Вернуться по следам - Му Глория - Страница 61

Жива! Песенка жива и цела, и я цела! Как хорошо!

Чьи-то сильные руки ощупали меня, я повернулась и увидела Гешино лицо очень близко. Он беззвучно шевелил губами.

Я встряхнула головой, сплюнула чуть солоноватые кровавые сопли, а потом еще и высморкалась по-босяцки, в два пальца. Шлюзы открылись, в уши хлынули звуки мира.

– Цела? – эхом спрашивал Геша. – Малáя, ты цела?

– Нормально. – Я расплылась в глупой, счастливой улыбке, Геша подхватил меня на руки и куда-то понес.

– Растяпа! – звучал где-то далеко-далеко Ирин голос. – Она сама виновата!

Точно, растяпа и есть, все еще в эйфории миролюбиво подумала я, но Песенка цела, и я цела… Хорошо…

Я слышала какие-то голоса, кто-то подбегал, тряс меня за руку, но голова все еще кружилась, я пристроила ее Геше на плечо и закрыла глаза.

Он принес меня в свой кабинет, положил на лавку, вытер мне лицо и руки влажной ветошью, накрыл чистой попоной, сунул под голову наволочку, набитую сеном.

В дверь протиснулась Лиля.

– Геша, ты в «травму» позвонил? – спросила она.

– Не надо в «травму». – Я говорила чуть хрипло, но вполне уверенно. – Нормально все… отлежусь.

– Нет, солнышко… – начала Лиля, но тут Геша налетел на нее как тщедушная наседка и стал выпихивать из кабинета:

– Ты иди, Лиль, не дергай ее… Я сам все. Ща компрессик сделаю, чайку, пусть отлежится чутка, а ты иди работай.

– Да как же я пойду, Геша, ты что!

– Лиль, – опять влезла я, – меня мутит и голова кружится. И все. Сотрясение, ну и чего, в первый раз, что ли? Я правда посплю, ладно? А то сейчас приедут, потащат куда-то…

– Во, и я говорю – оставь дите в покое, пусть очухается… – Геша все же вытолкал Лилю из кабинета и вышел сам, перед этим погасив свет.

Я, засыпая, слышала, как они шипели друг на друга за дверью, ругались и спорили.

Судя по тому, что я спокойно проспала несколько часов, победил Геша.

Я проснулась от того, что кто-то положил мне руку на лоб. Открыв глаза, я увидела Гешу, он был не в обычной своей растянутой мастерке, застиранной до бледно-василькового цвета, а в клетчатой рубашке, невыносимо застегнутой под горлом, и кургузом, как у Чаплина, пиджачке.

– Свиданка? – спросила я, подразумевая его парадную форму одежды.

– Не-е-е, ща домой тебя повезу. Ты как вообще? Встать сможешь?

Я села, протерла глаза и осторожно помотала головой. Мозги плескались внутри, словно вязкий кисель, все тело болело, но терпимо. Я рискнула встать, голова не кружилась, коленки не схлопывались, как перочинный ножик, состояние можно было признать приемлемым. Я всегда быстро восстанавливалась после травм; Геша знал, что делает, когда велел Лиле оставить меня в покое.

– Все нормально, Геш.

– Ну и хорошо, хорошо. Вот я тебе сейчас водички сварю, чайку попьешь, пока я сбегаю тачку поймаю.

– Ага… Только, Геш… До самого дома не довози, где-нибудь поблизости там меня высадишь, а то матушка всполошится.

– Ну, матери-то все равно надо сказать… И она ж у тебя доктор, пусть сама и посмотрит че как или сведет к кому…

– Не-а, маме никак нельзя говорить, она знаешь как визжать будет? – нахмурилась я. – Ей лишние волнения, мне неприятности, и на фига это надо? Со мной нормально все.

Геша задумался, потирая подбородок, а потом весь расцвел от какой-то удачной мысли.

– О! Я Романычу ща позвоню… И не криви рожу, травма есть травма, надо к доктору по-любому. Вон как тебя всю перекособенило, я боюсь, как бы ты еще и ребра не переломала…

Я вздохнула и полезла обратно под попону, это был знак, что я согласна с Гешиным решением. Конечно, деда я любила, но не настолько, чтобы посвящать его во все свои дела. Так я любила только Гешу, а может быть, и никого, но в данном случае дед – это был компромисс.

Я снова устроилась в своем уютном гнезде, а Геша снял трубку старенького телефона, постучал ею об стену (контакты там отходили) и стал набирать номер.

Через двадцать минут дед на казенной машине с заспанным шофером был у конюшни.

