Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/95
• Следующая

— Мама, а где другой дядя?

— Некогда ему, сынок, в другой раз придет.

Мама беспомощно вертела в руках облепленный махоркой узелок с солью.

...В этот день Юре исполнялось девять лет.

Поздним июньским вечером, когда Юра и Бориска уже крепко спали, порог дома переступили две немолодые измученные женщины. В то время нищета и голод поднимали с мест, гнали по дорогам сотни людей. Крайнюю в селе, одну из немногих уцелевших от огня, избу стороной не обходили: все, кто искал подаяния, непременно заглядывали сюда. И мама, привычная к таким визитам, не поднимая головы от шитья, сказала сущую правду:

— Нечего подать, родимые. Все уж, не взыщите — самим впору с сумой...

— Нюша! — тихо воскликнула одна из вошедших.— Иль не узнаешь?

Иголка выпала из маминых рук.

— Маня, сестрица! Тетя Надя!

...Тускл, неярок был свет коптилки на столе, за которым сидели женщины. Мария Тимофеевна, старшая сестра мамы, и тетя Надя вспоминали о том, как пережили они эти два года в Клязьме — подмосковном городке. Как с самого начала войны ничего не ведали о семье Гагариных, не надеялись, что и живы уже, но едва услышали в сводке Совинформбюро об освобождении Гжатска — надумали добраться до Клушина. До станции Бородино ехали в товарном поезде, а дальше — пешком, по лесным дорогам плутали. И волков они встретили, и сколько неубранных трупов в окопах лежит, и оружия понабросано всякого — ужас!..

Мама, в свою очередь, о своем рассказывала. О том, что осталась одна с Юрой и Бориской на руках: Валентин с Зоей скитаются бог весть где, Алексея Ивановича в армию призвали. Хорошо, хоть служить выпало поблизости — в Гжатске...

В ту ночь, казалось, слезам и сбивчивым рассказам конца-краю не будет. Первой тетя Надя опомнилась.

— Да что это мы, бабы, разнылись? — прикрикнула сердито.— Вот какие страсти перенесли, а в живых остались. Главное — живы! Чего ж плакаться теперь? Были бы кости, а мясо нарастет...

Когда, через малое время, женщины собрались восвояси, Мария Тимофеевна пригласила племянников:

— Приезжайте, ребятки, погостить в Клязьму. Там у вас сестрица и братец двоюродные, Надя и Володя. Подружитесь с ними.

Борис не ответил тетке — укрылся за спиной брата, промолчал, а Юра пообещал:

— Приедем. Выберем время и приедем. Я еще ни разу ни у кого не гостил.

Он будет частым гостем в доме Марии Тимофеевны, но много позже, когда станет учащимся Люберецкого ремесленного. И об этом речь впереди.

« Кукареку-у-у!»

Юра замедлил шаг, прислушался.

— В школу опоздаем,— поторопил Володя Орловский.

— Погоди! Слышишь, опять кричит.

— Да это балуется кто-то. Фрицы всех петухов слопали.

Но, громко захлопав крыльями, он вдруг взлетел на плетень поблизости от ребят, самый настоящий, взаправдашний петух в ярко-оранжевых перьях, со шпорами на ногах, с прозрачным обмороженным гребнем. Цепко покачиваясь на плетне, поднял голову к яркому весеннему солнцу и, ошалев от обилия света и тепла, снова провозгласил торжествующе:

« Ку-ка-ре-кууу!»

«С добрым утром!» — значит.

— Пойдем, Юрка. А то влетит.

— Здравствуйте, ребята,— окликнули их сзади. Обернулись на знакомый голос. Ксения Герасимовна, учительница.

— Здрассте...

— Не насмотритесь? — Ксения Герасимовна тоже приостановилась.— И как же ты выжил, Петенька, чудачек рыжий? Один на все Клушино. Чудо какое-то... А знаете, что он сказал вам, ребята? Не знаете? А он вот что сказал:

Очень весело была настроена сегодня Ксения Герасимовна, и ребятам почему-то вдруг захотелось быстрее сесть за парту, открыть учебники, взять в руки карандаши. Сбив шапки на затылок, торопливо пошли в гору. А голосистый петух, радуясь тому, что уцелел, что идет весна, все кричал и кричал им вслед свое озорное: «Кукареку! Кукареку!..»

