Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 51

• Предыдущая
• 51/147
• Следующая

Однако Медичи разглагольствовала напрасно. Марго повторила голосом бога:

— Сказано: не убий.

— Вот еще новости, — пробормотала мадам Екатерина, покосившись напотолок.

— Или я приму протестантство.

— Или она примет протестантство! — зарычал Карл; и огорченная мамашавынуждена была признать, что ее дети явно стакнулись.

— Я требую жизни для короля Наваррского.

— Я требую жизни для адмирала Колиньи.

— Да пропади ты пропадом со своим неугомонным старым драчуном! Он готовпогубить королевство, а ты его еще отцом зовешь! — Она хотела выставить изкомнаты сына, чтобы поладить с дочерью.

— Ну, хорошо. Поедешь со своим Наваррой в Англию. Англичанка плохо помогутнам; но Елизавета и ее деньги нам необходимы, раз твой брат Карл со своимпапашей Колиньи сажают нам на шею австрийский дом. Поезжайте когда хотите!

Она сделала только одно легкое движение, как бы отпуская дочь; говорить онабольше не могла — то ли притворялась, то ли в самом деле обессилела. КарлДевятый последовал за сестрой.

А дочь тут же вернулась к тому подчиненному положению, в котором прожила всюжизнь; опустив голову, она преклонила колено и послушно удалилась. Карл был такпоражен совершенно нежданной победой Маргариты, что совсем позабыл о своемделе, да еще в ту самую минуту, которая оказалась для него решающей.

Марго пошла к мужу. Она пожертвовала преимуществами, которые ей давалообиженное самолюбие, и сделала первый шаг, хотя утром Генрих и покинул ее вгневе. Но его можно извинить, ибо мужчина вообще безрассуднее женщины, а крометого, она не могла не признать, что, говоря по совести, у него были основаниянегодовать и на ее прежние любовные связи — хотя все это теперь позабыто — и накое-что другое. Другое — значительно хуже, и хуже, главным образом, для нее, ане для него: ибо у Генриха нет такой твердой уверенности, как у Марго, что егомать отравлена ее матерью. И все-таки ей удалось загладить это злодеяние, игрозное препятствие, неизменно встававшее между ними, теперь устранено: онаспасла ему жизнь. Марго боролась за жизнь Генриха, призванная к этому посланнымей свыше сновидением: она победила и, окрыленная, спешила получить заслуженнуюнаграду.

Тем временем Генрих искупался, переоделся; и он сам и его комната былипродушены благовониями. Когда Марго вошла, во взгляде, которым он ее встретил,было такое же горячее желание, как и в ее глазах. Кровь у обоих закипела, ихохватил единый порыв, и они чуть не кинулись друг другу в объятия. К сожалению,в комнате был третий, малый ростом, но веселый поэт и друг Генриха,Агриппа.

— Добрый Агриппа, — заявила королева Наваррская, — дайте мне возможностьсообщить королю, моему повелителю, важную государственную тайну.

Д’Обинье любезно ухмыльнулся; однако перед тем, как удалиться, отвесил трипоклона вместо двух: первый королю, второй — королеве и третий — королевскойкровати. Молодая чета от души рассмеялась, а Генрих сказал:

— Возлюбленная королева! Я сильнее сгораю от желания проникнуть в вашувеликую государственную тайну, чем вы полагаете, — при этом он бросил взгляд наложе, — но все-таки пусть Агриппа закончит свое сообщение. Он узнал обудивительных предзнаменованиях.

— Не предзнаменования, сир, я этого не говорил. Просто небольшиепроисшествия и приметные мелочи повседневной жизни.

— Неужели в Париже такие случаи происходят повседневно, Агриппа? Скажитесами, дорогая королева, разве здесь действительно на каждом углу собираютсятолпы народа, чтобы послушать ваших священников, которые громят ревнителейистинной веры? Стоит поп на тумбе или на ступеньке и призывает душить и вешать.И вдруг все срываются с места, потому что заметили какого-то гугенота,отставшего от своих. Несчастный старается удрать, но толпа сбивает его с ног ирасправляется с ним. И это, по-вашему, мелочи повседневной жизни?

