Бывают дети-зигзаги - Гроссман Давид - Страница 38

• Предыдущая
• 38/70
• Следующая

— Пора идти. Хватит. Она уже не придет.

Хоть бы получилось!

Но от волнения он уже не слышал меня:

— Смотри как-нибудь на людей, когда они встают утром и едут на работу. Смотри как следует на их лица! Длинные, грустные лица, нет радости, нет надежды. Они живут, как мертвые! Но Феликс говорит: у нас есть только одна жизнь! Только шестьдесят — семьдесят лет — и все. И мы должны веселиться! Обязаны! — Он перешел на крик.

Он так разволновался, как будто спорил со мной об основах своей жизни. Я вдруг стал свидетелем странного суда — суда, который Феликс вершил над самим собой. Я только не мог понять, почему обвинителем он выбрал именно меня — мальчишку, которого он едва знает. Тогда он приблизил ко мне свое лицо и произнес в сердцах:

— Потому что перед тем, как родиться, мы миллионы лет лежали в темноте, и после того, как умираем, будет то же самое! Тут темнота и там темнота. Наша жизнь — маленькая передышка — вжик! — секунда света между первой и последней темнотой! — Он крепко держал меня за плечо. — Поэтому Феликс говорит: если мы и вправду актеры, которые появляются на сцене всего на секунду, то Феликс хочет создавать самое красивое представление, какое только можно! В этом спектакле он раздает роли. Огни, цвета, костюмы, овации! Большой спектакль: цирк! И единственная звезда в центре — я. Чем плохо?

Наступила тишина. Он отпустил мое плечо, быстро вдохнул и попытался успокоиться. Он пристально следил за моими губами, как будто ждал, что я скажу.

Я уже не мог сосредоточиться на том, что он говорил. Кто я такой, чтобы его судить? Я хотел, чтобы все побыстрее закончилось, хотел вернуться домой — и в то же время мне хотелось остаться и слушать, слушать… Со мной ни разу еще так не разговаривали, я еще ни разу не был так близок к миру взрослых. Даже рассказы Габи показались вдруг наивными по сравнению с тем, что происходило в жизни Феликса, с его страданиями. Он продолжал говорить, а я старался собраться и вспомнить все, что происходило сегодня, все, что он говорил мне и показывал… Карусель потихоньку замедляла ход, и то, что казалось размытым и бессвязным, стало вдруг четким. Я понял, что с того самого момента, как мы встретились, Феликс пытался понравиться мне, хотел, чтобы я его понял. Понял и простил.

Но почему я? Почему именно меня он выбрал в качестве судьи?

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине: за что я должен его простить? Что он на самом деле сделал? Может быть, это касается и меня? Чего еще я о нем не знаю?

Он все прочел по моему лицу. Я не мог ничего от него скрыть. Ни страха, ни яростной просьбы: перестань сводить меня с ума своими тайнами, своими вечными переменами, которые пронзают тебя, как разряд тока. Остановись и скажи мне наконец правду.

— А сейчас слушай, я говорю одну вещь, — сказал он, не глядя на меня, — серьезную вещь: сейчас, когда у меня стало плохо с серд… когда у меня заболел живот, ты ведь не убегал.

— Куда?

— Не знаю. Я думал, что ребенок, который видит старого человека вот так, может испугаться. Может, это вызывает у него отвращение. Может, он бежит отсюда. Все может быть! И я сказал себе: господин Файерберг решил, что он не будет есть мяса, чтобы сохранить одну корову вместо той, которая была на корриде. Верно?

Я сказал, что верно. Не мог понять, к чему он клонит.

— Но при этом господин Файерберг очень любит мясо: я заметил в ресторане, как ты смотрел на стейки. Но нужно держаться еще лет восемь, а?

— Восемь с половиной.

— И тогда мне приходила в голову идея: Феликс забирает у тебя пять лет от этого срока. Что будешь говорить? По рукам? А? — И протянул мне руку.

— Не понимаю, — пробормотал я, хотя уже все понял.

— Слушай внимательно: пять лет — если Феликс, конечно, живет еще пять лет — Феликс не ест мяса, даже не касается его! Так вместе у нас будет восемь с половиной лет, которые остались.

— Это… это здорово, но… так нельзя…

Я не знал, что сказать. Парой слов ему удалось все перевернуть с ног на голову. Мне стало стыдно, что минуту назад я в чем-то подозревал его. Теперь я снова им восхищался.

