Во мгле противоречий - Жданов Юрий Андреевич - Страница 5

Эта весьма распространенная ныне позиция ничего ровным счетом не объясняет как в общей истории, так и в перипетиях споров внутри биологической науки.

Споры в науке существовали извечно, без них она попросту не может развиваться. Ньютон спорил с Гюйгенсом о природе света, Эйнштейн до конца дней своих не примирился с Бором по проблемам квантовой физики.

Вечные споры наполняли и биологическое знание. Кювье противопоставил свои перевороты на поверхности земли постепенной эволюции в духе Ламарка. Столкновения мнений в борьбе Пастера с его противниками достигли уровня кулачных боев в ходе заседания Парижской академии. Впрочем, и наша Академия знает рукоприкладство в ходе выяснения математических проблем.

Судьбы науки и ученых приобретали драматические и трагические тона, когда в дело вмешивались общественные силы. Вспомним Джордано Бруно и Галилея, Сервета и многих других. Замечательный французский мыслитель Кондорсе чудом спасся от гильотины, чего не удалось его великому соотечественнику химику Лавуазье.

Со второй половины прошлого века предпринимались все более расширяющиеся попытки использовать возникающие в биологии идеи для объяснения социальных явлений. Это в первую очередь связано с успехом дарвиновского учения. Вокруг дарвинизма развернулась ожесточенная дискуссия, в которой активное участие приняли и русские естествоиспытатели и представители нашей общественной мысли, в частности Чернышевский. В более поздний период в эту полемику включился К.А.Тимирязев, его позиция в защиту дарвинизма была крайне своевременной и продуктивной. В то же время возникший на его глазах менделизм вызвал у ученого двойственное и, в конечном итоге, скорее негативное отношение, как частная и напрасно генерализуемая закономерность (позже и Мичурин будет иронически упоминать "гороховые законы", подчеркивая их ограниченный характер).

Споры вокруг биологии в период поисков исторических путей и нарастающих революционных движений приобретали характер все более и более политический, фактически отражали определенные идейные и классовые установки, позиции общественных групп и слоев.

Это довольно быстро обнаружилось по отношению к евгенике.

Термин евгеника был введен англичанином Фрэнсисом Гальтоном еще в 1883 г. Под этим он понимал гигиену продолжения рода. Но не только. Он считал евгенику новой религией, которая должна войти в национальное самосознание. Позже в Германии Альфред Плетц идентифицирует ее с расовой гигиеной. Новооткрыватели Менделя Баур, Фишер, Ленц, провозгласят менделизм основой евгеники. Так сформируется определенный блок научного знания и превратного мировоззрения.

В предреволюционную и революционную эпоху сторонники преобразования общества естественно ищут себе поддержку и в природных закономерностях. Подобная склонность привела к тому, что на рубеже веков в общественных кругах широкое распространение приобрели идеи неоламаркизма. Поскольку они исходили из возможностей переделки природы живых организмов и изменения столь неподатливой на первый взгляд наследственности, то симпатии революционно настроенных публицистов были на стороне ламаркизма.

Правда, проблема преобразования природы возникла не только в связи с ламаркизмом в мичуринской биологии. Она уходит своими корнями в глубь веков и издавна присуща нашей истории. Еще в XIV в модном в наши дни "Житии Сергия Радонежского" отмечено: "И создали они себе многие выселки, прежнюю изменив пустыню, и, не пощадив ее, преобразили пустыню в широкое чистое поле".

Мне вспоминается в нашей библиотеке нашумевшая в свое время книга известного неоламаркиста Пауля Каммерера, на обложке которой была помещена вызывающая фотография копулирующих жаб (вот была гласность!).

Известно высказывание Сталина в пользу неоламаркизма в работе "Анархизм или социализм".

Однако существовала и мощная реакция против неоламаркизма со стороны неодарвинистов и генетиков. В конечном итоге кредит ламаркистских идей резко упал у большинства биологов.

Физиолог Л.А.Орбели как-то в шутку заметил, парируя доводы ламаркизма, тысячелетиями евреям режут препуции, однако все их мальчики рождаются необрезанными.

В двадцатые – тридцатые годы борьба вокруг проблем биологии нарастала. Как всякая борьба, она не обходилась без увлечений и крайностей. Но на каком-то этапе был допущен срыв, приведший к тяжким последствиям.

Вспомним Ленина. Он в своей работе "Материализм и эмпириокритицизм" отстаивает идеи партийности философии, вскрывает методологические и гносеологические истоки метафизики, субъективного идеализма во взглядах многих физиков, математиков, физиологов своего времени. Но он никогда не вторгается в сферу компетентности той или иной науки, никогда не подвергает сомнению установленные наукой данные и закономерности (понимая их исторически обусловленный и относительный характер). Ленин критикует Маха как философа, но не как специалиста в области механики. Ленин говорит о возможности неверного истолкования теории относительности Эйнштейна, но не об ошибочности этой теории.

К сожалению, этот важный принцип был во многом утрачен в полемиках вокруг естествознания, диалектики природы, марксизма в науке. Это совершилось и в биологии. Реальные, конкретные, воспроизводимые результаты генетических исследований были объявлены как бы несуществующими, критика сформировала из науки для себя объект – лженауку.

Это смещение понятий далее трансформировалось в представление о наличии социалистических наук и буржуазных лженаук. Принцип партийности, имевший вполне определенное исторически обусловленное место в истории мысли, был незаконно перенесен в неадекватную для себя сферу.

Еще Бутлеров, столкнувшись с нарастающим национализмом некоторых современных ему немецких ученых, ворчал по поводу того, что скоро в химии придется говорить не о законах науки, а о законах немецкой науки. Перенесенное на классовую почву, это ограниченное представление породило мнение о возможности существования буржуазной биологии, о партийности биологии или, как говорил И.Презент, о партийно непримиримой борьбе в биологии.

Конечно, нелегко разорвать цепочку и вовремя остановиться, когда история предлагает кошмарную логическую цепь: менделизм – расизм – Освенцим или: теория относительности – эквивалентность энергии и массы – Хиросима. Природа не виновата в том, что, открывая ее закономерности, люди используют их против себя.

Истоком трагедии здесь становятся не открытые наукой законы природы, а социальные структуры.

Борьба в науке неизбежна, она не может уйти от столкновения позиций, точек зрения, концепций, гипотез. Эта борьба должна вестись лишь на принципиальной основе. "Ибо одно из худших свойств – это именно филистерство, стремление уговорить противника вместо борьбы против него", – отмечал Энгельс3.

Но продуктивной может быть лишь борьба на базе самой науки, на ее основе, внутри ее сферы фактов, теорий и представлений. Как только эта основа теряется, принципиальная борьба превращается в свою противоположность: наклеивание ярлыков, оскорбление личности, крики, взвизгивания, поношения и гонения.