Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/95
• Следующая

— Да ты мужик хоть куда! — восхищался молодой разведчик.— Вот придем в село — зачислим тебя в разведку. На полное довольствие, как положено.

Сказал — и снова покраснел, смутился. Должно быть, и сам он совсем с недавних пор привыкал к пайку разведчика.

А потом поднялись оба, попрощались:

— До скорой встречи!

— Когда же вас окончательно ждать?

— Ставь опару, хозяйка, к блинам как раз успеем,— отшутился пожилой. Погладив Юру по голове, сказал грустно: — Вот и у меня такой же пострел растет. Три года не видел. Доброе у тебя сердце, хлопчик, доверчивое к людям. Хорошо тебе на белом свете жить будет.

Они ушли.

Утром Юра, против обыкновения, проснулся поздно. Открыл глаза, долго и с явным недоумением оглядывал землянку. В скудной ее тесноте все было как всегда, как каждый день из двух почти лет немецкой оккупации. Земляные стены, земляной пол, печурка, сложенная из обломков кирпичей, стол из неструганых досок.

— Папа, они взаправду были или приснилось? — спросил он отца.

— Кто ж их знает, сынок,— усмехнулся лукаво отец.— Может, приснилось, а может, и заглянули к нам...

— Были, были, взаправду были...

Юра соскочил на пол и принялся тормошить Бориску.

Весь день прошел в нетерпеливом ожидании.

И наступила вторая ночь.

Снова припожаловали в землянку гости, но незваные: в хрупкую дверь с грохотом ударил кованый приклад, и проволочный крючок со звоном слетел. Отец не успел подняться с нар — в землянку ворвались немецкие автоматчики. Лучи фонариков, скользнув по стенам, по нарам, скрестились на отце.

— Партизанен?

Мама метнулась навстречу автоматам, раскинула руки, прикрывая собой отца, Юру с Борькой.

— Какой он партизан? Больной, хворый. Кранк, кранк...

Немцы возбужденно залопотали между собой о чем-то. К счастью, оказался среди них один из тех, кто в свое время нес дежурство на мельнице. Он узнал отца, и это спасло отцу жизнь.

Уходя, один из автоматчиков потянул со стола скатерку. Загремел, падая на пол, зеленый чайник, а скатерка исчезла за бортом солдатской шинели.

Пронесло!..

— Бегут они, что ли?

Отец торопливо оделся, выскочил на улицу.

Небо над Гжатском было окрашено в розовые тона. Где-то поблизости ухали взрывы — не то бомбы, не то снаряды падали в заснеженную землю. По улицам Клушина с горящими факелами в руках носились черные фигуры, похоже на призраки. Снопы искр вперемешку со смоляными брызгами взметывались из-под соломенных крыш. На взгорье, в центре села, уже горело несколько изб. Потрескивали автоматные очереди.

— Бегут, точно...

Отец прижался к углу избы, которую Альберт, по прозвищу Черт, вместе со всей мастерской покинул еще несколько дней назад, и в это время как раз на него вывернулся факельщик. Жаркое пламя ударило в лицо, опалило веки.

— Стой, ирод! Сгинь...— вне себя заорал отец.

Немец отшвырнул факел в снег, схватился было за автомат, но тут поблизости бухнул взрыв — снаряд, что ли, упал кстати,— и немец исчез так же молниеносно, как и появился.

Со стороны Гжатска, трудно переваливаясь на гусеницах, прокатила огромная машина. Неподалеку от дома она остановилась на мгновение, выпустила из кузова с десяток солдат, и снова двинула вперед. Солдаты, будто ниткой привязанные к ней картонные куклы, зашагали следом, поминутно наклоняясь к дороге, что-то тщательно и надежно укрывали в снегу.

Легкая поземка пласталась за ними, заволакивала следы.

«Мины ставят, подлецы»,— догадался отец.

А снаряды падали все ближе и ближе, все точнее накрывали они беспорядочно бегущие группы немцев, мешали с землей и снегом автомобили, танки, повозки.

Отец долго наблюдал за машиной на гусеницах, приметил то место, где, закончив свою черную работу, снова погрузились минеры в вездеход, и вернулся в землянку.

— Вставай, сынок, работа есть,— расталкивая Юру, отец держал баночку с дегтем, кисть, два листа фанеры.— Пиши, диктовать буду.

