Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович - Страница 16

Почти обшарен шар земной, хотя не до конца изучен.

Но что мне мир, коль сам собой я недоволен и измучен.

Не смерил всех своих глубин, во мне немало белых пятен.

Пускай я дожил до седин, но не во всём себе понятен.

Стараюсь жить я по уму, заверить, что благоразумен.

Но мне-то ясно самому,

что я — увы! — непредсказуем.

У расписания в плену я следую привычным рейсом.

Вдруг неожиданно взбрыкну — поеду поперёк по рельсам.

Нормальный, вроде, не чудной, и знаю правила вожденья.

Но вот я левой стороной

прусь против встречного движенья.

Корят и гладят по плечу, чтоб поведение исправил.

Да я и сам-то не хочу

быть исключением из правил.

Я обещания даю, я соглашаюсь, соглашаюсь: мол, изменюсь, пойду в строю!

Но — бац! — и я опять срываюсь.

1984

Вроде бы люди умирают не сразу.

Смерть — многоточие в большом предложении. Кажется, это — предпоследняя фаза, когда угасают тепло и свечение.

Мы знаем, что и звёзды не сразу меркнут, свет их доходит, но с большим опозданием. Давно нет планеты, а луч её мерный всё к нам пробивается сквозь мироздание.

Но после смерти лишь отдельные люди продолжают светить, согревают приветно...

Как мало, как мало, как мало иллюзий!

Как горько, как скорбно и как беспросветно!

1986

* * *

Пора поставить всё на место, вернуть первоначальный смысл всем тем понятиям известным, кои наш век перекосил.

Теперь не я кино снимаю, меня снимает новый фильм.

Не я машиной управляю, а мною мой автомобиль.

Меня читает эта книжка, в меня уставился пейзаж.

Теперь не мне, а смерти крышка! Да, да. оставьте скепсис ваш.

Еда меня вконец сжирает, схожу на нет, судьбу кляня.

Меня и деньгам не хватает! Короче, жизнь живёт меня.

ПОСТАРЕВШЕМУ ДРУГУ

Ну какая же это заслуга — спрятать душу свою под замок оттого, что ты сверзился с круга, изнывать от тоски и недуга, слушать, как надрывается вьюга, упиваясь, что ты одинок.

Ну какое же это подспорье, что ты доступ друзьям перекрыл, что ты пестуешь горюшко-горе, проживаешь в обиде и вздоре? Ты, как крест на глухом косогоре, под которым себя схоронил.

Ну какая же это отрада — не дождавшись финала парада, разломаться, сойти, уступить? Годы — горе, а мысли — отрава... Но на то и мужская отвага, чтоб с улыбкой навек уходить.

Я, к сожаленью, в чём-то недоразвит, возможно, даже кое в чём дебил.

Жизнь хороша в своём многообразье, а я свою донельзя обеднил.

Я не скользил на быстрых водных лыжах, на дельтаплане в небе не парил, и если рассмотреть меня поближе, то очень многих я недолюбил.

Не сумасбродствовал, не колобродил, вокруг Европы не ходил в круиз, не плавал я на волжском пароходе и паруса не ставил в летний бриз.

Я отдыхал лишь для того, чтоб выжить, набраться сил для будущих затей.

Как на курортах много разных выжиг, как я завидовал их лёгкой пустоте!

Увы, субъект не светский, а домашний, томлюсь среди премьерной толчеи, и я не завсегдатай вернисажный — всё это тоже слабости мои.

Нет времени ходить по ресторанам, хоть мне приятны шутки, болтовня.

А посидеть с друзьями над стаканом несбыточная радость для меня.

Работа — крест, анафема, проклятье. Она, как ржа, что разъедает сталь.

Меня угробил собственный характер... Как я распорядился жизнью — жаль!

И это всё не поза, не кокетство, от идиотства оторопь берёт, я получил шикарное наследство и промотал его наоборот.

Ты как дом с пооблезшим фасадом, с потускневшими окнами глаз. Неказист с новостройками рядом, что витринно блестят напоказ.

У тебя с чердаком не всё ладно — паутина там, рухлядь и хлам.

Стало делать уборку накладно, а ремонт — это жуть и бедлам.

