Вернуться по следам - Му Глория - Страница 62

– Да что вы, она же еще маленькая, не понимает, – вступился за меня дед, обескураженный такой внезапной резкостью.

– Ай, оставьте, – врач махнул рукой, – все они одинаковые – большие, маленькие, какая разница? Адреналиновые наркоманы… Лишь бы носиться сломя голову… Я их брата столько повидал – у-у-у… Этот взгляд ни с каким другим не спутаешь. Ну сами на нее посмотрите – еле-еле душа в теле, вся в синяках, а туда же – готова сей же минут опять на лошадь взгромоздиться. Да другая бы девочка рыдмя рыдала, а эта сидит как Сцевола и зыркает злобно… А? Что молчишь? Не прав я?

– Так и есть, – медленно сказала я, глядя на него с любопытством и неожиданно пробудившейся симпатией. – Ну а сами-то вы? Другие дяди давно спят после работы, а вы тут сидите посреди ночи, лечите кого попало, это как называется?

Врач с минуту смотрел на меня молча, пристально, я видела, как в его глазах разгораются искорки смеха, и наконец смех вырвался наружу. Лысый (или усатый?) долго хохотал, качая головой и вытирая рукавом халата выступившие слезы.

– Ой, уела, – никак не мог успокоиться он, – уела так уела, мартышка… Видать, не все мозги еще отбила себе, а? Ох, ну ладно… Серьезно – пару дней ты можешь полежать спокойно или к батарее придется привязывать?

– Не могу, – с сожалением сказала я, дед на меня цыкнул, и я обратилась к нему: – Дедуль, со мной нормально все… Я целый день сегодня отсыпалась… после падения… А дома как лежать? Маму не обманешь, она же врач…

– Врач? Как зовут? – встрепенулся усатый (или лысый, черт подери?).

– Никак. – Я сразу оборвала веселье.

– А, ну да… От родной матери прячемся, как же, я забыл… Ну тогда по состоянию… Не переутомляйся, на лошадь не лезь, пару дней пешком походи – не сдохнешь. Будет тошнить или голова закружиться – сразу ложись. Ну? Под честное слово отпущу…

Я неохотно кивнула.

– Вот и ладненько, уносите свою ядовитую амброзию, Николай Романович, не смею больше вас задерживать.

Дед взял меня на руки, поблагодарил врача и неловко затоптался, не зная, что делать. Взятки давать он совсем не умел. Я обняла его за шею и сказала:

– Дай ты ему уже денег, дедушка, не стесняйся. Врачам все что-нибудь приносят, это так заведено, а дядя же с нами полночи провозился.

– Да… да… – запыхтел смущенно дед и полез за бумажником.

Врач снова рассмеялся, устало потер переносицу и сказал:

– Не стоит, Николай Романович, такой цирк да с доставкой на дом – я сам должен бы вам заплатить… Так что – не надо, всего хорошего. Обращайтесь, если что.

Дед с облегчением вздохнул, еще раз горячо поблагодарил врача и вышел, тихо прикрыв дверь.

Глава 15

Золотая справка из военного госпиталя дала мне пять дней полной свободы от школы. Дед, соучастник многих моих преступлений, прятал от мамы портфель, а я круглосуточно ошивалась на конюшне, напрочь забыв, понятно, о постельном режиме и прочих неприятных вещах, сказанных врачом. Голова не кружилась и не болела, только отшибленный бок давал о себе знать, еще долго радуя меня волшебной сменой цвета – от фиолетово-черного к желтовато-зеленому.

Тренировались мы теперь каждый день, и Лиля сбивалась с ног. Из-за сырой и слякотной погоды работать можно было только в крытом манеже, разные группы наползали друг на друга; кроме нас требовалось подготовить к первым соревнованиям младших ребят.

Ира как-то незаметно свалила на Лилю всю работу и почти не появлялась в манеже, предпочитая целыми днями сидеть с конюхами в теплой дежурке.

Не могу сказать, что я была огорчена ее отсутствием, но удивила Ира меня здорово – ведь вот же наступил ее звездный час, через пару месяцев она может заявить нас как свою группу на городских соревнованиях, так что же не покажет класс? Но потом я вдруг поняла, что именно это ее и пугает. Ира боится провала, все ее хвастовство ничего не стоит, она просто трусиха. Если мы выступим плохо, Ире нужен повод, чтобы сказать: «Это не я, это она виновата!» – и ябедливо указать на Лилю.

