Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 69

• Предыдущая
• 69/86
• Следующая

И пришлось заночевать в Древоскепе. Мороз был лютый, даже в чаще ветер ходуном ходил. Потную кобылку отец накрыл своей буркой, а сам грелся у костра – разложил в затишке.

Перед рассветом пурга унялась, стало слышно, как где-то горланят петухи. А когда рассвело, отец увидел, что ночевал чуть ли не возле самой деревни, в каких-нибудь десяти шагах от дороги.

Дома отец не стал рассказывать об этом, но односельчане все равно как-то дознались. И судили-рядили потом по-разному. Одни утверждали, что заснул человек на возу и не слышал, как кобылка зашилась в кусты и стала. Другие верили в «нечистого» – мол, водил Ивана по лесу…

Андрей шел рядом с проводником и напряженно вслушивался, всматривался вдаль. По давним временам он помнил: вот-вот должны показаться его родные Грибки. И опять забередило душу: может, нету уже деревни, как сложилась судьба матери и брата, где их теперь искать?..

Где-то недалеко подал голос петух, и Андрей вздрогнул – от радости.

– Знакомый голосок, – скупо улыбнулся проводник. – Значит, не зря идем.

– Хоть кто-нибудь, да есть… – согласился Андрей.

– Это значит также, – добавил проводник, – что Гитлеру не часто удается запускать сюда свои когти. Там, куда он повадится ходить, от куриного царства и следа не остается.

Деревня показалась, когда вышли на край кладбища. По виду – так и не Грибки вовсе: знакомый тополь не маячит при входе в улицу, не машет старыми крыльями мельница на противоположной околице. Постройки тоже не похожи на те, что помнились Андрею. А может, эта предвесенняя дымка туманная, наплывшая с востока вместе с бледно-сизым рассветом, так переиначила деревню, что не узнать?.. В лесу-то без дымки, а тут вся прогалина от кладбища до крайних построек закутана в белое знобкое марево.

– Вот вы и дома, – сказал проводник.

– Да-а, дома, – вздохнул Андрей и чуть не бегом бросился вперед.

– Погодите! – остановил его Зайцев. – Сначала я схожу туда один.

– Зачем же? – не согласился проводник. – Я схожу, мне сподручнее. Ни оружия у меня, ничего. Если нету никого, чиркну спичкой, а если кого встречу, подам голос.

– Никакого дьявола там сейчас нет! – уверенно заявил Андрей. – А если кто и есть, то спит сейчас как пеньку продавши. Пойдем вместе, только свернем вон к тем плетням на выгоне. А вам большое спасибо, – повернулся он к проводнику. – Возвращайтесь, до утра вам надо бы все «кордоны» пройти.

– Нет, товарищ командир, – запротестовал проводник, – не могу вас тут оставить. Наказано мне довести вас до места, а то, не приведи господь, случится что-нибудь, как я в глаза Климу Филипповичу посмотрю?

И пошел проводник в деревню один. Пошел прямо по дороге.

А обратно отправился только тогда, когда Андрей был уже возле своего двора.

Двор… Там, где когда-то была изгородь, стоят лишь обгоревшие столбы. С левой руки, если идти двориком к хате, был садик, объект неустанной заботы отца Андрея. Место тут низменное, каждую весну заливало водой. Несколько лет отец таскал сюда землю. Таскал корзиной – кобылку берег для более важных работ. Не будь снега, и сейчас можно бы увидеть большой пруд, который отец когда-то выкопал. Землю также выносил корзиной: лучший пласт – на сад, глину и гравий – во двор, в пригуменье.

Теперь садика нет, из-под снега торчит лишь старая седельчатая малиновка, памятная Андрею с самого детства. На нее удобно было залезать, потому летом не могло созреть ни одно яблоко, а зимой на ветви ставили силки и клетки для синиц.

Все здесь было близким, родным, каждая поделка просилась, чтоб глянули на нее знакомые глаза, вспомнили ее прошлое… Вон хатка в конце дворика. Андрея так и тянет к ней. Вроде засветилось в окнах. И тотчас погасло. Окна слились с потемневшими стенами.

Прильнув к окну, Андрей заметил через щелку, что свет в хате не погас, просто окна занавешены постилками. У припечка стоит мать и, держа толкач обеими руками, толчет что-то в ступе. Рядом дежурит опаленный «дед» с зажженной лучиной в зубах.

