Клуб Первых Жен - Голдсмит Оливия - Страница 97

• Предыдущая
• 97/114
• Следующая

– Не знаю, – наконец ответила она.

Танаки улыбнулся, но глаза его оставались грустными.

– Сколько лет вашей дочери?

– Почти восемнадцать. А вашему сыну?

– Хироши пятнадцать.

Анни подумала, что больной мальчик должен быть самым большим разочарованием для своего отца. Ведь по традиции сын был продолжателем рода и дела отца. Но сам облик этого человека, то, что его окружало, говорило о том, что даже свое несчастье Танаки воспринимал не так, как заурядные люди.

– Его душа многое познала, – сказал Танаки. Несколько минут он хранил молчание. Затем, повернувшись к Анни, спросил:

– Вы замужем?

– Уже нет, – ответила она.

– Ваш муж умер?

– Нет, он оставил меня.

– Да, эти американские мужчины… Очень слабы. Я давно наблюдаю их. Ни семейного чувства, ни чувства… – Он помолчал, подыскивая английское слово. – Они живут только сегодняшним днем, как дети. Женщина на сегодня, выгода на сегодня. А когда женщина, вложения, доходы больше не удовлетворяют их, все кончается. И это не отцы своим детям. – Он покачал головой. – А японские мужчины идут по их стопам. Через десять лет они будут без ума от Джила Гриффина.

Анни кивнула в знак согласия, пораженная откровенностью признания этого человека. Ведь он был японцем, к тому же они были так мало знакомы.

– Значит, вы знаете Джила Гриффина? – спросила она.

– Я знаю много Джилов Гриффинов, – ответил он. – Поговорим о более важных вещах. Вам нравится Киото?

– Очень. Это как сказочный сон – как будто я всю жизнь знала и любила Киото.

– Вы христианка, миссис Парадиз?

Анни кивнула, хотя и не была в этом уверена.

– Значит, вы, в отличие от буддистов, не верите, что могли жить здесь раньше?

– Нет, но я так жалею, что не приехала сюда раньше. Здесь все само совершенство. Именно такими должны быть жизненные устои.

Танаки покачал головой.

– Всему этому приходит конец. Это старая Япония. Она умирает. Экономическое чудо – совсем не чудо для большинства японцев, а только тяжелый, изнурительный труд. Да еще вся эта безнравственность, которая пришла к нам с Запада. Скоро эта древняя красота погибнет.

– Может, просто примет другие формы. Почему же обязательно погибнет?

– Погибнет. На ее место придет душевная пустота.

– Не говорите так, господин Танаки. Прошу вас. Танаки повернулся и наклонил голову, как бы оценивая Анни.

– Может быть, миссис Парадиз, вы хотите увидеть императорский дворец Кацура?

– О, да, – воскликнула Анни. Он кивнул:

– Завтра едем. Вы и я.

Анни знала: ей оказана огромная честь. Она знала также, что ей необычайно повезло. Каждому, кто хотел взглянуть на виллу Хидеоши, правителя шестнадцатого века, требовалось специальное разрешение. Что уж говорить об иностранке.

– Танаки к тебе проникся, – сказала Бренда. – Будь осторожна, он пустит в ход все свои чары, когда поведет тебя обедать в чайный домик.

– Не говори глупостей, Бренда, – вмешалась Элиз. – Анни, крайне сложно попасть в Кацуру. Эксперты считают, что это вершина японской архитектуры и парковых ансамблей. Кобори Эншу, художник, планировавший парк, требовал полной свободы в расходах, сроках и действиях.

– Это был государственный заказ? – поинтересовалась Бренда.

– Вряд ли. Парк распланирован так, что, откуда на него ни взглянешь, кажется, что именно этот ландшафт – самый великолепный. Там построены четыре чайных домика, на каждое время года – свой.

– Это они и называют совершенством? – спросила Анни.

– Не знаю. Я там никогда не была, – призналась Элиз. Бренда присвистнула.

– Теперь я точно знаю, что он к тебе неравнодушен, – обратилась она к Анни. – Послушай, ты должна его обработать. Пусть, наконец, поймет, что нам надо сговориться насчет доков. И пусть останется хозяином своей компании.

Элиз и Анни с укором посмотрели на Бренду. Она пожала плечами, поняв свое поражение.

– Пока не посмотришь настенные рисунки школы Кано – не уходи. Говорят, они очень впечатляют.

