Клуб Первых Жен - Голдсмит Оливия - Страница 98

• Предыдущая
• 98/114
• Следующая

Анни описала школу, общину и принадлежащую ей территорию, рассказала Танаки о докторе Геншер.

– Школа дорогая, элитарная. Но если найти средства…

– Я хотел бы посетить эту школу. Возможно, привезти из Токио врачей. – Он помолчал. – И взять туда моего сына.

Анни кивнула.

– Я думаю. Хироши там понравится. Моей дочери нравится.

– Миссис Парадиз, вы считаете, я должен противостоять мистеру Гриффину?

– Безусловно. Только не вашими методами.

– Вы считаете, что было бы неправильно предоставить окончательное решение акционерам и дать им возможность выразить неодобрение мистеру Гриффину?

– Хороший отец вынужден иногда вести своих детей. В данном случае это означало бы обеспечение акционерам сиюминутной прибыли и долгосрочной выгоды, продажу доков и покупку цементного завода, увеличение доходов и прекращение потерь, – одним словом, это означает остановить Джила Гриффина. «Блужи Индастриз» сделает доки прибыльными.

– А если нет?

– Ничто не вечно, господин Танаки. Не все нам подвластно. Есть бремя, которое крайне тяжело нести одному.

Он посмотрел в сторону, поверх ограды чайного домика, на скалы, пруд, сосны.

– Пожалуй, вы правы, – наконец проговорил он.

Предварительные контракты, или, скорее, протоколы о намерениях, были составлены и подписаны в кратчайшие сроки. К началу следующего рабочего дня все собрались в кабинете Танаки. Опустившись на подушки вокруг низкого столика, они отрабатывали окончательный вариант контракта.

Через какое-то время господина Атаву вызвали. Он, в свою очередь, вызвал господина Танаки. Тот жестом пригласил Боба Блужи. Женщины переглянулись и пожали плечами.

– Опять чисто мужской разговор, – предположила Бренда. – Когда, наконец, можно будет уйти отсюда? У меня коленки отваливаются.

Прежде чем Анни и Элиз ответили ей, вернулся дядюшка Боб. Опустившись рядом с Элиз, он сказал:

– Плохие новости, дорогая. Это насчет твоей матери.

– Заболела?

– Хуже. Елена умерла.

Не прошло и часа, как они упаковали вещи и были готовы покинуть Киото. Выйдя из машины, Анни увидела Элиз. С одной стороны ее поддерживал Боб, с другой – Бренда.

Анни покидала Японию с болью в сердце. Не потому, что здесь она вкусила радость большой победы. Япония дала ей нечто большее: что-то зародилось в ее душе, и этот крошечный росток надо было беречь и пестовать, как берегли парки Капуры. Анни понимала, что Нью-Йорк – не то место, где из маленького ростка может вырасти благодатный сад. Усевшись рядом с Элиз, она стала вспоминать балладу «Изуми», которую слушала на банкете два дня назад:

Элиз остановилась на пороге большого ритуального зала похоронного бюро Кэмпбеллз и огляделась. Елена заранее продумала все до мельчайших деталей, словно оберегая Элиз от того ужасного состояния, в котором находишься, когда тебе приходится отдавать последние распоряжения по похоронам. По крайней мере, ей не надо было пытаться представить себе, как бы мама хотела быть похоронена. «В этом уже нет необходимости, – подумала Элиз. – Все сделано именно так, как хотела сама мама, вплоть до поминок в ее квартире по приезде с кладбища». Элиз поняла, что хотя бы в последние минуты своей жизни мать позаботилась о ней, и, несмотря на владевшие ею чувства тоски и одиночества, она смогла улыбнуться. «Спасибо тебе, мама», – подумала она.

Элиз очень хотела быть мужественной и сильной, чтобы пройти через это испытание. Горе утраты смешивалось у нее с огромной жалостью к себе. Она вынуждена была признаться, что ей очень хочется выпить, но вспомнила о соглашении, которое заключила с Брендой в День благодарения. В Японии, когда она узнала о смерти матери, ее первым желанием было выпить. Сама реакция и то отчаяние, которое она испытала, испугали ее. Именно в этот момент Элиз поняла, насколько сильно пристрастилась к алкоголю. Эта мысль еще больше укрепила ее в намерении бросить пить. Во что бы то ни стало. Но выдержать было очень трудно.

