качества, важные в полевом быту, то судили их уже по ним.
И вообще, за что мог отвечать Федя? За то, что он родился в семье алкоголика в забытой богом Могоче, и основным развлечением его родственников и знакомых была водка? За то, что родители ненавидели его за предстоящее воспроизводство им их образа жизни? И не смогли дать ему ничего? И, вот, мы, зная, что он недополучил, пытаемся это как-то восполнить...
Перебравшись к ожидавшим нас на тропе Житнику, Бабеку и девушкам и переодев Федю во что попало, мы пошли тяжелым шагом вверх по вьющейся серпантином тропе.
Через некоторое время Житник заметил метрах в двухстах над нами рощицу тальника, спрятавшуюся в уютной лощине. Поднявшись к ней, мы обнаружили развалины небольшой летовки. От этого места до перевала было не более пятисот метров по превышению.
Посовещавшись, мы решили не идти выше, на голые, не защищенные от ветра склоны, а разбивать лагерь рядом с летовкой. Быстро поставили четырехместную палатку, соорудили из камней очаг, нарубили дров. За это время Юрка завалил тощего и облезшего после зимовки сурка. Наши мусульмане (Бабек и Лейла) поморщились и попросили не использовать общей посуды для его приготовления.
Таджики и вообще мусульмане не едят сурков, считая их свиными родственниками. На самом деле, мне кажется, причина не в родственных связях, а в том, что сурки являются распространителями чумы. Мне говорили, что в начале века от этой беспощадной болезни полностью вымер близлежащий кишлак Анзоб. В его окрестностях я и сам видел в почвенном слое, вскрытым врезом автодороги, тонкий слой извести – после смерти последнего жителя царские эпидемиологи полили негашенкой всю округу. А началось все с простого пастушка – он, бедняга, гоняясь за убежавшим бараном, сорвался со скал и здорово ободрал спину. Местный знахарь лечил пострадавшего древним способом, а именно – пересадкой кожи. Он просто-напросто содрал с первого попавшегося сурка шкуру и наложил на рану. К несчастью, сурок оказался чумным, и пастушок утащил в могилу весь родной кишлак. Потому и не едят сурчатины таджики – только желчный пузырь в угоду женщинам употребляют внутрь...
- Предыдущая
- 42/84
- Следующая
