Этот бессмертный - Желязны Роджер Джозеф - Страница 26

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая

Я любил его, но у меня, мальчишки, сидел внутри какой-то чертенок. Я был очень скверным мальчишкой — я взял мертвого цыпленка, насадил его на палку и назвал Ангелом-Павлином, как Малаки-Тауза, — я швырял в него камнями и выщипывал из него перья. Кто-то из мальчишек испугался и рассказал об этом моему отцу. Отец высек меня прямо там же, на улице, и сказал, что за такое богохульство с меня надо с живого содрать кожу и разорвать на части. Он заставил меня отправиться на гору Синджар и там молить о прощении — я туда пошел, но чертенок, несмотря на порку, все еще сидел у меня внутри, и я молился, но на самом деле не верил.

Теперь я стал старше, и чертенка больше нет, но и моего отца уже много лет как не стало, и я не могу сказать ему: «Я сожалею, что насмехался над Ангелом-Павлином». С годами я почувствовал, что необходима религия. Я надеюсь, что Дьявол в своей мудрости и милосердии поймет это и простит меня.

– Хасан, тебя трудно как следует оскорбить, — сказал я. — Но я тебя предупреждаю — с этим синим ничего не должно случиться.

– Я только простой телохранитель.

– Ха! У тебя хитрость и яд змеи. Ты вероломен и коварен, и вдобавок порочен.

– Нет, Караги. Спасибо, но это неправда. Я горжусь тем, что всегда выполняю свои обязательства. Это все. Это закон, по которому я живу. И ты не сможешь оскорбить меня так, чтобы я вызвал тебя на дуэль и тем самым дал тебе возможность выбрать схватку голыми руками или бой на саблях или кинжалах. Нет. Я не принимаю твоих оскорблений.

– Тогда берегись, — сказал я ему. — Первое твое движение, направленное против веганца, станет для тебя последним.

– Если так предначертано, Караги…

– И называй меня Конрад!

И я отошел, полный скверных мыслей.

На следующий день все были по-прежнему живы; мы свернули лагерь и до следующей внезапной остановки сделали около восьми километров.

– Похоже на детский плач, — произнес Фил.

– Действительно.

– Откуда это?

– Оттуда, слева.

Мы продрались через какой-то кустарник, обнаружили высохшее русло ручья и прошли по нему.

Младенец лежал на камнях, частично прикрытый грязным одеяльцем. Его лицо и руки уже покраснели от солнца — должно быть, он пролежал здесь большую часть предыдущего дня. На крохотном мокром личике виднелись многочисленные следы от укусов насекомых.

Я опустился на колени и стал поправлять одеяльце, чтобы получше его прикрыть.

Одеяльце спереди приоткрылось, и Эллен ойкнула, увидев младенца.

В груди ребенка был врожденный свищ, и внутри что-то шевелилось.

Рыжая вскрикнула, отвернулась и заплакала.

– Что это? — спросил Миштиго.

– Один из брошенных детей, — ответил я. — Из меченых.

– Как ужасно, — произнесла Рыжая.

– Что ужасно — его вид? Или то, что его бросили? — спросил я.

– И то, и другое.

– Дайте его мне, — сказала Эллен.

– Не трогай его, — остановил ее Джордж. — Вызовите скиммер, — приказал он, — его надо сразу отправить в госпиталь. У меня здесь нет инструментов, чтобы сделать операцию. Эллен, помоги мне.

Она уже была рядом, и они вместе стали рыться в его медицинской сумке.

– Запиши, что я делаю, и приколи бумажку к чистой пеленке, чтобы врачи в Афинах знали.

Дос Сантос тем временем вышел на связь с Ламией, чтобы к нам направили один из наших скиммеров.

Эллен наполняла шприцы для Джорджа, протирала порезы и укусы ватными тампонами, мазала мазью ожоги и все это записывала. Они накачали младенца витаминами, антибиотиками, адаптогенами общего действия и еще полудюжиной разных средств — я в конце концов сбился со счета. На грудь положили марлевую салфетку, чем-то сверху побрызгали, завернули ребенка в чистую пеленку и прикололи записку.

– Какой ужас! — произнес Дос Сантос. — Бросить ребенка-калеку, оставить его умирать такой смертью!