...На рассвете в село входила Красная Армия. Бойцы издали замечали укрепленный на длинном, воткнутом в снег шесте табличку с надписью: «АСТАРОЖНО — МИНЫ!» — и шли не по дороге — по целине: так безопасней.

Второй шест с такой же табличкой стоял в полукилометре от первого, там, где немцы минеры снова сели в машину.

У крайней избы мальчуган в коротком, не по росту, пальтишке махал солдатам обеими ручонками. В белом полушубке, обтянутом скрипящими ремнями, подбежал к нему юный лейтенант.

— Кто это сделал, не знаешь, малыш? — показал он на шесты с табличками.

— Мой папа,— с гордостью ответил мальчуган.

— Родненькие!

— Желанные...

— Два года, почитай, под фашистом жили...

— Милый мой, дай-ка я тебя расцелую!

— Колюшку моего не встречал где, часом? Востроносенький такой и чернявенький, на тебя страсть как похож...

— Ну, хватит, хватит тебе, мать, а то и я заплачу.

— Бородищу-то отпустил, батя! Партизанил, что ли, али на клиросе пел?

— Да не здешний я — рязанский...

— Самого Гитлера, чай, и не пымаешь.

— Вишь чего захотел! Так он и дался тебе в руки.

...Клушино встречает освободителей.

Солдаты — свои, расейские: кареглазые и синеглазые, чернявые и белявые, молоденькие совсем, нетерпеливые, и пожилые, степенные; солдаты, чуть-чуть незнакомые — отвыкли от них за два года, да и не носили прежде погоны на плечах,— переходят из объятий в объятия, подставляют губы и щеки для поцелуев, делятся с ребятишками сахаром и концентратами из вещевых мешков. И кто-то из них уже наяривает на гармонике, а кто-то утешает плачущую старуху — слезы радости и слезы скорби пролились сегодня в Клушине.

На площади, там, где раньше праздновали Первомай и Октябрь, там, где ершатся в этот день березовые кресты с надвинутыми на них касками, собрался митинг. Высокий статный полковник в папахе произнес зажигательную речь; и его слушали — внимательно и с наслаждением — и долго аплодировали ему. А потом полковник сказал неожиданно:

— Попрошу подойти ко мне Алексея Ивановича Гагарина.

Он принародно обнял засмущавшегося отца, троекратно расцеловал его:

— Солдатское тебе спасибо, товарищ дорогой, за то, что беду остановил, что мины показал на дороге. Многие бойцы тебе жизнью обязаны...

Мама, отец и Юра с Бориской возвращались с митинга домой.

— И солнышко-то по-новому засветило,— сказала мама.— Словно настоящая весна пришла. Праздник...— И вдруг ахнула: — Да ведь и то праздник, да какой еще! У тебя же, Юрушка, день рождения сегодня, именинник ты...

Навстречу им по обочине дороги по двое в ряд шли разоруженные полицаи. Конвоир с автоматом за плечом посасывал коротенькую трубочку, озабоченно смотрел прямо перед собой.

— Праздник, а Валюшки с Зоей нету с нами... Мама ожесточенно скребла полы в избе. Мужики — отец, Юра и Бориска — перетаскивали из землянки нехитрый наш скарб.

В дверь постучали, и на пороге появился молодой скуластый паренек в ватнике, в шапке-ушанке, с автоматом на плече.

— Здравствуйте, хозяюшка.

— Проходи, родненький. Присаживайся. Вот я тебе сейчас табуреточку от пыли обмахну...

Это был один из тех знакомых разведчиков. Печальным взглядом обвел он обшарпанные стены дома, забитое фанерой окно — то самое, куда влетел когда-то осколок бомбы, невесело усмехнулся:

— Теперь заживете. Посидел бы я, мать, да недосуг...

— А где же товарищ твой? — встревожилась мама. Паренек наклонил голову, пряча глаза.

— Убило его. На рассвете... Шальной осколок прилетел.

Он достал из кармана тугой узелок, не то из носового платка, не то из косынки связанный.

— Это вам. Соль тут.

Повернулся и пошел, и в дверях наскочил на него Юра.

— Дяденька,— закричал он и бросился на шею бойцу — с грохотом покатилась по ступенькам сковородка.— Здравствуйте, дяденька!

— Здравствуй, хлопчик.

Боец провел рукой по ершистым Юркиным волосам и ушел, не оглядываясь, не отвечая на его оклики.

• Предыдущая
• 33/95
• Следующая