Во мгле противоречий - Жданов Юрий Андреевич - Страница 4

В биологической науке издавна существует два взгляда на жизнь. Одни утверждают, что существует неизменное наследственное вещество, которое не поддается действию внешней природы. По сути дела, такая точка зрения (а она представляет взгляд Вейсмана) тождественна с воззрением, будто жизнь не развилась из неживой материи.

Другого мнения придерживается учение неоламаркизма. Согласно этому учению, внешнее воздействие изменяет признаки организма, и эти приобретенные признаки наследуются.

Если у служителя науки при опытном посеве погибает 95% растений, то он говорит: ничего нельзя поделать, дело безнадежное.

Так учат книги. Но надо обращать внимание не на эти 95%, которые погибли, а на 5%, которые сохранились, которые, следовательно, приобрели новые признаки. Вот вам ваши служители науки...

Лысенко – эмпирик, он плохо ладит с теорией. В этом его слабая сторона. Я ему говорю: какой Вы организатор, если Вы, будучи президентом Сельскохозяйственной академии, не можете организовать за собой большинство.

Большая часть представителей биологической науки против Лысенко. Они поддерживают те течения, которые модны на Западе. Это пережиток того положения, когда русские ученые, считая себя учениками европейской науки, полагали, что надо слепо следовать западной науке и раболепно относились к каждому слову с Запада.

Морганисты-мендельянцы это купленные люди. Они сознательно поддерживают своей наукой теологию".

В конце беседы, которая касалась и других проблем, Сталин спросил меня, не соглашусь ли я работать в аппарате ЦК?

Вернувшись в Сочи, мы застали встревоженных отца и мать, которые не знали, куда мы запропастились. Когда я рассказал отцу о предложении, он сказал: "Не надо соглашаться, если хочешь связать свою судьбу с партийной работой, то начинай с райкома".

Это я передал через неделю Сталину, когда состоялась вторая встреча. Он возразил: райкомы занимаются другими делами, а не наукой. Попутно он отметил, что в современную эпоху особое внимание должно быть уделено университетам. Вот его слова: "Наши университеты после революции прошли три периода. В первый период они играли ту же роль, что и в царское время. Они были основной кузницей кадров. Наряду с ними лишь в очень слабой мере развивались рабфаки.

Затем с развитием хозяйства и торговли потребовалось большое количество практиков, дельцов. Университетам был нанесен удар. Возникло множество техникумов и отраслевых институтов. Хозяйственники обеспечивали себя кадрами, но они не были заинтересованы в подготовке теоретиков. Институты съели университеты.

Наконец, сейчас мы собираем в университетах коронку теоретических кадров.

Сейчас у нас слишком много университетов. Следует не насаждать новые, а улучшать существующие.

Нельзя ставить вопрос так: университеты готовят либо преподавателей, либо научных работников. Нельзя преподавать, не ведя и не зная научной работы.

Человек, знающий хорошо теорию, будет лучше разбираться в практических вопросах, чем узкий практик. Человек, получивший университетское образование, обладающий широким кругозором, будет полезнее для практики, чем, например, химик, ничего не знающий, кроме своей химии.

В университеты следует набирать не одну лишь зеленую молодежь со школьной скамьи, но практиков, прошедших, определенный производственный опыт. У них в голове уже имеются вопросы и проблемы, но нет теоретических знаний для их решения.

На ближайший период следует большую часть выпускников оставлять при университетах. Насытить университеты преподавателями.

Разделить Московский университет на два университета: в одном сосредоточить естественные науки (физический, физико-технический, математический, химический, биологический и почвенно-географический факультеты), в другом – общественные (исторический, филологический, юридический, философский факультеты).

Старое здание отремонтировать и отдать общественным наукам, а для естественных выстроить новое, где-нибудь на Воробьевых горах. Приспособить для этого дела одно из строящихся в Москве больших зданий. Сделать его не в 16, а в 10–8 этажей, оборудовать по всем требованиям современной науки. Химия сейчас важнейшая наука, у нее громадное будущее. Не создать ли нам отдельно университет химии?

Уровень науки у нас понизился. По сути дела, у нас сейчас не делается открытий. Еще во время войны что-то делалось, был стимул. А сейчас у нас говорят: дайте образец из-за границы, мы разберем, а потом сами построим. Что, меньше пытливости у нас? Нет. Дело в организации.

Президент придет: мы, говорит, открыли то-то. А на самом деле откроют мелкие работники, а они только докладывают. Есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо".

С этого началась подготовка к строительству нового комплекса зданий МГУ на Ленинских горах (это особый и разветвленный сюжет). Одновременно в те трудные послевоенные годы было принято решение о развитии материальной базы университетского образования в Харькове, Минске, Воронеже и других городах.

Я опускаю и здесь другие сюжеты и повороты беседы. Скажу одно: когда я вернулся в Москву, меня пригласил Секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов, и судьба моя была решена: я стал завсектором науки Управления агитации и пропаганды, которое возглавлял Д.Т.Шепилов. Сектор был превращен в отдел лишь позже, а потом отдел науки был поделен на три; мне пришлось руководить отделом естественных наук. 

               УДАР

Начинать неожиданно работу в секторе ЦК было невероятно трудно. Помог мне в какой-то мере военный опыт работы в ПУРе. Фактически он действовал на правах отдела ЦК, его идейным руководителем по линии контрпропаганды был Д.З.Мануильский. В 7-м отделе по работе среди войск противника трудились замечательные люди: М.Бурцев, И.Брагинский, Ф.Рубинер, многие другие. Здесь были знатоки Германии, Австрии, Финляндии, Востока. Приходилось общаться с видными деятелями международного коммунистического движения. Среди них: В.Пик и его сын Артур, П.Флорин, В.Ульбрихт, Анна Паукер, Матиас Ракоши, Антон Акерман, Э.Вайнерт, В.Бредель и многие, многие другие. Несколько месяцев пришлось непосредственно работать в аппарате Г.Димитрова и заниматься югославскими делами, ведя переписку с т. Вальтером (Тито). Но это продолжалось недолго: значительную же часть времени приходилось бывать на фронтах; блокадный Ленинград, Днепропетровск, Мелитополь, Никопольский плацдарм. Великие Луки, Прибалтика, Дебрецен, Будапешт, Сомбатель, Секешфехервар, наконец Вена и Белград.

С Веной связан эпизод, относящейся к нашей теме. Здесь застал меня конец войны и День Победы. После бурных и радостных дней дело пошло уже по другим рельсам; отправился я в Венский университет, специально на бывший опустевший и брошенный преподавателями и студентами факультет расовой гигиены. Там вновь насмотрелся на книги, приборы и экспонаты, которые не очень агитировали в пользу генетики.

Как ядовито заметил Энгельс, "исходя из своего собственного повседневного опыта, почтенный бюргер усматривает в истории лишь кабацкий заговор и бабью сплетню, только в несколько более широком масштабе"2.