Бывают дети-зигзаги - Гроссман Давид - Страница 37

• Предыдущая
• 37/70
• Следующая

— А у стены, за моей спиной, там, где гости, был особенный буфет: самые прекрасные фрукты, самая лучшая кошерная колбаса, креветки — только утром привозил из Греции самолет. И помни, что в то время в Израиле было бедно, не было денег, а у кого были деньги ходить в ресторан, тот получал там маленькую сморщенную курицу, не то что у меня!

— Погоди, — остановил я его, — а они знали, что ты…

— Преступник? — улыбнулся Феликс. — Ну же, говори это слово. Оно не кусается. Конечно, они знали. Может, из-за этого они и приходили. Умники и богачи любят быть немножко близко к опасности и преступнику. Не слишком близко, чутку. Нужна опасность в костюме смокинг, опасность, у которой есть вежливость, как в Европе, опасность, которая умеет поцеловать ручку даме, — такая опасность, как Феликс. Ну да, они не знавали про меня всё-провсё: что, кому и почем. Не всякую вещь надо рассказать людям. Невежливо. Представляй себе: вдруг, посреди того, как они едят французский суп, я вдруг рассказываю, как беру банк в Барселоне и как пришлось стрелять двух полицейских, которые мне мешались? Некрасиво, а? Портить аппетит.

— Ты правда стрелял в полицейских?

Мой новый план — представить Феликса своим дедушкой — потерпел полный крах. Ну почему нельзя быть просто милым старичком?

— А что делать? — Феликс пожал плечами. — Их работа — поймать Феликса, моя работа — убегать. Нет Феликса — нет работы, разве не так?

— Они умерли?

— Кто?

— Полицейские! — Я чуть не закричал.

— Умерли? Упаси Бог! Феликс хорошо стреляет. Всегда попадает в десятку! Феликс никогда не убивал. Только забирал деньги, оставлял золотой колосок — и пшшшш, нет Феликса!

Я сглотнул слюну. Надо ловить момент.

— А можно?.. Можно посмотреть на него?

— На колосок? — Он испытующе взглянул на меня, а затем вытащил из-за воротника тонкую цепочку. На цепочке был золотой медальон в форме сердца. В таких обычно носят фотографию. Но меня интересовали только колоски. Они висели рядом с медальоном. Два, золотые, тоненькие. Блестят в мягком свете. Я коснулся их кончиком пальца — на большее не решился. Тысячи полицейских по всему миру мечтали об этой минуте: поймать Феликса вместе с его колоском.

— Когда-то, пятьдесят лет назад, когда я только начинал делать профессию, я пошел к ювелиру в Париже и заказывал у него ровно сто таких колосков. Да! Еще до того, как стал настоящим Феликсом, я уже решал, какой стиль будет у Феликса всю его жизнь. — Феликс тронул колоски, подышал на них, а потом протер краем рукава. — Сначала было сто. Потом я заказывал еще сто. И еще сто… Выходило триста. Сейчас все колоски Феликса поразбросаны во всех местах мира, каждый оставался в своем месте: в банке, в сейфе, во дворце, в корабле, в кошельке… В каждом месте, где я делал что-то особенное — работу, или большой кураж, или большую любовь, — там я оставлял колосок. Память от Феликса.

Потом он хитро посмотрел на меня.

— И сегодня тоже, да? Когда мы сошли с поезда!

Вот что это был за блеск. Тихий звон — как будто упала монетка. Я видел золотой колосок в действии!

— И сегодня. Конечно. Это красиво, остановить целый поезд. Это стиль. Я еще ни одного разу так не делал. И оставлял колосок. Как Пикассо оставлял подпись внизу картины, а? А сейчас что оставалось? Оставалось два. Смотри как следует, господин Файерберг: это самый ясный знак для Феликса, что карьера доходит к концу.

Хотелось потрогать их еще раз, но я не решился. Сейчас я увидел их его глазами: последние песчинки в его песочных часах.

— Да, — с тяжелым вздохом сказал Феликс, — кончается, старик. Кончается.

— А твои друзья? — Я снова попытался подбодрить его. — Ну, те, кто приходил на вечеринки…

— У Феликса нет друзей! — Он снова спрятал цепочку и предостерегающе поднял палец. — Есть только люди, которые любят веселиться у него и танцевать на вечеринках. И это совсем нормально. Я посылал им подарки, каждый день рождения — один подарок. Но друзья… Друзья от сердца? Может, только одна женщина была мой друг во всем мире, и даже это было втайне. Никто о ней не знал. И все.

