Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич - Страница 8

• Предыдущая
• 8/50
• Следующая

Лыков оглядел Гербова зло и внимательно. Круто повернувшись, он вышел, бормоча угрозы. Семен был нетороплив в движениях и немного мешковат. Говорил он медленно, сначала подумав, и от этого сказанное звучало как-то особенно значительно. Гербов отличался миролюбием, и казалось невозможно вывести его из равновесия.

У Семена никого из родных не было, кроме дедушки а дальней деревне Витебской области. Мать умерла за три года до начала войны, старший брат был замучен в гестапо, а отца выдал немецкому коменданту полицай Тимка Ковальчук, вынырнувший в их селе из плена. Ковальчук помогал немцу сжигать отца Гербова на костре. Семен после этого ушел к партизанам в лес, а по освобождении местности Красной Армией был усыновлен артполком, где его за боевые заслуги в тринадцать лет приняли в комсомол и прислали в училище «для дальнейшего прохождения службы», — как написано было в направлении.

Дружба Семена и Володи лишена была нежностей, но за внешней, кажущейся грубоватостью отношений скрывалось теплое, прочное чувство.

Когда Ковалев заболел, Семен ежедневно приходил в санчасть и часами просиживал у койки друга. Гербов был немного ленив, вернее, это была даже не лень — просто за годы войны он отвык от учебы, отстал и теперь не всегда мог перебороть желание отодвинуть «на потом» выполнение неприятного задания. Особенно не давалась ему математика. «Эти уравнения непобедимы», — обреченно говорил Семен, захлопывая задачник. Тогда Ковалев стал заниматься с ним сам. В субботу вечером, когда все уходили в кино, Володя запирал в классе на ключ своего друга наедине с задачником, а приходил из кино — проверял, как решены задачи. Он был неумолимым учителем — и уравнения сдались.

К службе в армии Володя готовился упорно. Решив, что он — хилый, закалял свое худощавое, но сильное тело: зимой обтирался ледяной водой, а если поблизости не было офицера, — то и снегом. «Хорошо было бы, как Суворов, совершать по утрам, в любую погоду, прогулки верхом», — не раз думал Володя. Он достал гантели и упражнялся по системе Анохина. Дома, во время каникул, спал на полу, и мать — Антонина Васильевна — не решалась перечить, простодушно предположив, что это — крайности современного физического воспитания. Чтобы развить выносливость, Ковалев как-то решил четверо суток не брать в рот ни капли жидкости, но на третий день не выдержал испытания и был очень недоволен собой.

В первые месяцы пребывания в училище на Ковалева то и дело наскакивал с кулаками Лыков, не забывший поражения в библиотеке. Лыков был шире Володи в плечах, крепче сколочен и сильнее. Тогда Володя начал обучаться приемам бокса и однажды поразил всех: он закатил обидчику классический «хук справа» и тем утвердил свою независимость.

Даже в развлечениях Володя, может быть, не всегда вполне сознательно, стремился запастись всем необходимым для будущей нелегкой службы. А что она будет нелегкой — он ни минуты не сомневался, и его особенно привлекала мысль о преодолении больших трудностей. Володя первый предложил создать в роте автокружок, изучать мотор и управление машиной. Это оказалось вполне осуществимо потому, что гараж училища находился рядом. Но если другие записались в кружок просто так, в поисках развлечений, то Ковалев отнесся к — новому делу с большой серьезностью.

— Офицеру, — сказал он Семену, — надо уметь самому управлять машиной — пригодится. И убедил друга изучать автодело.

Увлечения Ковалева были разнообразными, но преобладало самое устойчивое желание — подготовить себя как можно лучше именно к военной службе, походить на отца-командира, погибшего в прошлом году.

Часами читал Володя журнал «Военный вестник», в котором не многие статьи понимал, но старательно выписывал оттуда в особую тетрадь схемы, таблицы, высказывания полководцев; часами просиживал над разбором операций наших войск на фронтах Отечественной войны.

