Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 53

И вскоре пожирал он все, что давали. И как сожалел о тех днях, когда отворачивал морду от красного мяса и вкус железа — кислый вкус голода сводил ему глотку; когда рвал он на себе и грыз цепь, волочившуюся за его собачьим ошейником!

Нет, стоило жить — ради тепла и тяжести в истосковавшемся брюхе, ради пьяного запаха крови — он о воле напоминал. Ради этого стоило жить.

Шел день за днем, и настал срок, когда сняли с него железо наконец. Давно окрепли его лапы, и грудь раздалась. У ног человека лежала цепь — со следами от яростных зубов. Человек улыбался, он был доволен собой. Зверь был в его власти, и он мог поступить с ним как хотел.

Туган встряхнул шеей и потом долго, томительно глядел на голубой дальний лес. Легкий ветер нес незабытые запахи. И Туган навстречу им вытянул морду.

А человек улыбался. Но в глазах были хитрость и сила нaстороженной мысли. Он поднял цепь и собрал ее в широкой ладони.

Что несли запахи прели травяной, синей вечерней хвои? Что незабытое оживало в сумрачной душе зверя, что волновало его открытые ноздри? Веселый человек позвякивал цепью, и Туган оглянулся на этот железный звон.

Баран, щипавший траву у забора, заблеял и выгнул рога. Toгда Туган двинулся к изгороди. Он шел медленно, и лапы оставляли в песке тяжелые и широкие следы.

— Туган! — позвал человек.

И волк оглянулся на этот зов. Человек звал ласково, как одну из своих собак. Позади человека сквозь плетеный забор виднелся густой лес, и у калитки стояла большая собака.

Легко, одним махом перескочил Туган низкую изгородь.

И тут же, как выстрел, раздался крик человека:

— Держи-и!..

И — опять шея в цепи. И цепь стала крепче, еще тяжелее.

А как он бежал к лесу, как гнались, настигая, следом собаки; их псиный дух бил ему в ноздри, и с отчаянием, злобой он pванулся к глотке хозяйского пса... И промахнулся в прыжке.

За три долгих дня ни разу Туган не притронулся к пище. Он не испытывал голода. Лежа с цепью на шее, глухо, смотрел на далекий лес, и лес то накрывался облачной тенью, то по зеленой стене его текло солнце, темная глубина его обнажалась на миг, озарялась...

И ни разу Туган не поднялся на лапы, глаза его гасли, прикрытые веками, — он ощущал лишь железную привязь, и ошейник давил ему голодное горло.

Но особенно невыносима была для него рука охотника. Он подходил, садился на корточки перед мордой Тугана, теплая рука ложилась на голову и гладила шерсть. Рука, убившая мать. Рука, которая лишила его свободы ...

И однажды он схватил эту руку зубами. Человек отпрянул и взмахнул плетью. Туган поднял морду с прижатыми к затылку ушами. Он ждал удара. Но хозяин опустил плеть и ушел.

И на следующий день он без страха протянул свою руку. Tyган слышал сухой шорох шерсти под рукой человека. Дремлющая душа его чего-то ждала, и он вслушивался, казалось, в ее быстротечные сны... Собака подходила и равнодушно смотрела. Иногда сумрачно открывая глаза, волк встречал ее убегающий взор.

Им вместе давали еду. Хозяин стоял в стороне, наблюдал. Он видел, как вставала шерсть на волчьем загривке. Он про себя считал уходившие дни, он был человек терпеливый.

Собака ночами охраняла дом, а днем хозяин забирал ее с собой на охоту. Он в сапогах шел по дороге, ружье торчало у него за спиной; собака мелко бежала в траве. Туган смотрел, как они yдaлялись. И лес заслонял их, и легонько ломило в широких нaдбровьях от близкого печального света... Лес — синий — заглядывал в глаза ему, расступалось чужое небо, и страшное дневное светило скрывалось в синей чащобе. И появлялось желание поднять острую морду и выть в пустое сияющее небо. И не было голоса...

Но вот ночью однажды до слуха донесся звук его родины. Мигом вскочил Туган. И звук повторился — далекий и слабый, из леса. Он позвал, наконец, своего жителя, снившийся лес. И Туган прыгнул в зовущую темноту.

Цепь дернула его к земле.

И опять, как живую, он кусал, рвал эту окаянную железную руку, державшую пальцы вокруг его горла! Не было сил их стряхнуть. И впервые Туган завыл. Жалоба, мольба о спасении, бессилие звучали в его неистовом вое.