— Твоя жена?

— Жена? Боже упаси, жена! Жена — это нехорошо ни мне, ни ей. Но это была женщина, которая и вправду любила Феликса… Может, думала, что Феликс такой рыцарь, такой Робин Гуд — украдет у богатых и отдает бедным… Она любила меня какой я есть: романтик, смельчак… Непохожий на ее друзей-интеллигентов. Я мог не только говорить красивые слова и читать Шекспира, я умел драться, умел бокс, умел держать пистолет. И умел сохранять тайны. И она, моя женщина, знала, что из всех людей, которые вились вокруг нее как мухи, она могла положиться только на Феликса…

Я внимательно слушал. Габи никогда не рассказывала, что у него была любимая женщина. Одна-единственная, настоящая.

— А все остальные, кто был рядом с Феликсом, — они были только чтобы веселиться, смеяться и танцевать. И это совсем нормально. Послушай меня, послушай старика, который видел все и знает всю правду: не надо знать людей слишком хорошо. Да. Если забираешься слишком глубоко в душу — уже нельзя веселиться вместе просто так, уже нельзя танцевать, и смеяться, и забывать про неприятности, потому что внутри у человека всегда рана на ране и черное на черном. Зачем? — Он торопливо отхлебнул вина, уронив несколько капель на брюки. — Но знай — Феликсу и не нужны друзья. Феликс — одинокий человек. Лучше всего ему одному. И поэтому Феликс не был в печали, когда его поймали, устраивали большой суд и писали в газетах глупости: мол, Феликс Глик — международный жулик и архипреступник… — Он изо всех сил пытался улыбаться, как будто рассказывает что-то смешное, но уголки губ у него дрожали. — И интересная вещь: все, кто приходили к Феликсу, и ели у Феликса пребольшую халу, и получали подарки на день рождения, — все они вдруг забывали, кто такой Феликс. Красиво, а? И писали в газетах, что вообще не знают Феликса! Что только раз случайно заходили на его вечеринку! Писали, что в сердце всегда смеялись над этим Феликсом, который дурак и любит делать впечатление, который некультурный и думает, что может покупать друзей за деньги… Но все совсем нормально! Да, сэр!

Улыбка готова была вот-вот слететь с его лица.

— А эта женщина? — спросил я. — Эта женщина, про которую ты рассказывал? Она ведь была настоящим другом?

— Женщина… — Он набрал полные легкие воздуха, а потом тяжело выдохнул. — Только она и оставалась друг… Столько лет прошло, а нелегко говорить. Ей со мной тоже было нелегко. Она не хотела со мной повстречаться… Говорила — слишком больно, рана на ране… — Он сжал губы и поднес прохладный бокал ко лбу. — Феликс дорого платит за свое прошлое. Феликс стал старый, стал одинокий. Иногда он думает, что, может, те, кто могут всю жизнь жить в старом душном воздухе, — они и есть самые сильные. У них есть сила страдать, есть сила пятьдесят лет делать одну и ту же работу, быть женатым с одной женщиной. Может, это самая серьезная сила, которая есть у человека? Кто знает. Может, Феликс как раз самый слабый человек? Слабый и избалованный? Требует, чтобы все было как он хочет: путешествия, волнение, деньги, рассказы… Что ты будешь говорить, мальчик?

Я не знал, что сказать, но, к счастью, в голову пришла удачная мысль:

— Но ведь книги пишут именно о тех, в чьей жизни были приключения?

Феликс с благодарностью улыбнулся мне.

— Да… Ты хороший… — пробормотал он как будто про себя. Парик давно забытого дедушки Ноаха сполз, и теперь была видна часть настоящих волос Феликса. Усы тоже почти отвалились и криво висели надо ртом. Печальный, смешной, трогательный. — Ты ведь тоже сделал свою корриду, потому что хотел что-то не как у всех, хотел сделать мечту, а? Я знаю! Я тоже делал весь этот мир для себя. Чтобы люди запомнили, что был когда-то такой Феликс, чтобы там, где Феликс поработал, оставалось немного света и чтобы люди были как пьяные… Чтобы помечтали, что мир может быть еще прекрасней!

Я бросил взгляд на часы. Почти полночь. Самое время увести его отсюда, пока он охвачен воспоминаниями. И я сказал осторожно:

• Предыдущая
• 37/70
• Следующая