Между тем перекрытья подгнили, кое-где отложения пыли, коридоры, углы и чуланы населяют — увы! — тараканы.

Поистёрлись от времени трубы, электричество вяло горит, и о прежних жильцах-жизнелюбах ничего уже не говорит.

Шутки, песни, признанья и сказки отзвучали и стёрлись следы.

Стены нынче в ободранной краске, да и нету горячей воды.

Был неплохо построен когда-то, много буйных годков перенёс.

Да, видать, приближается дата, когда всех нас отправят на снос.

Мы — дома с неприглядным фасадом и усталыми окнами глаз.

Чтоб не портить нарядность парада, на задворки задвинули нас...

Я желал бы свергнуть злое иго суеты, общенья, встреч и прочего.

Я коплю, как скряга и сквалыга, редкие мгновенья одиночества.

Боже, сколько в разговорах вздора, ни подумать, ни сосредоточиться. Остаётся лишь одна опора — редкие мгновенья одиночества.

Меня грабят все, кому в охоту, мои дни по ветру раскурочены.

Я мечтаю лечь на дно окопа в редкие мгновенья одиночества.

Непонятно, где найти спасенье?

Кто бы знал, как тишины мне хочется! Удалось сложить стихотворенье в редкие мгновенья одиночества.

* * *

Оцепенелая зима!

От белизны сойти с ума.

Стога под крышами из снега под светло-серой сферой неба.

Мелькают ярких лыжниц пятна, душа, как поле, необъятна. Упала под уклон лыжня, скольжение влечёт меня.

Я за тобою следом еду, бездумно за тобой качу.

О пораженьях и победах я помнить вовсе не хочу.

Заиндевелые деревья, как ювелирные изделья, где только чернь и серебро.

В природе тишина, добро, спокойствие, благословенье...

О счастья редкие мгновенья!

АВТОПОРТРЕТ

В мозгах туман. И сам раскис. Я существую отупело.

И непрерывен свист тоски, и расползлось, как тесто, тело.

Ужасен мой автопортрет, похож он на карикатуру. Нарисовал его я сдуру, теперь сведу его на нет: что написалось, зачеркну и снова внутрь себя нырну.

ПОСЛЕ ФИЛЬМА

Пришла озябшая и жалкая зима с каким-то серым и убогим снегом, с давящим, низким, сумеречным небом и с тусклой отупелостью ума.

Закончен труд. Ушёл он на свободу. Покинул автора, чтоб жить сам по себе. И ты не волен уж в его судьбе, не в силах изменить его природу.

Так поздней осенью тяжёлые плоды, отторгнуты ветвями, упадают...

А почерневшие усталые сады, воздевши к небу руки, замирают.

И кажется, отныне никогда на голых ветках не набухнут почки.

Что не взрастить на бездыханной почве ни выдумки, ни мысли и ни строчки.

И жуть, что ты приехал в никуда.

Я, к горести своей, не знаю предков, кто были прадед, бабушка иль дед?

Нет памяти, утрачено наследство, потеряно в глубинах страшных лет.

Свирепый век порушил эти связи. Инстинкт продленья рода истребил.

Хотел подняться я из грязи в князи и потому детей не наплодил.

Жаль, внуков нет, что помнить меня будут и кровь мою нести через года.

Я человек, пришедший ниоткуда, и горько, что иду я в никуда.

1985

КОРОТКОМЕТРАЖКИ

* * *

Нету веры.

И нет уверенности, лишь примеры моей потерянности...

Хоть ты тресни от своей ненужности.

Бег на месте — и тот по окружности.

* * *

Сколько лет участвовал я в беге! Спрессовалось прошлое в комок, а теперь, когда вблизи порог, не пора ль задуматься о небе и осмыслить жизненный урок.

* * *

Жить с ощущеньями вины и бестолковой жизни — трудно. Чтоб не было в душе войны, мы загоняем боль в предсны, туда, где мы себе подсудны.

На панихидах и поминках проходят дни и вечера, как тренировка иль разминка — мол, скоро и тебе пора.

* * *

Коль без совести талант и ум, он торгует истыми идеями.

Бывшие властителями дум нынче стали просто прохиндеями.

* * *

Хохот без причины — признак дурачины!

В детстве эту присказку слышал я не раз.

Без причины горесть — тоже дурость, то есть