Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович - Страница 15

Как под колёсами земля бежит стремительно на взлёте, так убегает жизнь моя.

Я — в заключительном полёте!

Здесь не помогут тормоза, здесь не удастся скорость снизить, здесь финиш оттянуть нельзя — его возможно лишь приблизить.

Здесь не свернёшь на путь иной, и не улепетнёшь в сторонку, тут не заплатишь отступной, и не отсрочишь похоронку.

Приму конец, как благодать, как искупленье, как подарок.

Так стих случалось написать без исправлений и помарок.

Я ничему так не бываю рад,

как появлению стихотворенья,

и принимаю это каждый раз,

как дар, как счастье, как благословенье.

Непредсказуем стихотворный взрыв, живёшь в сплетенье мыслей, дел, поступков. И вдруг из хаоса родившийся мотив дробит тебя на части, как скорлупку.

Неуправляем и необъясним

порыв души — процесс стихосложенья.

Как будто кто ведёт пером твоим, как будто это лавы изверженья.

Потом бывает долгий перерыв.

Стихов, конечно, не писал я сроду!

Какая лава там?.. Перо?.. Мотив?..

Но вдруг опять ко мне добра природа.

КУРОРТНЫЕ ПРИБАУТКИ * * *

В краю ставриды и черешен я, словно облако, безгрешен, живу без мыслей, как растение, и, может, в том моё спасение.

* * *

Гимнастика, диета... Словом, живу стремлением одним, что надо помереть здоровым, что глупо помирать больным.

* * *

Вокруг коричневые люди.

И сам я бронзы многопудье!

* * *

Здесь принимают процедуры, жуют таблетки, пьют микстуры. Лежат на солнце кверху пузом, шары гоняют звонко в лузы, мужчины все холостяки и балагуры-остряки.

Здесь хвастовство мускулатуры и мрут упитанные дуры, краснея лаком педикюра.

О, как их много: их — полки! Играют марш! Все на зарядке. И, чтоб не сдохнуть от тоски, ныряю в море без оглядки.

* * *

Жизнь на труды истратив целую, вдруг понял, что не для работы рождён, для ничегонеделанья я, словно птица для полета.

Пусть мы живём в дому чужом, но ведь и жизнь взята в аренду. Когда-то, молодой пижон, вбежал я в мир, как на арену.

Запрыгал бодро по ковру, участник яркого парада.

Мешая факты и игру, вокруг крутилась клоунада.

Не сразу понял, что и как.

Сгорали лица, чувства, даты...

И был я сам себе батрак, у этой жизни арендатор.

К концу подходит договор, кончаются рассрочки, льготы. Жизнь — неуютный кредитор, всё время должен я по счёту.

Живу и, стало быть, плачу неисчислимые налоги: волненьем, горем, в крик кричу, люблю, боюсь, не сплю в тревоге.

Но всё равно не доплатил, такая вышла незадача.

Хоть бьюсь я на пределе сил, а в кассе вечно недостача.

Неравноправен наш контракт, условия его кабальны, его не выполнить никак и жалко, что финал печальный.

И сокрушаться ни к чему.

Иным, что выйдут на арену, вот так же жить в чужом дому — платить, платить, платить аренду.

На могучей реке, полновластной, с неустанным теченьем воды, жили бакены — белый и красный, охраняя суда от беды.

Корабли шли и ходко, и смело, хоть порой и коварна река, так как бакены — красный и белый — путь указывали издалека.

Ночь спустилась, сгустилась опасность, берегов не видать у реки, но два бакена — белый и красный — зажигают огни-маяки.

Их огни одинаково разны, и как только пройдёт пароход, подмигнёт другу белому красный, белый красному другу моргнёт.

Что с того, что один из них белый, а другой в красный выкрашен цвет: половинки единого целого, в них различия, в сущности, нет.

Оба служат в одном пароходстве, оба — бакены, оба — равны.

Не ищите, пожалуйста, сходства с биографией нашей страны.

Когда-то, в первой половине срока, как поводырь, я вёл свою судьбу, тащил её настырно и жестоко, я был тогда нацелен на борьбу.

Но годы шли, и всё переменилось, теперь кручусь как белка в колесе.

Я не заметил, как это случилось, что я теперь такой же, как и все.

