САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич - Страница 26

 - Да, далековато будет, - согласился Сакуров, оттолкнулся правой ногой и поскользил навстречу домовому. Скользил Константин Матвеевич недолго, но вскоре оказался перед домовым, который, в свою очередь, оказался трёхколёсным чайником с нарисованным ртом под всамделишным носиком.

 - Фома, ты? – на всякий случай уточнил Сакуров.

 - Он самый, – ответил чайник неподвижным ртом, выпростал откуда-то руку и почесал под крышкой. Роста таинственный собеседник достигал подмышек нормального человека. Пузатость имел умеренную, колёса эллипсовидные.

 «А что, домовой как домовой», – мельком отметил Константин Матвеевич и спросил: – Куда идти?

 - За мной, – велел Фома, крутанулся на месте, выпростал другую руку, и, размахивая обеими на манер конькобежца, покатил прямо наискосок, равномерно приседая во время вращения эллипсовидных колёс. Сакуров ещё раз оттолкнулся ногой от паркета и поскользил за Фомой, зачарованно любуясь на зелёные блики, играющие на паркете, металлических боках домового и стеклянных фрагментах старинной резной мебели. Движение домового сопровождалось характерным велосипедным звуком с регулярным постукиванием при каждом приседании, которое получалось из-за несколько оригинальной конфигурации колёс. Сакуров двигался со звуком равномерно ползущей по полу полотерной швабры. Не говоря лишних слов, оба выкатились из спальной и въехали в зал, где тоже стояла антикварная мебель и тоже висела огромная люстра, отсвечивая уже синеватым по белому лепному потолку. То, что потолок белый, Константин Матвеевич догадался, то, что лепной – увидел. Ещё он увидел, что по лепнине ползают какие-то твари и энергично её обгрызают. Причём делают это крайне неаккуратно, роняя маленькие и большие куски штукатурки на пол.

 - Вот тебе и злыдни, – представил тварей Фома. Часть злыдней сорвалась с потолка, и засуетилась по полу, мешая движению Сакурова. Злыдни походили на детские барабаны с ножками-колокольчиками и ручками-палочками. Ручек было две, ножек – множество, головы отсутствовали. Эти злыдни довольно резво передвигались с помощью своих ножек-колокольчиков. Иногда настолько резво, что, подпрыгивая, они переворачивались или становились на бок и катились, куда придётся. Перевернувшись, злыдни не тушевались, но отталкивались от пола палочками и снова становились на свои колокольчики.

 «Злыдни как злыдни, – подумал Константин Матвеевич, - на барабаны похожи».

 - Ну, да, барабашки (22), - сказал Фома.

 - Вот именно, потолок весь попортили, - возразил Сакуров, совершенно не придавая значения тому факту, что у злыдней-барабашек начисто отсутствуют подходящие для обгрызания потолка органы. Как только он не придал этому значения, так тотчас в его ногу вцепилось сразу несколько злыдней. Или барабашек. Чем, Сакуров снова не придал значения, но больно ему не стало. Зато его движение утратило целенаправленность, и скользящего за домовым Сакурова стало заносить то вправо, то влево, а иногда он просто спотыкался. Да так чувствительно, что, споткнувшись, налетал или на предмет мебели, или врезался в дверной косяк.

 «На хрена столько дверей в одной зале?» - прикидывал Сакуров, отлеплялся от очередного косяка и скользил дальше. Пока не ударялся об очередной косяк или о какой-нибудь комод. Предметы сборного гарнитура от столкновений с Сакуровым рушились, косяки перекашивались.

 Движение, однако, продолжалось, а Константин Матвеевич, спокойно воспринимая любую ново образующуюся действительность по мере его движения в виде исторической обстановки и фантастических обитателей внутри неё, почему-то не мог урегулировать вопрос в теме бесконфликтного восприятия неведомого (или неведомой) Сакуры. Другими словами, не обращая никакого внимания на злыдней (или барабашек), которые не только чувствительно путались у него под ногами, но и назойливо громыхали палочками по себе под противное дребезжание колокольчиков, Константин Матвеевич мучительно раздумывал над вопросом, а кто же такой (такая) этот (эта) Сакура?