Забрехала собака. Одна за другой залаяли собаки в поселке. Повыбежали из домов люди. Свист, выстрелы... И вой в лесу оборвался.

Миновали, однако, день, вечер, и вой повторился — и ближе. И Туган ответил.

На третью ночь волки подошли к самому дому.

И так — из вечера в вечер... .

Вернувшись с охоты, собака ложилась возле будки Тугана. Она приносила с собой запахи леса. И волк успокоенно клал лобастую голову на лапы. Он стал привыкать к песьему духу.

Как-то утром пришел хозяин, откинул дужку замка и намотал на левую руку свободный конец цепи.

— Ну, Туган, — сказал он, — пора.

Солнце светило из-за леса, полевая сырая дорога, истолченная овечьими копытами, стороной огибала опушку, ложилась в утреннюю длинную тень. Верхушки синих сосен, и солнце над ними, и теплый боровый пар — грибные запахи родины... Человек сжимал в кулаке звенья цепи, он шел за волком, луговая трава вымыла его пыльные сапоги. Он шел скоро и посвистывал бежавшей позади собаке.

Сердце Тугана стучало: все новые запахи распахивались перед ним, и вот ударил по сердцу запах родного волчьего логова — след стлался по старой слежавшейся хвое, и Туган грудью вломился в ельник; тугой железный ошейник рвал ему шерсть... Быстрыe шаги человека трещали за спиной, и жарко дышала и взлаивала бежавшая по следу собака.

Охотник скинул с плеча ружье. И вдруг, подтянул зверя и отстегнул замок на ошейнике.

В замешательстве глянул на человека Туган. Тот наклонился и погладил его, как гладил своих собак.

— Вперед, вперед, Туган!

Его догнала собака, лая громко и тонко. В ноздри Тугана шел свежий и сильный запах — волчья стая недавно рыскала в молодом еловом подлеске. Хитрый и осторожный зверь, крови единой и цвета одного с лесными сородичами, оживал в Тугане — и не было никогда человечьего духа, лес очищал его память.

Нагнал стаю Туган на поляне, и волки повернули было к нему. Но собачий лай смутил их. Волки обнюхали зверя и отошли.

Недоумевая, шел за ними Туган. А в кустах все бежала собака, лаем она звала человека. И ненавистен Тугану был этот брех, вражий, трусливо сторожкий скок позади. Туган чуял приближение момента, когда кинет он свое тело и сомкнет клыки на собачьем окровавленном горле ... Но волки опередили его, оторвавшись от стаи, один из них прыгнул к Тугану.

Злобный, жестокий взгляд встретил Тугана. И тут же ударил выстрел.

Волк бился в траве. И когда Туган подошел, чтоб зализать красную рану — кто знает, может, это была кровь родного отца,— раненый зверь вцепился ему в плечо и сдавил слабые зубы.

И снова выстрел — в упор!

Волк приподнялся на передние лапы и рухнул. В отчаянии кружил вокруг него Туган. Что-то совершил он непоправимое, но что и когда? Мысли его прервал человек. Вновь на шее Тугана замкнулся ошейник.

Опять была та же стена низенького сарая, опять та же цепь... Но теперь Туган не кусал и не дергал ее. Спала уставшая собака. К рассвету подбиралась тяжелая темная ночь. Туган вслушивался в тишину. Как ждал он родного призывного воя, как каменели жадные уши! Ночной лес молчал — волки ушли.

Днем на стене сарая человек распялил волчью шкуру. Он постоял во дворе, вытер руки о траву и кликнул собаку.

В одиночестве остался Туган. Неотрывно смотрел он на страшную стену — воспоминания ли проходили перед ним, а может, соленой кровью, смешавшейся с вялым знакомым запахом шерсти и умиравшего дыхания, веяло в его ноздри, и эта кровь будила в нем смутное сознание предательства...

Человек оказался мудрее зверя. Он хотел убить в нем извечную память плоти и крови, чтоб зверь стал жить послушным его человеческой воле. И хитрости.

Волки ушли, и напрасно ждал Туган из вечера в вечер. Молчал лес.

Наступило утро, когда хозяин, потрепав за ушами, снял цепь с его шеи.

До вечера Tуган бродил по двору. Он испятнал песок следами ленивых шагов, подолгу лежал, только все существо его ожидало ночи. Чем ближе клонилось к закату, тем ближе казался лес, и волнение пробегало по его шкуре. Чуял Туган, что неспроста отпустил его человек. Но силен был зов леса, и человек не мог знать его силы! Волк ждал темноты и готовился к ней.