— Почему нельзя? — закричал Феликс. — Чем плохо? Феликс сохраняет за эти пять лет больше, чем одну корову. Он сохраняет целое стадо!

Я сидел, съежившись, и думал, что никто никогда столь щедро меня не одаривал.

— Подумай об этом, — сказал Феликс, — я просто возвращаю тебе твое добро. Феликс не любит быть кому-то должен.

Но мы оба знали, что это что-то гораздо большее.

И в этот миг я услышал шаги на лестнице. Шаги становились все ближе. Феликс выпрямился в кресле, торопливо пригладил рукой волосы и попытался привести в порядок одежду.

— Вот она и пришла, — сказал он хрипловато.

Ключ повернулся в замке, потом с сомнением замер. Наверное, она увидела царапины от отмычки. Входная дверь распахнулась. На пороге, в свете, падающем из прихожей, стояла высокая и стройная Лола Чиперола. На плечах ее покоился сиреневый шарф. Когда она двигалась, он колыхался, как живой.

— Кто там? — спросила Лола звучным, глубоким голосом, похожим на мужской.

— Друзья, — отозвался из глубины кресла Феликс. Он сидел к ней спиной и даже не встал навстречу!

Она застыла на пороге, не решаясь войти. Но было ясно, что она не из тех, кто бежит от опасности.

— Не помню, чтобы я кого-то приглашала, — заметила она, все еще не успокоившись, по-прежнему держась рукой в длинной изящной перчатке за ручку двери.

— Старик и мальчишка тебе злого не поделают, — пробубнил Феликс в свой стакан.

— Мальчишка?

Я слабо кивнул.

— Не знаю никаких мальчишек. Я не люблю детей. Пусть он уйдет.

Я вскочил на ноги, готовый тут же подчиниться.

— Это не просто мальчишка. Такой мальчишка тебе понравится. — Феликс махнул мне, чтобы я сел обратно.

Вот странно: эти двое переговаривались между собой, как актеры в театре. Словно подавали друг другу реплики. И все это время Феликс сидел к Лоле Чипероле спиной, а она не двигалась с места.

— А почему этот мальчишка переодет девчонкой?

Елки-палки. Я совсем забыл, что я в юбке!

— Потому что он немножко актер, как я, — ответил Феликс.

Лола Чиперола снова замолчала. Казалось, она вспоминает слова.

— А знает ли этот мальчишка свою роль?

— Каждый актер знает свою роль, — подумав, сообщил Феликс. — Не знает только, кого видят в нем другие.

Я не успел даже обдумать эти загадочные речи.

— А эта юбка!.. — воскликнула вдруг Лола Чиперола, и шагнула ко мне, и остановилась в полушаге, удивленная и испуганная. Что не так с моей юбкой? Я попытался спустить ее пониже, чтобы прикрыть свои острые коленки. Лола Чиперола решительно направилась к Феликсу:

— Ты… Ты способен на все, да? Для тебя не существует границ?

— И границ, и законов, — спокойно согласился Феликс. — К тому же выяснялось, что мальчишка — твой большой поклонник.

С этими словами Феликс поднялся и предстал перед Лолой Чиперолой во весь рост. Они стояли и смотрели друг другу в глаза. Я заметил, что она склонила голову, будто уступая Феликсу, но тут же снова выпрямилась, пристально взглянула на него, начала говорить что-то — а Феликс взял ее за руку, вот просто так взял за руку Лолу Чиперолу и со словами: «Надо присесть!» подвел ее к кушетке. И она послушно села.

— Налей мне чего-нибудь выпить, — попросила она слабым голосом, стряхивая с ног туфли.

Феликс подошел к круглому столику в углу, изучил этикетки на бутылках и налил в бокал густого темно-красного вина. Лола Чиперола кивнула.

— Однажды ночью в мой дом явились мальчишка и старик, — пробормотала она. Дрожащими пальцами полезла в сумочку и достала пачку сигарет. Феликс протянул ей золотую зажигалку. Тонкий огонек зажегся между ними. Не отводя от Феликса глаз, Лола Чиперола закурила. Сейчас он и ее загипнотизирует, подумал я. Загипнотизирует, как машиниста, как полицейского. Как меня. Я даже расстроился, что она так легко сдалась.

• Предыдущая
• 38/70
• Следующая