– Здесь всегда так делают, — заметил я ему, — особенно вблизи Горячих Мест. В Греции всегда существовала традиция детоубийства. Меня самого оставили на вершине холма в тот день, когда я родился. И я тоже пролежал там всю ночь.

Он в тот момент зажигал сигарету, но остановился, услышав эти слова, и уставился на меня.

– Вы? Почему?

Я засмеялся и показал глазами на свою ногу.

– Это запутанная история. Я ведь ношу ортопедический ботинок, потому что эта нога короче другой. Кроме того, я, кажется, был очень волосатым младенцем, и вдобавок у меня разные глаза. Я подозреваю, что меня бы оставили в доме, если бы все ограничивалось только этим, но я еще и родился на Рождество, и это решило дело.

– А что плохого в том, чтобы родиться на Рождество?

– По местным поверьям, боги считают такой поступок чересчур самонадеянным. Поэтому дети, рожденные в это время, — не люди по крови. Они из племени разрушителей, они сеют опустошение и панику. Их называют калликанзаросами. В идеальном случае они выглядят как наши вчерашние знакомцы с рогами, копытами и так далее, но это не всегда так. Они могут выглядеть и так, как я, — решили мои родители, если только они действительно были моими родителями. Вот они и оставили меня на вершине холма, чтобы вернуть по принадлежности.

– А что же случилось потом?

– В деревне был старый православный священник. Он прослышал об этом, пришел к ним и сказал, что это смертный грех так поступать, и пусть они лучше поскорее заберут ребенка обратно и к следующему дню подготовят его к крещению.

– Ах так! И таким вот образом вы были спасены и окрещены?

– В некотором роде да, — я взял одну из его сигарет. — Они действительно принесли меня обратно, но они утверждали, что я — вовсе не тот младенец, которого они там оставили. По их словам, они оставили подозрительного мутанта, а забрали еще более сомнительного подменыша. И еще более уродливого, по их мнению; то есть взамен они получили еще одно рождественское дитя. Их ребенок, как они вспоминали, был сатиром, и они предположили, что какая-нибудь тварь из Горячего места родила дитя, похожее на человеческое, и бросила его так же, как они — в результате получился обмен. До того меня никто не видел, так что их рассказ невозможно проверить. Священник не желал ничего об этом слышать и сказал им, что они должны принять меня. Но они были очень добры ко мне, когда примирились с фактом. Я очень быстро рос и был силен не по годам. Им это нравилось.

– Так вас окрестили?

– В некотором роде, наполовину.

– Наполовину?

– Со священником случился удар, когда он меня крестил, и вскоре он умер. Это был единственный священник в округе, и я не знаю, прошел ли я должным образом всю процедуру.

– Одной капли уже достаточно.

– Я тоже так думаю. Но я в самом деле не знаю, как было дело.

– Может быть, вам лучше окреститься заново? Просто для надежности.

– Нет, если уж Небо не пожелало меня тогда, второй раз проситься я не стану.

Мы поставили посадочный знак на поляне поблизости и стали ждать скиммер.

В этот день мы прошли еще километров двенадцать, что было весьма неплохо, учитывая задержку. Ребенка у нас забрали и отправили прямо в Афины. Когда скиммер сел, я громким голосом осведомился, не желает ли кто-нибудь еще улететь. Однако желающих не нашлось.

А случилось все в тот же вечер.

Мы все собрались у огня. Костер был восхитительный — он хлопал в ночи сверкающими крыльями, согревая нас, от него распространялся смолистый запах и в воздух поднимался столб дыма… Очень мило.

Хасан сидел здесь же и чистил свой дробовик с алюминиевым стволом.

Это ружье с пластиковым прикладом было действительно очень легким и удобным.

Пока он занимался этим делом, ружье медленно клонилось вперед, постепенно поворачиваясь, и в результате оказалось направлено прямо на Миштиго.

Надо признать, он это все проделал очень четко. В течение примерно получаса он перемещал ствол ружья практически незаметными движениями.

Я почти попался, но когда в моем сознании отпечаталось направление ствола, я в три прыжка оказался рядом с ними вышиб ружье у него из рук.

• Предыдущая
• 26/41
• Следующая