Книгу о Суворове, — подарок матери, он исчертил пометками, надписями на полях и часто перечитывал.

… Боканов не знал, да и не мог узнать так быстро своеобразия характеров, склонностей, взаимоотношений в своем отделении, потому что не вошел в глубинное течение его. Течение это проходило где-то рядом с ним, но не вбирало. Да и не всякому дано было входить в него. Воспитатель может годы проработать, так и не узнав внутренней жизни детского коллектива. Но если дети признали его своим, близким и достойным уважения, — «тайны» перестают существовать для такого воспитателя, и каждый день приносит радость душевной близости.

У Боканова этой близости не было. Его приказания выполняли, но под нажимом; к нему неплохо относились, но без теплоты и душевной искренности. И он начинал думать — «Полно, да нужны ли здесь, в закрытом военном учебном заведении, пресловутая близость, хваленая сердечность? Есть повиновение, выполнение долга мною и ими. Что же еще надо? Сами условия — воинские звания, суровый распорядок дня, форма одежды, взаимоотношения подчиненных и начальников — не располагают к задушевности…»

В комнате офицерского отдыха — приятный полумрак. Поблескивают зеркала; на большой картине в массивной раме уланы и кирасиры сбились в клубок ожесточенной схватки. Веет теплом от камина. Тают и никак не растают хрустальные льдинки люстры. Прямо под ней, так, что свет, точно колпаком, накрывает небольшой столик, командиры первой и пятой рот — подполковник Русанов и майор Тутукин — играют в шахматы.

Закончив партию, они подсаживаются ближе к камину. Странными были отношения Русанова и Тутукина: в одно то же время полны доброжелательства, дружеского расположения и горячей непримиримости, когда дело касалось педагогических взглядов. Они всегда словно искали случая схватиться в споре, находили наслаждение в словесном поединке, где каждый представлял крайние взгляды.

Майор Тутукин, строевик, ярый поклонник воинских ритуалов (ряд лет он преподавал огневую подготовку в офицерском училище), был поборником самых решительных мер педагогического воздействия на суворовцев, не признавал серединных решений и считал, что только жестокая дисциплина с карцером, лишением воскресного отдыха, правом ставить в угол — обеспечит нужный порядок.

— Иначе, — убежденно доказывал майор, — когда наши питомцы придут в офицерское училище, слишком разительным окажется для них переход от нынешнего «поглаживания по головке» к суровым требованиям настоящей воинской дисциплины.

Подполковник Русанов, наоборот, считал, что следует действовать, главным образом, мягкостью, убеждением, все время помнить: перед тобой ребенок и ранить его душу очень легко. Будучи воспитанником Московского кадетского корпуса, подполковник любил делать экскурсы в прошлое.

— А у нас в кадетском… — вспоминал он часто и, отдаленный от прошлого десятками лет, сам того не замечая, идеализировал его.

Исходя из противоположных педагогических воззрений, командиры рот по-разному строили и свою работу.

Малыши майора Тутукина, раньше времени овзросляемые им, усиленно превращаемые в солдатиков, трепетали перед командиром роты, но, оставшись наедине, давали естественный выход своей энергии, сами выдумывали игры, устраивали бои отделения с отделением, рискуя расшибиться, съезжали по перилам лестницы, играли в «мала куча». Однако стоило показаться кому-нибудь из взрослых, как они браво вытягивались, лихо щелкали каблуками и прилежно провожали глазами начальство, вполне удовлетворяя этим командирский вкус Тутукина.

Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки Русанова, быстро обнаружив мягкосердечность подполковника, не прочь были сыграть на ней: нарушив дисциплину, изобразить раскаяние, прикинуться ребенком, с которого и спрос-то мал, а получив отеческое внушение, иронически фыркать за дверью, в кругу обступивших товарищей:

— Нота-а-цию читал… о нравственности и самосовершенствовании! Взывал к благородному юношескому сердцу. А я, братцы, пуще всего боялся, что лишит отпуска в город.

• Предыдущая
• 8/50
• Следующая