Ее лицо покрылось смертельной бледностью. «Дело обстоит хуже, чем я думала.Смотри, Марго, опасность приближается, сейчас захлопнутся ворота. Бежимотсюда, мы все втроем должны бежать!» Поэтому-то ей и было все равно, кто тутеще, кроме них двоих. — Генрих, возлюбленный мой повелитель, послушайте меня!Сегодня же вечером, когда улицы опустеют, мы с вами уедем в Англию. — Он хотелбыло возразить, но она остановила его движением своей прекрасной руки.

— Генрих, возлюбленный мой повелитель! Поймите же, насколько все это междусобою связано: спокойствие в Париже зависит от победы во Фландрии, а победазависит от английского золота. Победа господина адмирала будет победойпротестантов, но под его командованием сражаются и ваши и наши войска. Ведь этоконец вражде между нами и вами. Тогда уж никому не будет дозволенопроповедовать с уличных тумб. Поэтому мы оба должны отправится в Англию насамом быстроходном судне.

— Благодарю тебя. Но…

— Нет, мы не бежим, ты не бежишь. Дай мне сказать, Генрих, возлюбленный мойповелитель. Ведь мы не бежим, мы выполняем важнейшее поручение. Сам Колиньиэтого требует, ради успеха нашего дела.

В своем страхе за Генриха она все это придумала. Находившееся в комнатетретье лицо готово было издать недоверчивое мычанье, может быть, дажесвистнуть: она вовремя остановила его властным взглядом. И он повиновался, онпромолчал. Король спросил:

— А ты как думаешь, Агриппа?

И поэт ответил:

— Я думаю, что любовь прекрасной принцессы — это драгоценнейшее сокровище насвете.

«Но честь выше любви, — сейчас же слышит Генрих ответ своей воспитанной встрогости души. — И религия выше».

Он тут же добавляет:

— Все зависит от адмирала, пусть сам повторит мне свое поручение.

— Так и будет, — кивает прекрасная принцесса, но про себя она твердо решила:не допускать до объяснения со старым еретиком. Она ведь в совершенстве владееттем искусством, каким можно удержать подле себя своего возлюбленного повелителядо того часа, пока они не укатят в дорожной карете и все останется позади.Агриппа д’Обинье наконец подчиняется данному ею знаку и уходит. И тотчас оба,задыхаясь от нетерпения, открывают друг другу объятия.

С опозданием явились они сегодня к праздничному столу; а следовало имприбыть точно в три — раньше своих гостей, которых они должны были принимать,ибо этот обед давал во дворце герцога Анжуйского король Наваррский. Они жеприсоединились к обществу, когда оно было уже возбуждено; увидев их, оно сновапритихло. В течение трех-четырех часов гости ели и пили — мясо всевозможныхживотных, вина всех лоз; но настроение не менялось. Пока речь шла обо всякомвздоре, шумные разговоры не прекращались; однако при малейшем намеке напроисходившие в городе события или многозначительном взгляде те, кто был умен иосторожен, умолкали. Кроме того, присутствующие пересчитывали друг друга — ещеодно из тех занятий, которым они предавалась тайком. Оказалось, что первыйдворянин де Миоссен лежит в постели: он будто бы мучится коликами в животе.Нескольких дворян-протестантов так и не удалось найти, — вероятно, они спешнопокинули Париж.

— Все это знаменательно, — обратился сидевший в конце стола дю Барта к дюПлесси-Морнею. — Но наиболее удивительно непонятное терпение и миролюбие тех,кто еще остался. Третий вечер продолжается брачный пир, и мне кажется, этинесчастные совсем обессилели, они уже не в состоянии вскочить со своих мест,поделиться на две враждебные кучки и откровенно обменяться угрозами. Дажененависть успела уснуть в иных душах или, готовая к прыжку, притаилась в самойглубине.

Морней сказал в ответ:

— Мы все еще не решаемся превратить эту страну и это королевство в кровавуюпадаль, которую будут грызть все хищники земли! Готы подхватят то, чемпренебрегут гунны, а вандалы — то, что не дожрут готы.

Так говорил добродетельный Морней, доводя, как обычно, свои мысли докрайности. А кругом люди все еще пересчитывали друг друга. Не хватало икое-кого из католиков, в том числе капитана де Нансея. По слухам, он был занятв Лувре, чем — неизвестно, вернее, об этом не говорили. Отсутствовал такженекий господин де Моревер. Многие вспоминали его необыкновенно острый нос иглаза, поставленные почти рядом.

• Предыдущая
• 51/147
• Следующая