Люси. Истоки рода человеческого - Джохансон Дональд - Страница 5

Костные остатки Люси (Australopithecus afarensis).

В течение пяти лет я держал Люси в сейфе моего кабинета в Кливлендском музее естественной истории. Я заполнил большую неглубокую коробку желтым пенопластом и вырезал в нем углубления, так что для каждой кости подучилось сделанное по мерке гнездышко. Все, кто приходил в музей, — так мне казалось, — хотели посмотреть на Люси. И больше всего поражали посетителей ее небольшие размеры.

Ее голова, судя по найденным частям черепа, была немногим больше мяча для игры в софтбол[1]. Рост Люси составлял лишь 3 1/2 фута (около 105 см), хотя она была вполне взрослой самкой; об этом можно судить по прорезавшимся и уже несколько стертым зубам мудрости. Я предполагаю, что Люси было около 25–30 лет, когда она умерла. Деформация позвонков указывала на то, что у нее начинался артрит или какое-то другое заболевание костей. В более позднем возрасте оно, вероятно, стало бы ее серьезно беспокоить.

Удивительная полнота находки была связана с тем, что Люси умерла мирно. На ее костях не осталось следов чьих-либо зубов. Они не были поцарапаны или расколоты, что неизбежно произошло бы, если бы Люси попала в лапы льву или саблезубому тигру. Части ее тела не были растащены гиенами в разные стороны. Все они лежали рядом, там, где она просто опустилась на песок давно исчезнувшего озера или реки — и умерла. Трудно сказать, умерла ли она от болезни или случайно утонула. Важно то, что сразу же после смерти хищники не нашли ее и не съели. Ее скелет остался не поврежден, песок и ил медленно покрывали его все более толстым слоем. Потом песок под тяжестью позднейших отложений превратился в камень. Так она мирно лежала в своей каменной гробнице тысячелетие за тысячелетием, пока дожди Хадара вновь не вынесли ее на свет.

И вот тут мне невероятно повезло. Если бы в то утро я не внял своему внутреннему голосу, Люси, быть может, никогда не была бы найдена. Я не знаю, почему другие люди, которые вели поиски до меня, не нашли ее. Быть может, они смотрели в другую сторону. Возможно, было иное освещение. Иногда один человек видит предметы, которые другой не замечает, хотя и смотрит прямо на них. Если бы я в то утро не собрался на участок 162, туда мог бы никто не пойти в течение года, а то и пяти лет. Размеры Хадара огромны, и здесь полно всяческих дел. В последующие годы дожди могли бы смыть кости на дно оврага. Они были бы утрачены или же разбросаны, и никто не узнал бы, что они принадлежат одной особи. Самое невероятное — то, что они совсем недавно появились на поверхности, возможно год или два назад. Пятью годами раньше Люси все еще была под землей, пятью годами позже она бы совсем исчезла. Ведь лобная часть черепа была уже утеряна, смыта куда-то. Мы так и не нашли ее, и именно поэтому не смогли точно определить размеры мозга.

Люси всегда удавалось хорошо выглядеть в своем маленьком желтом гнездышке и привлекать внимание широкой публики. Но для искушенных специалистов этого мало. В Кливлендском музее были и другие коллекции костных остатков. Они затмевали Люси — полные витрины находок, целые сотни из одного Хадара, муляжи костей гоминид из Восточной и Южной Африки, из Азии, черепа антилоп и свиней, вымерших грызунов, кроликов, низших и человекообразных обезьян. Здесь хранилась большая коллекция черепов гориллы, одна из крупнейших в мире. И на фоне этой впечатляющей массы костей возникал закономерный вопрос: а что в ней особенного, в этой Люси? Почему именно она, как выразился один из членов нашей экспедиции, «на долгое время так взбудоражила наши бедные антропологические умы»?

— На это есть три причины, — каждый раз объясняю я. — Во-первых, то, что она собой представляет, и то, чем она не является. Она отличается от всего, что было найдено до сих пор. Ее трудно классифицировать; это очень древний, очень примитивный и очень малорослый представитель гоминид. Каким-то образом мы должны найти ей подходящее место и дать научное название.

— Во-вторых, — говорю я, — это ее удивительная целостность. До Люси не было найдено ни одного столь древнего скелета. Древнейшим был скелет одного из неандертальцев, о которых я говорил немного раньше. Его возраст составлял 75 тысяч лет. Правда, существуют и более древние остатки гоминид, но все они фрагментарны. Реконструкции, как правило, составляются из отдельных кусочков: зуб отсюда, челюсть оттуда, почти полный череп из одного места, кости конечностей — из другого. Конечно, подбор осуществляют ученые, которые знают эти кости как свои пять пальцев. Но все-таки когда вы понимаете, что эти реконструкции состоят из остатков нескольких индивидуумов, живших на расстоянии в сотни миль друг от друга и разделенных во времени десятком тысячелетий, то, глядя на такой только что составленный скелет, вы невольно задаете себе вопрос: «А насколько он соответствует действительности?». В случае с Люси вы можете быть в этом уверены. У нее все подлинное. Вам ничего не надо домысливать, придумывать плечевую кость, которой нет. Она у вас перед глазами. Вы впервые видите ее у существа более древнего, чем неандерталец.

— Но насколько более древнего?

— Это уже третья причина. Неандертальцу 75 тысяч лет, Люси приблизительно 3,5 миллиона. Это самый древний, самый полный и самый сохранившийся скелет из всех остатков прямоходящих предков человека, которые были когда-либо найдены.

В этом значение Люси: в ее древности и в ее целостности. Это делает ее уникальным экспонатом во всей истории находок гоминид. Ее нетрудно описать, и, как мы еще увидим, она облегчает разрешение ряда антропологических проблем. Но что же она такое в точном смысле слова?

Настоящая книга посвящена ответу на этот вопрос. Как бы уникальна ни была Люси, ее значение может быть понято только в контексте других ископаемых находок. Она не будет иметь смысла, пока не найдет себе подходящего места в схеме эволюции гоминид, которую более ста лет с таким трудом воссоздавали сотни ученых всех четырех континентов. Ископаемые находки, научная интуиция (иногда гениальная, иногда ошибочная), методы таких далеких от антропологии дисциплин, как ботаника, ядерная физика и микробиология, — все это, вместе взятое, позволило прояснить картину происхождения человека от обезьян, которая теперь, в 80-х годах нашего столетия, начинает наполняться особым смыслом. Разумеется, построение этой картины не могло начаться до тех пор, пока Чарльз Дарвин в 1857 году не высказал своей гипотезы, что мы произошли от обезьян, а не созданы актом божественного творения в 4004 году до рождества Христова, как учила церковь. Но и Дарвин не мог предвидеть, какие странные повороты предстоят науке об эволюции гоминид. Он также не мог знать, от каких именно человекообразных обезьян мы произошли. Ведь и сегодня мы не можем сказать этого с полной уверенностью.