Да, они впечатляли. Дворец Кацура, с его завораживающей вечной красотой, не был просто холодным совершенством. Не было на нем и печати изощренных японских традиций, по крайней мере, так показалось Анни.

– Гармония, красота раскрепощают душу, – сказала она господину Танаки. Они стояли около одного из строений и любовались парком. – Это место дарит полное отдохновение, – добавила она задумчиво.

– И все это сделано ради Хидеоши. Подумать только, без его богатства не было бы этого совершенства. Сам он был генералом, потом диктатором – необузданным и агрессивным.

– Как трудно в это поверить, – проговорила Анни, оглядываясь вокруг.

Сосновые иголочки, казалось, были специально зачесаны наверх, каждая крупинка гравия лежала на только ей отведенном месте. Создавалось впечатление, что чья-то заботливая, искусная рука выложила гравий, как мозаику.

Они стояли рядом в молчании. Через некоторое время Анни пошла по дорожке парка. Танаки последовал за ней. Оба не решались нарушить тишину.

Элиз была права: в каком бы уголке парка они ни оказались, перед ними открывался ни с чем не сравнимый по своей красоте ландшафт. Анни почувствовала, как что-то шевельнулось, ожило в ее душе. Как правы те, кто видит совершенство в единении человека с природой. Это и есть парадиз – рай.

Стоя на небольшом изумрудном холме, Анни словно познала новые тайны мироздания. Как и все движения духа, откровение пришло как нечто трансцендентальное, не поддающееся словесному описанию. На мгновение, равное вечности, все в мире, каждая его частица, представилась ей как совершенство во времени и пространстве; она сама прикоснулась к этому совершенству. Ее охватило чувство безграничной радости, смешанное с глубокой печалью. Благодарность переполняла ее душу. Невозможно забыть такие мгновения.

Анни повернулась к Танаки и прошептала:

– Благодарю. Поклон был его ответом.

Они обошли другие части дворца, и Анни воздала должное картинам.

– Их обновили; как говорят у вас, реставрировали, впервые за пятьсот семьдесят лет.

– Они великолепны, – сказала Анни.

– Я, как и вы, предпочитаю парк, – улыбнулся Танаки.

Когда они вышли из дворца, Танаки заметил:

– Пора перекусить. Вы пообедаете со мной?

Она кивнула. Он повел ее в глубь парка. Анни шла, пытаясь сохранить в себе те чувства, которые ей подарило озарение. Они были так хрупки. Только бы ничего не испортило этих минут. Скоро они приблизились к деревянному чайному домику у пруда.

– Прошу вас, – пригласил Танаки.

Анни сняла туфли и, ступив на устланый коврами пол, опустилась на коврик рядом с Танаки, зачарованная окружающим ее видом. Чайный домик отражался на гладкой поверхности пруда, что усиливало ощущение совершенства, гармонии и красоты, царивших здесь.

– Мы у вас пообедаем, – сказал Танаки, отдергивая занавес. Женщина в кимоно улыбнулась и поклонилась им. – Кио бенто, – поздоровался Танаки. – Устроим пикник по обычаям Киото, – обратился он к Анни.

– Значит, можно пообедать здесь? – Она была в восторге и… шоке.

– Это любезность с их стороны. Видите ли, я финансировал реставрацию.

Женщина протянула Анни полированную коробку, на черной глянцевой поверхности которой были изображены цветущие ирисы. Танаки, приняв от женщины такую же коробку, открыл ее и положил крышку под дно. Внутри был рис, рыба, салат, маринованные овощи – лакомства кухни Киото.

Во время обеда ни Анни, ни Танаки не проронили ни слова. Потом Анни вздохнула:

– Все здесь просто замечательно. Приезд сюда так изменил меня.

– Да, красота способна изменить человеческую душу. Ваш психолог Маслой проводил эксперименты по влиянию красоты на человека. Слышали об этом?

Анни отрицательно покачала головой.

– Он и его коллеги оборудовали три комнаты – одну оформили красиво, другую – обычно, третью – уродливо. Испытуемых просили оценить фотографии одних и тех же людей. В красивой комнате оценка была положительной, в обычной и уродливой комнатах – отрицательной. – Он вздохнул. – Меня это огорчает. Это значит, что обычное не дает полноценного мироощущения. Для того чтобы видеть красоту, нужно быть к ней причастным… А дворец Кацура на свете только один. – Он снова повернулся к Анни. – Расскажите еще раз о «Сильван Глейдс». Что он из себя представляет?

• Предыдущая
• 97/114
• Следующая