САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич - Страница 25

 - Не долго, - успокоил его Фома, - слушай дальше.

 - Слушаю. Что мне ещё делать?

 - В общем, по святому своему званию я имел право принимать участие в разных научных спорах на богословские темы параллельного направления, но особенно меня зацепила тема святых угодников.

 - Ну, и чем тебе не угодили наши святые угодники? – лениво поинтересовался Сакуров.

 - Дык по-всякому, - уклончиво возразил Фома, - но не о том речь. А о том…

 - Кстати, пока не забыл: помнишь, ты говорил, что вы – не знаю уж, кто – обнаружили у меня какой-то дух первозданный?

 - Я ничего такого не говорил, - удивился Фома.

 - Вот те раз! – ухмыльнулся Сакуров. – А я, дурак, хотел кое-что прояснить на эту тему.

 - Что именно?

 - Какая теперь разница, если ты ни о чём таком не говорил?

 - Ну, мало ли… Может, чего и припомню…

 - Пошёл ты в жопу. Я сплю.

 - Никак нельзя. Слушай дальше про святых угодников. Долго ли коротко ли велись в нашей среде научные дискуссии на данную – про святых угодников – замысловатую тему, как меня осенило. То есть, начинаю я думать в следующем направлении, тоже, конечно, параллельном, но с перпендикулярными заусеницами. Если, думаю, оне святые, так почему угодники? Либо потому, что угодили в списки святых благодаря каким-то индивидуальным качествам, либо потому, что они угодили тем, кто списки тех святых составлял. В общем, и по первому моему тогдашнему расчислению, и по второму выходило, что святой не может быть с угодником в одном лице. Ведь если ты святой по своей святости, то ты святым и проживёшь, и преставишься, и опосля святым пребывать будешь, для чего тебе не надо ни угодить в списки, ни угодить тому, кто эти списки составляет. В общем, думал я так, соображал, да на одном учёном споре и выступи со своей теорией, где в виде главной концепции поставил вопрос ребром о невозможности совмещения в одном лице святых и угодников. То есть, я поставил ребром вопрос о немедленном отделении святых от угодников. Для чего предложил начать немедленную же ревизию всех списков так называемых святых угодников с самых их начал с целью бескомпромиссного отделения вторых от первых...

 - Я засыпаю, - пробормотал Сакуров, но окончательно заснуть ему не удавалось. Он погрузился внутренним взглядом в хаос собственных временных ощущений и увидел себя, барахтающегося на границе каких-то двух субстанций, очевидно, границе сознания и подсознания. Ещё Сакуров увидел, что барахтающийся норовит нырнуть в глубь подсознания, но ему мешает какая-то не тонущая фигня рядом с ним. Сакуров присмотрелся повнимательней и увидел дурацкое словосочетание, застрявшее в его мозгу.

 «Святые угодники», - прочитал Константин Матвеевич и мысленно упрекнул себя за применение к столь уважаемому словосочетанию определение «дурацкий».

 «Уважаемые люди были в своё время, много всякого добра сделали, поэтому и угодили, а я – дурацкое. Но я ли?»

 - …Прямо скажу, - продолжал тем временем Фома, - теория моя многим не понравилась. Да и те, которым понравилась, стали собственные замечания делать, поэтому единомыслия в среде даже сторонников моей теории достичь не удалось. В то время как противники ополчились на нас одним дружным фронтом. И ну назначать дискуссию за дискуссией, научный спор за научным спором. А на них коллективно громить нас, сторонников моей теории поодиночке, потому что мои сторонники норовят всяк со своим замечанием отдельно ерепениться, а противники на меня и моих сторонников – с одним общим резоном…

 «Муть какая-то», - сонно подумал Сакуров.

 - …Короче: возились – возились, ругали, критиковали, - дошло до инстанции, при которой я справлял должность духа святого. А инстанцией, доложу я тебе, руководил один старший святой дух, который никогда ко мне не благоволил…

 «Мне это всё, наверно, снится, - снова подумал Сакуров. - Просто кошмар такой…»

 - …Так этот мой начальник ещё раньше угрожал: или я, говорит, или он. Он – это я. А тут очередная научная дискуссия, на которой моих сторонников окончательно разгромили, а меня припёрли к стенке и спрашивают: так надо ли, дескать, отделять вторых от первых или оставим как есть? Я, надо отдать мне должное…

 «Снится, - решил Сакуров, - так, про надо отдать мне должное, Семёныч говорит…»

 - …Упёрся рогом и твержу: дескать, отделять. Ну, мне, выговор по научной части с сообщением в инстанцию, где мой начальник не замедлил сим воспользоваться, припаять мне несоответствие занимаемой должности с аморальным поведением и задвинуть в домовые. То есть, из святых духов в эти самые. Вот такие дела…

 «Так снится или не снится?» - продолжало свербеть в мозгу Сакурова.

