Степень свободы - Юшина Яна "Sterva" - Страница 9

      дело привычки – побуквенно обнажать 

      сны очень-осени... 

          Татьяна Ткачева-Демидова

осенью осень роднее, чем семью семь.

пёстрые улицы шепчут тебе: "сим-сим!"

даже они догадались, что тесен сейф,

бесповоротно закрытый на сорок сил,

не поддающийся жару чужих костров.

я пробиваюсь стигматами – прячь [не] прячь.

сколько стихов ты томил меня, сколько строк

мерил забвением, кутал в безликий плащ?

время потопа сознания. [опознай

хрупкое в силе контекста и сбереги.]

не до конца воскрешённые ото сна,

губы сдаются ковчегу твоей руки,

как и положено, парой, почти всерьёз,

чтобы остаться/продлиться в [уже] живых.

осень нас купит за первую медь берёз.

видишь, не так уж мы дёшевы [дешевы?].

право руля – лево роли – одна судьба

околесованных чёртовым колесом.

ты улыбаешься в бороду, мой Синбад.

прямо по курсу сжигается горизонт.

Питер играет со временем в поддавки.

Полдень сачком из радуги ловит чаек

После дождя. А улицы уличают

Чьи-то высокомерные потолки.

Осень предвзята с поличным на входе в роль,

В [красным углам исконно знакомый] образ.

Город дрожит, ветрам подставляя рёбра

Старых мостов [тут – трещиной, там – дырой].

Город сдает фонтаны и фонари –

Козыри в плен бездомному листопаду –

Шулеру, пьянице, тихому психопату.

Вряд ли последний станет благодарить,

Огненно-рыжей грудью ложась на рябь

Стылой Невы без риска поймать простуду.

Но подконвойное солнце еще проступит

На затянувшихся проводах сентября.

Вот и я. На ладони, на совести, на кону.

Потому что не смог размечтать меня на корню.

Обживаюсь внутри, паранойю твою кормлю,

Приручаю.

Отрицай, отвергай, отрекайся во имя рек –

Тихий берег как самый беспомощный оберег

В бесноватом беспамятстве/Выборге/октябре

Не случаен.

Вот и ты. Под дождём, героином и богом Ра.

Измерявший шагами бессонницу до утра

В распечатанных настежь конвертах оконных рам,

Чтоб решиться

На меня, тишину, очень осень и очень блажь.

Заучивший моё бездорожье, как "Отче наш".

Полубог [чьими пальцами бдительность сочтена]

В старых джинсах.

Вот и я. За спиной, за решением. Западнёй.

Непокорную искренность выбрившая под ноль,

Я тоска, безнаказанно ставшая прободной,

Семисильной.

А поймай! Хоть на слове, хоть за руку. Зацепи.

А сорвись с уезжающей крыши, стальной цепи,

Раздели журавля на синицу, умножь на "пи",

Вычти синий.

Вот и ты. Перед выбором, выстрелом, высотой.

Не сложив наших губ и своей головы за то,

Что листок со случайными рифмами вызван в стол –

Погадать нам.

Разреши этой чёртовой страсти окостенеть,

Раз анархия бродит по венам и власти нет,

Ибо огненный шёпот, сползающий по спине,

Благодатный.

– Смотрите, мистер Белл, не вздумайте влюбиться в лесную тварь, – посоветовала ему Холли. – Вот в чем ошибка Дока. Он вечно таскал домой лесных зверей. Ястребов с перебитыми крыльями. А один раз даже взрослую рысь принес, со сломанной лапой. А диких зверей любить нельзя: чем больше их любишь, тем они сильней становятся. А когда наберутся сил – убегают в лес. Или взлетают на дерево. Потом на дерево повыше. Потом в небо. Вот чем все кончается, мистер Белл. Если позволишь себе полюбить дикую тварь, кончится тем, что только и будешь глядеть в небо. 

         Трумен Капоте, "Завтрак у Тиффани"

      Вот есть девочка. У девочки между ног 

      извивается ночь, и жалит кого попало.. 

              Татьяна Ткачева-Демидова

У неё [из приданого] – мельница, нож, сова,

Окаянная радость ажуром вязать слова.

У него – ощущение осени в тридцать два

Вдоль полыни, покорно ложащейся под колёса.

У него непроглядное прошлое – бурелом.

Не продраться без крови. И, видимо, поделом,

Пахнет порохом чёрное кожаное крыло,

На манки птицелова так просто не поддаётся.

Это guardian angel. Особенный, кочевой.

Конвоир полнолунья, последний из ничего.

Принимая спиной с ее пальцев текущий воск,

Горячо обнадёжен заплаканными свечами.

Он свободен от Бога/лукавого до весны.

На развилке испуганных строчек необъясним.

А она на латыни латает цветные сны,

По которым бесшумно уйдет от него с вещами,

[Приворотный да в синее пламя плеснув отвар],

[Ведь она априори не парна, лесная тварь],

Не успеет акафист следам прошептать листва,

Сукой осенью наспех пришитая к бездорожью.

Просто книга преданий, в которой глазам тесно,

Говорит: если в сердце у ведьмы зацвёл чеснок,

Значит, время бежать, под собою не чуя ног,

Без оглядки назад. Оставаться – себе дороже.

Мальчики начинаются с марта.

Девочки продолжаются к дождю и не заканчиваются.

Их суммарная неадекватность взрослеет, зреет, закачивается

В память последнего смарта.

Их мамы стригутся в монахини у стилиста.

Их сёстры становятся жертвами боди-арта,

Бикини-дизайна –

Дерзают,

Ожидая, что перед ними будут стелиться

Белоснежные скатерти,

Атласные простыни,

Раскрываться портмоне и двери спортивных авто.

Их папы не видят, что дети выросли, что дети взрослые,

Зато

Они задумываются о том, какого размера катеты

У бермудского треугольника,

Умеет ли секретарша Оленька

Делать глубокий минет

Или нет,

Как сыграют "Спартак" и "Челси",

Выпускают ли портвейн "три шестёрки".

А осень на днях закончила режиссёрский.

Пытаясь быть честной,

Она снимает нас с уходящего поезда,

Чтобы выложить на ютуб/заложить с потрохами/одолжить у паники.

Я отчетливо представляю, как в комментах доморощенные паланики

С чёрным поясом

По субъективному теоретическому цинизму

Попытаются нащупать концепцию и прицениться –

Риска ради.

[Бесценна. Именно так написано в прейскуранте.]

Аккуратней!

Камера на охоте. Камера заходит слева, прижимается к плечу, невестится.

У тебя зелёные глаза и дочери четыре месяца.

Тебе не хватало выводов, для которых

Хотелось не акцентировать на повторах,

А просто смеяться – в голос/взахлёб/в четверг.

Слова рассыпались засветло. Грош цена им.

Избитый сюжет гематомами лег в сценарий