Они с Гешей деловито выпутали меня из теплых тряпок, снова ощупали, как лошадь, заставили глубоко дышать и поднимать руки.

– Да нет там перелома, и даже трещины, просто ушиблась! – вспылила я, вырываясь из теплых, цепких лап.

– Ладно, ладно, не кипятись… Ишь, спартанец… Иди сюда, лисенятко, к доктору поедем. – Дед завернул меня в попону и взял на руки.

– Маму не жалко? – спросила я, когда мы с дедом устроились на переднем сиденье «Волги». – Ей же сразу донесут…

– В казармы, Саша, – сказал дед шоферу, – к военному врачу поедем, я со Славиком договорился. – Славик – это был дедов однополчанин, тот самый генерал-майор. – У них там в госпитале строжайшая секретность. Матерь твою волновать не будем, это ты верно рассудила.

Шофер неодобрительно дернул ухом, и дед объяснил:

– Сердце у дочки больное, Саша, чуть что – сразу корвалол глотает, а девка, сам видишь, боевитая, вся в меня, так что мы все по-партизански, тихохонько… А и то – не сидеть же дитю на привязи…

Саша кивнул и поддал газу, мы доехали очень быстро.

Сонный солдатик проверил у деда документы и долго вел нас по унылым, крашенным серой краской коридорам, тускло освещенным лампами так называемого дневного света.

Солдатик отворил очередную дверь, и мы очутились в госпитале – запах больницы ни с чем не перепутаешь, кроме того, за столом у входа сидел мрачный человек в белом халате, он и повел нас дальше.

Поплутав еще немножко, мы остановились у белой облезлой двери, мрачный постучал, нажал на ручку и жестом предложил войти.

Из-за стола нам на встречу поднялся невысокий (по сравнению с дедом, конечно), лысый как колено крепыш с бычьей шеей, победно выпирающей из воротничка халата.

Отсутствие волос компенсировали густые и черные, как щетка для ваксы, усы. Когда он говорил, усы смешно шевелились.

– Здравствуйте, Николай Романович, – любезно сказал лысый (или усатый?) и пожал дедушке руку. – Давайте сюда вашего башибузука… О, да ты девица? А мне Бронислав Аркадьевич сказал, внук ваш упал с лошади…

– Внучка у меня, одни девки в роду, – сказал дед, а я уточнила:

– С лошадью.

– Что? – не понял усатый (или лысый?).

– Не с лошади, а с лошадью, – терпеливо повторила я. – Мы вместе упали.

– Ах вот как… Но верхом-то ты была, надеюсь? Не лошадь?

Я промолчала. Вот без чего бы я точно обошлась – так это без тупых шуток на мою больную голову.

Дед так и принес меня в попоне, врач отпустил пару шуток и по этому поводу. Я могла бы сказать ему в ответ что-нибудь гадкое, но мне не хотелось. Во-первых, человека все же подняли среди ночи, он, хоть и дежурный врач, как я поняла, но мог бы спать да спать, если бы не мы, а во-вторых, от него пахло, как от папы на ночных дежурствах, – антисептиком, дорогим одеколоном, крахмалом и усталостью.

Не переставая шутить, врач взял меня у деда из рук, посадил на топчанчик, осмотрел, посветил фонариком в глаза, пощупал пульс, потом велел снять майку, и провел беглую проверку целостности моего организма.

– Так, так… – Он снова сел за стол и стал что-то быстро писать, попутно говоря деду: – Ну что сказать? Кости целы, гематомка обширная на боку… Были бы мозги – было бы и сотрясение… А так – ничего страшного… Полный покой, пусть полежит дней пять, пустырник подавайте… Будут головные боли или еще что – сразу ко мне, вот телефон, звоните…

Дед кивал, а я возмутилась:

– Пять дней?! Да я свихнусь раньше!

– Свихнешься – в дурдоме закроем, – не поднимая головы от своей писанины, спокойно сказал врач, и тень детских страхов холодком скользнула по загривку. – Вот, – он протянул деду бумажку, – я тут понаписал кое-чего на всякий случай, но вы не залечивайте, мартышка ваша на удивление крепкая и сильная, сама отойдет, главное – полный покой.

Я злобно фыркнула и закатила глаза.

– Так, слушай сюда. – Врач подошел ко мне, взял за плечи и крепко встряхнул: – Будешь продолжать в том же духе, станешь к двадцати годам калекой. Спорт – это очень, очень плохо для здоровья. Спорт – плохо, физкультура – хорошо, запомнила? Будешь себя любить и беречь – останешься здоровой и сильной, будешь рисковать и рвать жилы непосильными нагрузками – пожалеешь, да поздно будет.