 - Не снится, - ответил Фома.

 - Да? – пробормотал Сакуров и неожиданно ощутил себя вполне и реально бодрствующим. - Тогда просвети меня насчёт духа первозданного, коль скоро я о нём, наслушавшись про святых духов, вспомнил.

 «Кажется, об этом я его уже спрашивал», - подумал Константин Матвеевич.

 - Какого первозданного? – прикинулся дураком Фома.

 - Который я якобы есть! – воскликнул Сакуров.

 - Ты? – удивился Фома.

 - Да. А ты, будто, послан для налаживания со мной каких-то там связей. Вот я хотел бы уточнить…

 - А нечего уточнять. Никуда я не послан.

 - Какого хрена тогда ты мне тут мозги пудришь?

 - А домовые мы, вот и пудрим.

 - Значит, нет у меня никакого духа первозданного.

 - Ну почему же нет? Есть, конечно. Ведь я для того сюда и послан.

 - Сейчас я тебя так пошлю! Иди ты, знаешь, куда?!

 - Кстати, насчёт идти: нам пора.

 - Куда?

 - На кудыкину гору.

 - Я сплю.

 - Пойдём, пойдём. Ты ведь Сакуров?

 - Ну…

 - Так вот: тебя ждёт Сакура.

 «Не может быть!» - мысленно воскликнул Константин Матвеевич, припоминая финальную сцену своего давешнего сна.

 - Так пошли, хватит бока проминать, - велел Фома и заскрипел половицами.

 - Пошли!

 Сакуров ощутил прилив сил, остаточной сонливости как не бывало, и он резво соскочил на пол. Вскочив, Константин Матвеевич невольно обратил взгляд на часы, и светящиеся стрелки циферблата показали без одной минуты полночь. Затем Сакуров обулся в кроссовки, что-то накинул на тело и пошёл навстречу домовому, который, судя по скрипу половиц, интенсивно выбирался из своего облюбованного угла. При этом Константин Матвеевич легкомысленно не обратил никакого внимания на тот странный факт, что раньше циферблат старенького Жоркиного будильника не только никогда не светился, но постоянно терял минутную стрелку в районе без четверти любого часа. А кроссовками Сакуров в новой жизни обзавестись не успел.

 - Ты где? – спросил Фома.

 - А ты где? – спросил Сакуров. Он огляделся по сторонам, натыкаясь взглядом на старинные предметы обстановки в виде резных комодов, секретеров, столов для заседаний и стульев с высокими строгими спинками. Над всем этим старинным мебельным разнообразием царила хрустальная люстра в стиле «барокко» и ни черта не освещала, потому что делали её под свечи, но свечи в хозяйстве Сакурова кончились на прошлой неделе, а новых Жоркина жена ещё не подогнала.

 «Да, свечей в эту люстру надо не меньше сотни», - прикинул Константин Матвеевич и снова ничему не удивился: ни обстановке, ни люстре, которая вдруг стала и без всяких свеч излучать какой-то матово зелёный свет.

 «А пол у меня в спальне хорош», - отметил Сакуров и с удовольствием сделал несколько шагов по идеально подогнанному паркету, натёртому чем-то до блеска, каковой блеск рождался в сиянии люстры, поэтому тоже имел зеленоватый оттенок.

 - Пока дойдёшь, - сказал Фома, - экие хоромищи…

 Его голос, доносящийся издалека, словно подтверждал размеры спальни, залитой ровным матовым светом. Ближе к Сакурову грани и плоскости обстановки были очерчены чёткими зелёными линиями, но чем дальше, тем больше теряли свою резкость, а уходя в конец перспективы, приобретали вид какого-то размытого рельефа, откуда, кряхтя и скрипя половицами, приближался домовой. При этом перспектива нарушала законы самой себя, поскольку дальние видимые пределы спальной много превышали ближние её размеры, а сам домовой при приближении уменьшался.