Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 54

Он упирался мордой в косые прутья калитки, подходил к ней и раз и другой и возвращался во двор. Зверь тоже хитрил.

Охотник молча смотрел.

Солнце зашло. И на лес легла холодная тень. Волк стоял у калитки — все не меркло желтое небо. Он скосил глаза на хозяина: тот спокойно сидел на крыльце и чистил ружье.

И тогда в тяжелом прыжке перемахнул Туган на дорогу.

Крики, и выстрел, и злобный собачий лай!.. Но только собственное рвущееся дыхание услышал Туган; тихо было жилье человека. И волк оглянулся.

Охотник стоял высоко на крыльце, руки в бока, щека его кривилась в усмешке. У ног лежала собака.

Два дня человек не ходил на охоту. Он работал во дворе и по дому и, казалось, забыл о бегстве Тугана. Но неспокойна была собака, временами она подходила к волчьей пустой конype и обнюхивала ржавевшую цепь и скулила. Охотник принес свежей соломы и постелил в конуре.

Он знал волчий закон.

На третий день Туган вернулся из леса. Слабое подвыванье услышала собака и вблизи дома встретила волка. Вместе они вошли на подметенный, расчищенный двор. Хозяин молча повернулся спиной. Он поднялся на крыльцо и ушел в дом. А собака била хвостом, заигрывала с Туганом; прихрамывая, тот добрел до своей конуры и вполз на солому...

Рука человека опустилась на его голову и провела по загривку.

— Туган, Туган,— ласково сказал хозяин. Он приподнял волчью морду; вся она была в крови, в глубоких ударах клыков. Но ни стона не издал Туган. А когда хозяин присыпал раны порошком и боль отступила, он глянул впервые в человеческие глаза и увидел в них сострадание и доброту.

— Туган, Туган, — повторил хозяин.

Туган благодарно лизнул его руку.

Уже другая, новая для него наступила жизнь с этого дня. А та, прежняя, только готовила, видно, большие перемены...

Заботливо, сытно кормил его хозяин. Раны заживали, и крутые рубцы закрывала отраставшая шерсть.

А перемены, и верно, настали: не на привязи, а вольно вышел Туган однажды за калитку с хозяином. У того покачивалось ружье за плечом, тугой патронташ опоясывал ватник, и шагал человек к лесу. Собака забегала вперед: ей было радостно оттого, что шла на привычное опасное дело, для которого жила при охотнике.

До полудня шли они по лесу. Сыростью сквозило из чащи, Туган и собака принюхивались. Из близкого ущелья тянулся туман. А человек спокойно шагал и шагал и думал что-то свое; он не был доверчив, этот старый охотник, но хорошо знал жизнь леса и хитрого зверя, и знал он еще свою собаку и на нее положился: он думал посторонние думы, но был начеку.

И когда раздался собачий лай, он оборвал ненужные мысли.

Туган сразу напал на след и повел за собой собаку и человека. Надежда теплилась в нем: он бы ушел навсегда, затерялся бы в волчьей стае среди непролазных чащоб — зов темной родины гнал вперед. Но — сзади неотступно шел — человек, и волк боялся его и любил. И не хотел ему зла и измены.

А волки уходили к ущелью.

Странное это было преследование — зверь шел на зверя, волки чуяли вражью, незвериную хитрость в повадках и порысках чужака, и смерть от огня и грома несла собака, бежавшая рядом с их единокровным братом, и была непонятна их близость. И тогда волки повернули назад. Как на кабана, отбившегося от стада, с разных сторон ринулись они по кустам на преследователей – на верную смерть, на гром выстрелов, на жизнь, а ярость слепого инстинкта — вела их... Волк против волка, здесь не было выбора, потому что жизнь одного была смертью другим.

Им некуда было уйти, Тугану с собакой. И в волчьем прыжкe — он стоил гибели матерому зверю — погибла и последняя нaдежда Тугана на возвращение к роду: теперь он защищал свою жизнь.

У обоих были волчьи клыки и волчья сила. А с собакой скоро разделалась стая. Ее визг уже не просил ни помощи, ни пощады. И в последнем усилии Туган разжал челюсти и прыгнул на этот прощальный крик, в волчью стаю, которая и ему готовила кровавую смерть...

Выстрелы били один за другим...