С октября сорок первого, толком не успев привыкнуть к школе, отвыкали они от нее. И сейчас в одном помещении собрались сразу все классы: с первого по четвертый. Мальчишки и девчонки, притихшие, расселись за партами.

— Пока вот так и будем заниматься, все вместе,— сказала Ксения Герасимовна.— Вас много, а я одна, и к тому же война еще не кончилась, и школу топить нам нечем. Так вот и будем заниматься — теплее так, и никому не обидно.

Ребята смотрели на учительницу и видели, как заметно постарела она за эти два года: горькие складки обозначились у рта, пряди волос поседели.

— Поднимите руки, у кого есть учебники, тетради...

Несколько рук взметнулись над партами.

— Две... четыре... шесть... Негусто,— вздохнула учительница.

За партой нерешительно поднялся Володя Орловский:

— Ксения Герасимовна, мне один боец книжку оставил. Можно, я по ней буду учиться?

— Ну-ка, покажи. «Боевой устав пехоты»... Но это же не учебник, Володя.

— У меня тоже такая есть,— похвалился Юра.

— И у меня... И я принес...— зашумели ребята.

— Вот как! — улыбнулась Ксения  Герасимовна.— Тогда возьмем их, как говорится, на вооружение. Буквы и слова в уставе наши, советские, а для нас сейчас главное — научиться читать и писать. Буду задавать вам из устава.

Потом Ксения Герасимовна допытывалась, откуда ребята достали столько уставов. Объяснилось все очень просто: целую стопку этих пухлых книжечек ребята обнаружили в избе, где временно размещался штаб нашей части. Часть ушла на запад, кто-то из офицеров, по всей вероятности, забыл или посчитал ненужным тащить в трудную дорогу эти наставления. Ребята разобрали их по домам. А Володе Орловскому, точно, солдат-постоялец подарил устав.

...Вечером Юра сидел за столом и что-то сосредоточенно мастерил. Мама заглянула из-за спины, перепугалась: на столе поблескивали разряженные винтовочные обоймы, а Юра клещами вытаскивал из патронов пули. Ловко и быстро у него это получалось: р-раз — и готово, и порох аккуратно ссыпал на тряпочку.

— Ты убьешь себя. Перестань сейчас же!

— Не, мам, не бойся, это не разрывные — обыкновенные. Разрывные — те нельзя.

— Брось, Юрка, тебе сказано.

Юра смахнул капли пота со лба, деловито объяснил:

— Понимаешь, мам, это вместо палочек для счету. Мы все так делаем. Я девяносто штук пустых гильз набрал, а еще десяти не хватило. Спасибо Володьке — выручил.

Позже при свете коптилки он выполнял домашнее задание по письму: высунув кончик языка от усердия, на листе газетной бумаги по тусклым печатным строкам чернилами, настоянными на саже, выводил крупно: «Красная Армия — самая сильная армия. Мы победим».

— Хорошо я написал, мам?

Мама долго вглядывалась в каракули, вздохнула, погладила Юру по голове:

— Хорошо, сынок.

— Нет, не так надо.— Он схватился за ручку...

— Юра Гагарин,— спросила на следующий день учительница,— почему ты в последнем предложении поставил три восклицательных знака?

Юра поднялся за партой:

— Чтобы наши скорее фашистов разбили.

Ксения Герасимовна улыбнулась:

— Ну, хорошо. Тогда помоги мне карту повесить. Сейчас я вам покажу и расскажу, где бьет врага Красная Армия.

И так уж повелось: с этого дня, вплоть до конца войны, Ксения Герасимовна начинала свои уроки с политинформации. Прочерченная  красным карандашом линия фронта на карте каждый день надламывалась в сторону запада.

Апрельские ветры с хрустом доели последний снег, высушили дорогу. Подмытая вешней водой, обнажилась коричневая глина на склонах холмов, открылась во всем безобразии, учиненном войной, искалеченная земля: воронки от бомб и снарядов, ставшие болотами, искореженные остовы бывших когда-то грозными боевых машин, изломанные гусеницами и огнем окраины леса. Бои гремели далеко на западе, но война еще не ушла с смоленской земли.

• Предыдущая
• 34/95
• Следующая