Надо заметить, я считала трусость наиотвратительнейшим человеческим пороком (и любимый мною Михаил Афанасьевич укрепил меня в этом заблуждении), может быть, еще и потому, что сама мало чего боялась. При встрече с Ирой я теперь все чаще опускала глаза – мне было за нее стыдно.

В Ире все было не мило, даже ее красота казалась тяжелой и вычурной, и мне не нравилось, как она ездит – все время орет на Аякса и дергает его, а еще называет коня норовистым! Да был бы он с норовом, от Иры давно бы уже мокрое место осталось. Единственное, что у Иры действительно хорошо получалось, – это кокетничать с конюхами. Теперь, забросив тренировки, она целыми днями сидела в дежурке, курила и пила чай, а конюхи пользовались любым предлогом, чтобы бросить работу и присоединиться к ней, чем ужасно злили Гешу – ему приходилось постоянно гонять их, уж не говоря о том, что курить в конюшне не дозволялось никому. Как-то раз Геша даже вылил на всю компанию ведро воды, но и это не помогло.

Иру он сразу невзлюбил – за то, что она мешала работать, за то, что никогда сама не чистила Аякса и после тренировок бросала его в деннике нерасседланным.

Другие парни были рады услужить ей, всегда помогали подняться в седло и оказывали другие знаки внимания, Геша же обзывал козой и жестоко насмехался, стоило ей дать малейший повод для этого.

Это было странно, ведь Геша славился умением обращаться с женщинами, даже страшная, свирепая и толстожопая, как дракон, тетка-бухгалтерша из парковой администрации была с ним любезной (ну, насколько может быть любезным дракон), называла Гермесиком, а меня при встрече пичкала мерзкими, липкими карамельками, будучи уверена в том, что я младшая Гешина сестра.

Я удивлялась и приставала к Геше:

– Геш, а ты не можешь ее как-нибудь обезвредить? – Я подразумевала Иру.

– Обезвредить?! – ярился Геша. – Пороху в жопу напхать, подпалить и ганэ на Марс, в открытый космос, если только так. Ты посмотри, ну посмотри, обратно собачья свадьба!

Я послушно смотрела, как трое парней увиваются вокруг Иры, заглядывая ей в глаза, и начинала хихикать, а Геша закипал пуще прежнего:

– И не фиг ржать! Мне че, увольнять всех? Это ж не работники, это ж кобелюки неумные! Я ж ломакой их теперь до дела загнать не могу!

Наблюдая, как разваливается любовно отлаженный Гешей рабочий процесс, я с грустью думала, что зря посчитала Иру Артемидой. Она не Артемида, она Цирцея, и от ее злых чар люди превращаются в свиней. Я имела в виду не только конюхов, но и себя – до появления Иры я и не знала, что способна на такие скверные мысли и поступки, словно она одним своим присутствием пробуждала в людях все самое плохое, что дремало себе тихонечко в закоулках мыслей.

Однако больше всего меня беспокоил Геша. Я никак не могла поверить, что он может по-настоящему злиться на женщину, какой бы она ни была. Геша как-то раз сам обмолвился в одной из обычных наших отдыхательных бесед о том, что восточные мужчины (к которым он с гордостью себя причислял) никогда не относятся к женщинам всерьез, не обижаются на них, ничего такого – потому что считают их неразумными существами. Злиться на женщину, воевать с ней – это все равно что воевать с ребенком или там с верблюдом, то есть недостойное дело.

И теперь меня смутно терзало несоответствие Гешиного поведения с тем, что я знала об этом человеке. Нет, он не стал бы так обращаться ни с одной женщиной, он готов был поцеловать любую жабу, и все они превращались в каких-никаких принцесс, потому что трудно не стать принцессой или хотя бы не попытаться, если тебе создают для этого все условия.

Геша смешил их, льстил им, выслушивал их, они ему нравились – и от этого начинали нравиться и себе. С ним было легко.

Почему же с Ирой он ведет себя так грубо?

Сперва я подумала, что Геша влюбился в Иру. Ну у нас в школе мальчишки часто так себя вели – дергали за косички и всячески изводили именно тех девочек, которые им особенно нравились.

Но нет, ведь Геша взрослый, и у него много других женщин, которых он никогда не «дергает за косички». Что же тогда?