Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич - Страница 9
- Предыдущая
- 9/50
- Следующая
Только вмешательство генерала и начальника политотдела смягчало крайности командиров рот.
— Владимир Иванович, — спрашивал добродушно генерал у Тутукина, — ты хоть игры-то для своих детишек организуешь? Ведь мы в детские годы любили в индейцев поиграть, разные там мокасины, томагауки — помнишь? Героев Фенимора Купера в лицах изображали…
— Будет организовано, товарищ гвардии генерал! — обещал Тутукин, выпрямляя крутую грудь и про себя удивляясь причудам начальства.
— Надо, надо, — мягко внушал ему Полуэктов, — кругом поворачиваться и «так точно» говорить они еще, ой сколько будут, а детства ты их не лишай. Дай отдушнику…
С Русановым генерал вел разговор жестче:
Ты мне, Виталий Петрович, либерализма не разводи. Юношам твоим время нести полную ответственность за проступки: безнаказанность, как ржа, дисциплину разъедает. «Понеже ничто так ко злу не приводит, как слабая команда». Верно? Пашкова-то наказал за опоздание из отпуска в город?
— Да знаете… — начал было подполковник.
— Знаю, знаю — не дал ему договорить генерал, — нотацию читал… Может быть, даже слезу у Пашкова из глаз выдавил — и рад педагогической победе. Категорически требую, товарищ Русанов, навести порядок в роте. Поменьше «пожалуйста». Вы с вашими «отдушниками» забываете, что они уже ю-н-о-ши! Они растут, взрослыми людьми становятся, а вы их все приготовишками считаете.
… Сейчас, усевшись удобнее в кресла у камина, Русанов и Тутукин перебрасывались малозначащими фразами, словно нащупывая тему, достойную сражения.
В соседней комнате кто-то негромко наигрывал на пианино вальс «В прифронтовом лесу».
— Ты, Владимир Иванович, удивляешься, — повернул подполковник Русанов к огню лицо в старых, заживших шрамах — что капитан Волгин у тебя плохо работает, все глядит, как бы домой из училища поскорей уйти. А я его понимаю… Ну, женился человек недавно, молод, а мы его с утра до ночи заставляем в училище быть, то с отделением, то дежурство, командирская учеба, лекции по психологии и педагогике, посещение уроков русского и иностранного языков. Помилосердствуйте!
— На то и служба, — буркнул Тутукин.
— Верно, служба, но ведь она не должна лишать человека радостей личной жизни. Как ты полагаешь? Помню, у нас в кадетском офицеры-воспитатели довольно много свободного времени имели…
— Это было сорок лет назад, — язвительно вставил Тутукин, — и нам не пример.
— Почему же не пример? — начинал нервничать Русанов. — Разве мы не используем все лучшее из прошлого? Корпуса существовали двести лет и дали миру Кутузова и Брусилова, Макарова и Кондратенко, именно — пример! Я У себя в роте ввел с этого месяца такой порядок: ежедневно до 14.00 мои воспитатели совершенно свободны, а в воскресенье свободны с 14.00. В средине недели каждый имеет выходной день, в этот день полностью заменяет воспитателя кто-нибудь из учителей, а воспитатель и в театр с женой пойдет, и почитает. Зато в остальное время — отдай всего себя работе. И знаешь, они сейчас работают несравненно лучше. Заняты меньше, а делают больше. И я могу быть реже в роте, не опекать мелочно: дежурный офицер чувствует полную ответственность. У меня воспитатель Боканов ребятам сказал: «Если хотите, чтобы я вас уважал по-настоящему, ведите себя в мое отсутствие еще безупречнее, чем при мне». И должен тебе сказать: они его не подводят, хотя он вовсе не сидит невылазно в отделении. Ну, первый месяц, пока знакомился, — приходилось. А сейчас у него один отвечает за чистоту класса, другой смотрит, чтобы в партах порядок был, третий получает и сдает физкультурный инвентарь. И впечатление такое, словно офицер тут не при чем. Пришел, проверил, дал указание…
— Да, но у вас старшие воспитанники и сильный сержантский состав, — не сдавался майор. — Офицеры могут на них положиться. А моих сержантов пока носом не ткнешь, сами ничего сделать не догадаются.