 - Вот тут сейчас лестница начнётся, - предупредил Фома, полукруговым движением подъезжая к огромному резному комоду, - спуск по ней будет длинный, поэтому перед спуском надо поспать.

 Где-то в самой глубине дремлющего сознания Сакуров отметил некую подвижку в сторону удивления по поводу довольно странной связи между необходимостью поспать и преддверием какой-то, пусть даже и с очень длинным спуском, лестницы. Но удивление умерло в зародыше и Сакуров, в целом, не утратил чувства  апатии к происходящему. Он следом за Фомой упёрся в вышеупомянутый комод, стряхнул с ног злыдней (или барабашек) и со словами «Поспать – так поспать» равнодушно плюхнулся на полку, послушно отделившуюся от комода в момент приближения клиента к деревянному «сооружению». 

 Как выяснилось несколькими мгновениями сонной действительности спустя, никакой лестницы не оказалось. Как не оказалось ни длинного спуска по ней, ни громыхающего впереди домового в виде колёсного чайника. Во второй части своего сегодняшнего сна (или третьей, если считать предисловие с невидимым домовым) Сакуров просто продолжил давешнее путешествие с трёхногим инопланетянином. В общем, он шёл за ним и с каким-то болезненным любопытством осматривался по сторонам, на нефтяные вышки, пирамиды и плетущегося позади Семёныча в бедуинском прикиде. Но наибольшее любопытство возбуждал сам трёхногий инопланетянин в виде зеркала неопределённой формы с перевёрнутым отражением Сакурова в нём. Это отражение вело себя совершенно непредсказуемо, оно выказывало абсолютную  неустойчивость, и Скауров не уставал даваться диву, глядя, как его собственное отражение с неуловимой неторопливостью колеблющейся ртути словно перетекает из одного фрагмента зеркального двойника в другой и так далее, пока одна рука не встанет на место другой, а голова не окажется на месте живота.

 «Вот и прикинь, что отражение перевёрнутое, когда такая ненадёжная видимость», - с восторгом изумлённого зеваки думал Сакуров и продолжал озираться на окружающую его зазеркальную действительность. Вышки с пирамидами, кстати, приказали долго жить, Семёныч уже не плёлся позади, но вкруг, сколько хватало глаз, простиралось двухцветное болото, а впереди маячила Красная горка.

 «Ух, ты! – с новым восторгом подумал Сакуров. – Так это ж наше болото! Кочки синие, а промеж них – жёлто! И инопланетян, зараза, теперь двухцветный! Зато горка, в натуре, красная! Интересно, а куда делось отражение? Или это он спиной ко мне повернулся? Нет, так дело не пойдёт: надо попробовать разглядеть его спереди».

 Сакуров, чтобы ещё раз взглянуть на своё отражение, попытался обогнать провожатого, но ни черта у него не вышло. Данное обстоятельство вызвало дополнительное любопытство, а память услужливо подсказала, что раньше, для того чтобы разглядеть отражение, никакого инопланетянина обгонять не приходилось, потому что его – отражение – было видно со всех сторон.

 «Феноменально!» - мысленно воскликнул Сакуров, снова пытался обогнать провожатого, снова у него ничего не получалось, от чего его любопытство только усиливалось. Единственно, что сейчас не трогало Константина Матвеевича, это неведомая (или неведомый) Сакура.

 «А что – Сакура? – мелькало где-то среди вороха второстепенных мыслей. – Сакура как Сакура…»

 - Послушайте, любезный! – решил подать голос Константин Матвеевич, кстати, вспомнив, что за всё время знакомства с инопланетянином они сказали друг другу не более шести фраз. – Не могли бы вы идти немного помедленней?

 - Не могу, - сухо обронил инопланетянин и поддал хода.

 «Ну, если мы так быстро будем идти, очень скоро окажемся на горке, а там и до деревни рукой подать», - решил Сакуров. Зачем им подниматься на горку по пути в деревню, об этом Константин Матвеевич не подумал, но почему-то твёрдо знал, что идут они именно в деревню.

 - Скажите, - снова обратился Сакуров к инопланетянину, - а вы из какой цивилизации?

 Спросив, Константин Матвеевич так и обмер от любознательного экстаза, одновременно испытав сильнейшее недовольство самим собой, - почему он не спросил о такой важной вещи сразу?