Но мне не по нутру, что я — ведомый! Пытаюсь снова захватить штурвал, чтоб убежать из колеи знакомой.

Да, очевидно, слаб в коленках стал.

Не стану я тащиться на буксире и доживать послушно, как живу.

Хочу ещё покуролесить в мире...

А не смогу, так просто трос порву.

1990

МОНОЛОГ КИНОРЕЖИССЕРА

Я в своих героях растворялся, вроде, жизнь я протопал не одну.

И, хоть сам собою оставался, был у них заложником в плену.

Вкладывал в героев силы, соки, странности, характеры, любовь...

Да ведь дети всякий раз жестоки, с лёгким сердцем пили мою кровь.

Жизнь мою не длили — сокращали, с каждым шли упрямые бои.

Мне близки их раны и печали, словно это горести мои.

Чужаками стали персонажи, на мои невзгоды им плевать.

Не сказали мне «спасибо» даже и ушли куда-то кочевать.

Только и созданья мои бренны, не было иллюзий на их счёт.

Вымысел иль созидатель бедный — кто из них кого переживёт?

Персонажи, встретясь у могилы автора, который их творил, может, скажут: «Ты прости нас, милый! Гран мерси за то, что нас родил!»

Но возможна версия иная: всё живет убогий, дряхлый дед, а его фантазия смешная померла тому уж много лет.

У природы нет плохой погоды Э. Рязанов

Когда повышенная влажность, я проклинаю свою жизнь, я чувствую себя неважно, меня мытарит ревматизм.

А если в атмосфере сухо, то у меня упадок духа.

Но вот свирепствуют осадки, и учащаются припадки.

Живу в кошмарной обстановке, едва на ниточке держусь: погода пляшет, как чертовка, для организма это жуть.

Ведь перепад температуры — погибель для моей натуры, поскольку градусов скачки ввергают в приступы тоски, а смена резкая давленья мне ухудшает настроенье.

Когда несутся тучи быстро, безбожно голова болит, и желчи целая канистра во мне играет и бурлит.

А если ветер засквозит, то тут как тут радикулит.

Иль даже воспаленье лёгких.

Жизнь, прямо скажем, не из лёгких!

Зима! И снег валит, как каша, грудь разрывает гулкий кашель, боль в горле и течёт из носа.

А усиление жары приводит, виноват, к поносу и усилению хандры.

Приходит атмосферный фронт, и сразу в сердце дискомфорт.

Но вот прекрасная погода — так отравленье кислородом.

А если налетит вдруг смерч? Неужто рифмовать мне «смерть»?

м V Ч/

С такой природою ужасной жить глупо, вредно и опасно.

И от погоды нету жизни!

А может, дело в организме?

* * *

Живём мы на износ, хоть нас никто не просит. Не знаю, кто из нас скорей другого бросит.

Уйдёт в последний сон и больше не вернётся... Кто выиграет: он иль та, что остаётся?

Иль станет лучше той, что первою истает?

Что там, за той чертой, пока никто не знает.

Рулетки кончен бег, и в проигрыше оба: и кто исчез навек, и кто стоит у гроба.

РАБОЧАЯ ЛОШАДЬ

Рабочая лошадь не пишет стихов, не пишет, а пашет и возит.

И ей, прямо скажем, не до пустяков в труде, и еде, и навозе.

Работа, известно, удел дураков, и лошадь ишачит до дури, до грыжи, до крови и до синяков, до соли и пота на шкуре.

Рабочая лошадь — увы! — не поёт, ну, нет музыкального слуха. Случается, лошадь чудовищно пьёт, в себя заливая сивуху.

Рабочая лошадь идёт на метро, к трамваю бредёт еле-еле. Вчерашнее пойло сжигает нутро, глаза бы на мир не глядели.

Понурая лошадь кряхтит в поводу, крикливый возница у всех на виду её погоняет вожжами и лживыми в ласке словами.

Так тащится эта коняга, она, во всех смыслах, бедняга.

Здоровьем своим лошадиным за жизнь заплативши сполна, с доверчивым глазом, наивным, проходит в оглоблях она.

Стареет, и слепнет, и глохнет, покуда совсем не издохнет.

Рабочая лошадь не пишет стихов, здесь нет никакого сомненья.

И ей не до песен, не до пустяков.

А эти стихи — исключенье!