Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 70

• Предыдущая
• 70/86
• Следующая

– Где же он? – приглушая тревогу, спросил Андрей.

– Поехал вчера в лес, дров хотел привезти, да что-то задержался.

– А вообще-то он дома?

– Был, слава богу, дома, – удивленно глянув на старшего сына, ответила мать. – Где же ему быть? Приедет, поговорите.

Зайцев все-таки принес дров. Хотел сходить и за водой, но далеко колодец, не отважился. Спать боец не ложился, ватника не снимал. Все время держался поближе к печке и, понятно, больше мешал хозяйке, чем помогал. Время от времени он выбегал в сени, выглядывал в оконце на улицу: из окоп хаты просматривались только двор и огород. Слазил он и на чердак, и хозяйка не удивилась этому, поняв, что на всякий случай хлопец должен знать все ходы и выходы.

Когда стало светать и с окон сняли маскировку, мать увидела, что у хлопца под ватником желтеет кобура, а на поясе висит несколько круглых граненых железяк величиной с гусиное яйцо. Потому в сумерках хлопец и выглядел таким полным. Железяки приторочены к ремню блестящими зацепками, и когда Зайцев нагибался – подать полено, поднять на припечек чугун с водой, они сползали по ремню на бок. Заметив это, мать стала опасаться своего помощника, не позволяла нагибаться: мало ли какое оружие бывает, упадет да разорвется…

Припомнилось ей, как в гражданскую войну к ним в хату зашел один красногвардеец. Сел к столу, начал оправлять одежду, а у него и выпало что-то круглое и длинное, как скалка. Хлопнулось об пол и покатилось под припечек, возле которого в это время стояла хозяйка, дети путались под ногами в ожидании горячей картошки. Красногвардеец подхватил эту скалку, приложил к своему уху. Послушал, послушал, да и спрятал за пазуху.

Дети тогда ничего не поняли, а мать чуть не обомлела от страха.

Андрей, раздевшись, лежал на крайней от печи кровати, завешенной рядном. Во всем теле чувствовалась усталость. Хорошо бы вздремнуть, да сон не шел. Миша Глинский рядом сладко посапывает, Зайцев беспрестанно балагурит… А его, Андрея, одолевают неспокойные, противоречивые мысли. Думалось о Косте: почему он дома, почему мать говорит о нем вполголоса?..

Зайцев вышел в сенцы. Через реденькую ткань рядна Андрей видит: к кровати подходит мать, стоит, скрестив на груди руки, смотрит на него с умилением, хоть, верно, и ничего не видит сквозь рядно. Губы чуть-чуть шевелятся – старушка тихонько шепчет что-то – понятно, душевно-ласковое, материнское. На родном лице прибавилось морщин да бледности… Некогда так же вот подходила она к детской постельке, склонялась над сонным Андреем и тихо-тихо шептала: «Спи, мои сынок, спи, мой маленький…»

А Андрей иной раз не спал в такие минуты, слышал все, что она шептала. И хотелось обхватить руками материнскую голову, крепко-крепко прижать к себе.

Старушка тяжело вздохнула, медленно отошла к печке. Андрей слышал, как она что-то сгребает с припечка, поправляет кочергой поленья. Когда вернулся в хату Зайцев, она еще долго возилась у печи, потом потихоньку начала расспрашивать хлопца и про него самого, и про сына.

– Вы, небось, только по пути сюда зашли, а сами идете куда-то далеко?

– Не знаю, мамаша, не знаю, – отвечает Зайцев, – однако думаю, что дальше никуда не пойдем.

– Откуда же вы идете?

– Из леса, вестимо.

– Ну, а кто же у вас за старшего? Вы или Андрей? Или, может, этот молоденький?

– Все на одной линии, мамаша.

– Как это?

– А так, что все мы тут старшие. Младшего между нами никого нет.

Старушка поняла, что хлопец не хочет серьезно отвечать на ее вопросы, и замолчала. Нет, не обиделась: кто знает, может, по ихней-то военной службе так и положено говорить с незнакомыми? Только уж больно тяжело на душе. Она так рада сыну, чует сердце, что пришел он к ней и к своему брату. Сердце чует, что он и теперь такой же, каким был, но не оставляют ее тревожные мысли об одном соседском сыне. Он тоже не так давно пришел домой, сначала будто бы на побывку, проведать родителей, но миновали день, неделя, вот уж скоро месяц пойдет, а он все сидит и сидит за печкой. Теперь уже мать его при встрече с людьми говорит: болен, мол, сынок-то. Скажет, а сама опускает глаза, не может смотреть людям в лицо от срама. Старик-отец почернел за эти недели. До войны не упускал случая похвалиться, что сын скоро будет командиром и останется в Красной Армии надолго. Об Андрее как-то с насмешкой сказал, мать это хорошо запомнила: «Ну, что твой? Поставят над детьми командовать. А моему целую роту, а то и батальон настоящих бойцов могут дать!»