Все это Андрей видел в годы детства, в гражданскую войну. Только мать тогда была моложе, толкач держала одной рукой…

Он тихо побарабанил в окно. Мать перестала толочь, насторожилась. На полушубок Андрея стучится капель о крыши: тук-тук-тук… Показалось, будто мать тоже услышала это. Вот она осторожно, не зацепить бы ненароком, обходит «деда» с лучиной. Тихими, мелкими шажками подходит к окну. Нагибаться ей почти не надо. Была небольшого роста, а теперь вроде еще меньше стала. Ждет, всматривается в ту же щелку, в которую смотрит Андрей. Лицо изможденное, глубокие морщины видны и при неровном дрожащем свете лучины. Из-под черного платка выбились пряди седых волос.

Андрей постучал еще раз. Старушка отпрянула от окна, спросила обрадованно:

– Костя, ты?

– Это я, мама, – сказал Андрей. – Откройте…

…В хате старушка суетилась, хваталась то за одно дело, то за другое, не зная, чем и как угодить таким нежданным гостям. И всякий раз с какой-то опаской обходила «деда». Видать, была у него дурная привычка падать при самом малом прикосновении, а спичек в хате – небогато. Андрей взял «деда» за «шкирку», поставил в угол возле стола. Тут не так сподручно ему падать.

– Я сейчас печь затоплю, – снова захлопотала мать, – да сварю вам чего-нибудь горяченького.

– Не беспокойтесь, мама, – остановил ее Андрей, – кое-что мы прихватили с собой… Да и не знаю, как хлопцы, а я еще не проголодался.

– Мы тоже, – подтвердил Зайцев, внимательно разглядывая ступку и толкач. – Что это у вас за фабрика такая? – заинтересованно спросил он у хозяйки.

– А разве у вас нет таких? – в свою очередь спросила старушка.

– Не встречал.

– Откуда же вы, коль так?

– Из Сталинграда, мамаша, – ответил Зайцев.

– И у нас уже много лет не было таких, как вы говорите, фабрик, – сказала мать, – а теперь вот снова довелось…

И вдруг умолкла, заспешила в сени.

– Это как же надо?.. – любопытствовал Зайцев. – Вот так? – Высоко поднял толкач и с силой опустил в ступу. Сухой ячмень брызнул на пол.

– Э-э, брат, не так, – засмеялся Андрей. – Сначала надо потихоньку, и бить посередке, а не сбоку. Вот, гляди! – Он взял у Зайцева толкач, оперся левой рукой на край ступы, поплевал на ладонь правой и начал не спеша, равномерно толочь.

– И долго так тюкать? – спросил Зайцев.

– Смотря как толочь.

– А что же потом?

– Выйдет кутья, – сказал Андрей. – Так у нас говорят, а вообще – ячменная крупа, каша.

– Не хотел бы я такой каши, – собирая с пола зерна, заявил Зайцев.

Вошла мать.

– О, уже и помощники у меня объявились! – шутливо сказала она. – И ты не забыл, Андрейка? Хотя в детстве вроде мало толок.

– Кутью мало, – согласился Андрей, – а пшено приходилось. Еще и теперь больше всего люблю пшенную кашу с молоком.

– Как же ты, сынок?.. – начала мать, но вот повернулась к Зайцеву: – Да не собирайте с пола, сейчас подмету.

Лицо ее стало еще озабоченнее, морщины глубже.

– Давно я тебя, сынок, не видела. Откуда идете? Верка где?

– Не знаю, где Вера, – с грустью ответил Андрей, – расстались мы с ней на одной дорожке, далекой-далекой… Поговорим, мама, обо всем поговорим! Давайте сначала мы вам поможем в чем-нибудь. Дрова у вас есть?

– Да есть, есть, – успокоила мать. – Я сама все сделаю. Вы раздевайтесь да приляжьте с дороги, пока я готовлю.

– А у вас тут из фашизма никакого антихриста нет? – деланно равнодушно, словно о каком-то пустяке, спросил Зайцев.

– Это из немцев? – переспросила мать.

– Вот-вот!

– Из немцев не было эти дни, а так есть… Не переводятся, – мать словно смутилась, чего-то не досказав.

– А Костя дома? – спросил Андрей. Спросил и вздрогнул. Но вида не показал. Вопрос прозвучал так по-домашнему, будто всего лишь час-два назад они виделись с братом.

– Нет, нету, – ответила мать. Ее голос тоже был таким, как и в те давние времена, когда в хате шел будничный семейный разговор… Только руки, когда она отставляла заслонку, заметно задрожали.

• Предыдущая
• 69/86
• Следующая