Туган кружил вокруг умиравшей собаки. Подошел охотник, опущенные стволы торчали из-под локтя.

Человек стоял над своей собакой. Он знал, что другой судьбы у таких не бывает: они не умирали от старости — они умирали в бою. И сам он был стар, и эта собака была, конечно, последней.

И человек думал об этом и еще о многом и прощался с животным, которое было ему верно.

А Туган смотрел на хозяина и ждал его слова.

Теперь было ясно, что дорога к своему роду закрыта для него навсегда. И от человека он не отставал ни на шаг. А если тот надолго куда-нибудь уходил, оставляя Тугана, волк тосковал и у калитки ждал его вечернего возвращения. И все-таки не любил Туган человеческой ласки, с трудом он сносил жесткую руку, пахнущую табаком и ружейным дымом, когда хотелось хозяину погладить его, как домашнего пса.

По тому, какая была у него крепкая шея, какие были острые уши, мог любой распознать, что за кровь текла в его жилах.

С гибелью собаки изменилась и охотничья жизнь человека. Она стала ночной.

И снова воспрянула душа у Тугана!

Уже на дворе стояла зима, дули холодные ветры. Охотник с Туганом уходили в лес по лунной морозной дороге.

Однажды в глубине леса человек остановился на перекрестке тропинок. Было тихо в ночном зимнем лесу. Человек снял ружье, висевшее за спиной, и привязал его к поясу. Накануне он высмотрел высокую сукастую ель и примерялся теперь, как удобней ему при своей старости забраться на дерево.

По-своему Туган рассудил хозяина: выходило, что здесь придется им ночевать, и он умостился под комлем в снегу. Лунные тени перебегали тропу, в небе стоял снежный безжизненный свет; и от большой тишины и покоя в дремоте отдыхала уставшая волчья душа.

Потом слабый, будто издалека, будто из сна, послышался родной голос. Бодрствовали и во сне уши Тугана, он мигом вскочил. Не волки ли, окликавшие его в летние далекие ночи? Уж не зовут ли к себе? Напрягшись, слушал Туган, уши, не дрогнув, стояли, как кaменныe. Но с какой стороны доносился призыв? Туган кинулся к ели и в примятом снегу поднялся на задние лапы, уперев передние в ствол, — с неба, закрытого тяжелой хвоей, падал этот зовущий вой!

Человек подражал волчьему вою.

Он сулил только беду — огонь выстрелов, спрятанный в длинных железных стволах. Огонь, смерть сулил зверю этот вой человека: человек был хитер, беспощаден, он был и всесилен, потому что, когда хотел, мог прикинуться зверем. Он был загадочен в своих превращениях. Он обманул мать Тугана, волчица вышла на зов и погибла под выстрелом. И мелькнула в памяти волка та далекая лунная ночь: тогда он впервые узнал, как беспощаден и страшен этот грохочущий пламень, с которым дружил человек. Он — слабый волчонок — метался, оглохший от грома, а человек расчетливо ждал, когда лапы звереныша опутает крепкая сеть... Взрослый волк помнил последнюю ночь, оборвавшую волю, и уготованную кровью судьбу — она убила в нем дикого зверя, надела железную цепь, заставив полюбить непостижимого в его зле и добре человека...

И Туган поднял морду навстречу этому вою. Будто оплакивая свою жизнь, он издал тихий и жалкий звук, потом завыл протяжно и дико, как воют матерые волки.

Он выл и тогда, когда перестал человек. И близко ответил ему волчий голос.

С тоской шел Туган к своему собрату. Ничего не осталось в его сердце, кроме тоски... Они сошлись на тропе, и глаза Тугана встретили желтое мерцание глаз обреченного зверя. Они не успели обнюхать друг друга — человеку не было дела до волчьей тоски, он убивал их, потому что они убивали, потому что самому ему надо было жить. Он выстрелил.

Все больше шкур заполняло дощатую стену сарая. Но старый охотник знал, что скоро не сможет, как прежде, служить своему делу: за долгий век руки его устали и глаз был уже не тот.

Тяжелее стало охотнику вечером подниматься на свою ночную работу. И все же он брал ружье, с крыльца окликал Тугана: «Пора!» Человек знал о своей жизни самое главное: она приносила людям добро.