– Полк дадут, – подсказали со стороны.

– Могут и полк дать при некоторых обстоятельствах, а что вы думаете?

Все дни перед приходом Андрея мать, бывая на улице, старалась не заглядывать на соседский двор, таким мрачным он ей казался, будто только что оттуда вынесли покойника.

Избави бог, она не думала так о своем сыне, но сердцу хотелось незамутненной правды. Когда все ясно, тогда и муки меньше.

Мать снова тихонько подошла к кровати, и Андрей отвернул рядно.

– Присядьте, мама, на минутку, – попросил он.

– Так у меня там в печке все… – забеспокоилась старушка. – А разве ты не спишь? Чего же ты?.. Целую ночь, поди, шли, притомились.

– Посидите минутку.

Мать присела на краешек кровати.

– Вы не ждали, что я приду, – спросил Андрей, – и ничего не слышали обо мне?

– А где же я услышу? – зашептала мать. – С той поры, как пришел Костя и сказал о тебе, ничегошеньки мы не слышали и не знали. Я было слегла тут, думала – не встану, когда доведались, что у тебя так с ногой было. А как начала двигаться, стала выправлять Костю к Вериным родителям. «Иди, – говорю, – сынок, проведай, как там. Дорогу ты знаешь. Где пешком, а где, может, подвезут. Дома с работой я сама как-нибудь управлюсь…»

– И Костя ходил туда, к нашим?

– Ходил, да никого не застал. Я же говорю: придет, сам все расскажет. А как у тебя, Андрейка, теперь с ногой? Она у тебя и в детстве побаливала.

– Сейчас не болит, – заверил Андрей, – совсем не болит. Приходится и ходить много, и верхом ездить – пока ничего!

– Ну и слава богу, сынок, – обрадовалась мать, – дай бог, чтобы не болела.

Она положила на плечо Андрею огрубевшую, но по-прежнему ласково-теплую ладонь, склонилась к его лицу. Потом провела рукой по боку до пояса и вдруг отшатнулась, стала осматривать одежду Андрея.

– Чего вы? – не догадываясь, в чем дело, спросил Андрей.

– И у тебя, сынок, эти самые, как их?.. Вон, что у хлопца на ремне…

– Гранаты? – засмеялся Андрей. – Без них, мама, нельзя на нашей службе, да еще в дороге.

– А я их очень боюсь, – призналась старушка. – Еще, не дай бог, ненароком упадет или ударится обо что-нибудь.

– Ну и что?

– Так разорвется ж!

– Нет, сама не разорвется, – объяснил Андрей. – Тут все так сделано, что она разрывается только тогда, когда сорвешь одно приспособление да бросишь ее далеко.

– Кто же вы, мой сынок? – не в силах больше скрывать своих сомнений, взволнованно спросила мать. – То ли красноармейцы-командиры, то ли партизаны эти самые, то ли, не дай бог…

Андрей ласково взял старушку за руку. Рука ее дрожала.

– Я слышал мама, как вы допытывались об этом у Зайцева. Он ничего не мог сказать, а я скажу. Мы партизаны, я командир партизанского отряда. Идем мы большой силой по районам, по таким местам, где много фашистских гарнизонов, складов, мостов… Подошли сюда, под наш район, я и решил забежать домой, проведать вас. Но мы уже так привыкли к своему положению, что и не подумали… Одним словом, нам казалось, что партизана каждый сможет узнать.

– Да я и узнала! – радостно зашептала мать. – Я так и подумала! Однако ж, Андрейка, время теперь такое неспокойное. Вон Захаров-больший, не при нас будь сказано, тоже пришел домой. А кто он теперь, чего пришел, никто не знает.

В печке что-то зашипело, Зайцев растерянно забренчал ухватом. Мать бросилась к нему на помощь.

– Дайте я сама, сама! – отнимала она ухват. – Вам не с руки моими инструментами… перевернете чугунок.

• Предыдущая
• 70/86
• Следующая