— Ты меня прости, Владимир Иванович, но и сержанты ведь в наших руках. Их при хорошей службе — поощри, когда надо, строже спроси, предоставь больше самостоятельности — первыми помощниками станут, а выпусти из-под контроля — всю работу офицера насмарку сведут. Ты ведь знаешь историю с Найденовым?
Тутукин слышал об этом необычном происшествии… Старшину Найденова, широкоплечего детину, первое отделение третьей роты невзлюбило после того, как он, приехав из Москвы с генералом (тот брал его ординарцем), стал втридорога продавать ребятам альбомы для марок, предварительно стерев на обложках действительную их стоимость. Покупать-то покупали, но старшину прозвали «спекулянтом», и это прозвище за ним прочно утвердилось.
Вася Коробкин, тихий тринадцатилетний мальчик, с огромными глазами, какие рисовали древнерусские живописцы, — попросил разрешения у преподавателя естествознания, майора Бубенцова, перенести ежа в соседний корпус. Возвратись с прогулки, Вася осторожно положил ежа в шапку и выбежал во двор, держа ее перед собой. Здесь его остановил Найденов.
— Что у тебя в шапке? — подозрительно спросил он.
— Еж, — доверчиво ответил Коробкин.
— Положь сюда! — грубо потребовал старшина, протягивая руку.
— Мне майор разрешил… — начал было Коробкин.
— Давай, давай! — настойчиво придвинулся Найденов. Вокруг собрались воспитанники, и старшина теперь считал вопросом престижа отобрать ежа. Вася на шаг отступил. Найденов ухватился за его шапку и так толкнул Коробкина, что тот упал на снег…
Вскочив, он зло закричал, со слезами в голосе:
— Вы не имеете права!
— Ну, ну, поговори! Еще не то заработаешь за неподчинение, — пригрозил старшина и ушел, унося злополучного ежа.
На следующее утро Найденов вел отделение к плацу на строевые занятия.
Когда они поровнялись с местом, где вчера был брошен на землю Коробкин, все двадцать пять воспитанников, как один, сняли шапки, положили их на правую руку, согнутую в локте, и выдвинув ее вперед, повернули, словно по команде, головы в сторону «места несправедливости».
— Кру-гом! — взревел старшина. Мальчики повернулись кругом, но, дойдя опять до «места несправедливости», повторили приветствие.
— Ну, и как вы расцениваете это событие? — напав, наконец, на тему, достойную поединка, осторожно произнес Тутукин и потер большой шишковатый лоб.
— Я сделал бы внушение старшине и предупредил бы тем повторение грубости с его стороны.
— А отделение? — подвинулся с креслом к Русанову майор.
— Отделение? — не понимая еще, что вызов ему уже брошен, переспросил подполковник. — Они по-мальчишески остроумно протестовали против грубости взрослого.
— И вы толкнули бы воспитанников на новое организованное неповиновение! — уличающе воскликнул Тутукин.
Подполковник, наконец, понял, что бой начался и, откинувшись на спинку кресла, медленно промолвил:
— А вы что сделали бы?
Он в самые острые минуты спора с Тутукиньш переходил на «вы». Майор же всегда помнил о различии возраста и звания.
— Старшину арестовал бы суток на пять — раз! Отделение лишил бы на две недели отпуска в город — два! — решительно загибал пальцы Владимир Иванович.
— И этим самым, — по-прежнему медленно выговорил Русанов, — из мухи раздули бы слона, фиксировали бы внимание всего отделения на проступке, придали бы ему окраску организованного неповиновения и, наказав всех оптом, превратили бы их в мучеников, пострадавших за правду, сплотили бы всех в желании коллективом же снова дать отпор.
— Но вы забываете, Виталий Петрович…
Спор набирал высоту, и только поздний час мог теперь прекратить его…
- Предыдущая
- 9/50
- Следующая