Она вздохнула и сделала шаг вперед. Пришла пора быть достойной своей матери. Она заняла место среди родных, автоматически пожимая руки и кивая головой в знак приветствия. Лалли Сноу, Гунилла Голдберг, какие-то незнакомые люди, затем пожилая дама, миссис Зонденберг, подруга мамы. Конечно же, Анни. И Бренда, крепко пожавшая ей руку. Доктор Бреннан, Ван Гельдеры, десятки других людей. Все выглядело весьма представительно. Несмотря на долгую болезнь Елены, люди не забыли ее. Элиз была им за это благодарна.

И тут она увидела его, входящего в зал и оглядывающего все вокруг. Лэрри подошел к ней. Он с минуту стоял, скромно открыв объятия, как бы приглашая ее, но не настаивая. Она секунду колебалась, затем сделала два шага вперед и оказалась в его объятиях. Легкое прикосновение его рук к спине вызвало у нее глубокий низкий стон. И она тут же начала плакать.

Сначала глубина горя испугала ее. Но вдруг она поняла, чего боится. Перед ней простиралась ее жизнь, и никто уже не стоял между нею и смертью. Не было больше никого между нею и вечностью, подумала она, и еще крепче прижалась к широкой груди Лэрри.

Подавив наконец рыдания, она взяла платок, предложенный им.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал, Элиз? Что тебе нужно?

– Просто постой рядом со мной, Лэрри. Мне нужен ты. – Она еще раз вытерла глаза, затем взяла его за руку и вместе с Лэрри вернулась на свое место. Казалось, завеса упала, тайна была разгадана. Ее мать не только дала ей жизнь, подумала она, но и следила за ее нравственностью.

Теперь некому было осуждать ее, некому удерживать, некому говорить, что она выглядит нелепо. Вновь и вновь она повторяла себе, что это ее жизнь. «Как бы я хотела прожить оставшиеся годы? – Она вспомнила слова дяди Боба: «Не растрать понапрасну вторую половину своей жизни». – Я думала, что поступаю правильно, выходя замуж за Билла. Но нравы изменились, мама. В ваше время нельзя было выйти замуж за мужчину моложе себя, но в наше время это вполне прилично, – подумала Элиз. – Почему мужчина может любить и быть любимым женщиной моложе его? Почему я не могу любить и быть любимой мужчиной, который моложе меня? А ведь именно это и произошло со мной, мама. Он любит меня. Может быть, не на всю жизнь. Возможно, что и я разочаруюсь в нем. Но сейчас я знаю, что он любит меня, а я люблю его, и я не откажусь от этого, как бы нелепо я ни выглядела в глазах других людей».

Анни наблюдала, как Бренда опустилась на мягкие подушки дивана в гостиной Елены и сбросила туфли.

– Уф, эта боль сведет меня с ума, – сказала Бренда, растирая свои ноги.

– Ну что ты, Бренда, – произнесла Анни, улыбаясь. – Это Элиз может жаловаться. Ты-то не была целый день на ногах, как она.

– О, да. Я так привыкла, что у меня это стало дурной привычкой, – согласилась Бренда. – Как ты еще держишься, малышка? – спросила она Элиз, и в ее голосе чувствовалась забота.

«Бренда меня поражает, – подумала Анни. – Трудно было относиться к Элиз добрее. Казалось, Бренда считает, что она несет за нее личную ответственность».

– Я хотела бы выпить, – сказала Элиз.

– А я хочу кусочек шоколадного торта, – произнесла в ответ Бренда. – Что же тут нового?

– Но я не буду пить, – вздохнула Элиз. Бренда скривилась.

– Видимо, это значит, что я не буду есть торт.

– Я так горжусь вами, – сказала Анни. – Вам обеим пришлось пережить так много. Я думаю, вы настоящие женщины, раз держите свое слово.

• Предыдущая
• 98/114
• Следующая