Грань силы (СИ) - Рябов Яков Сергеевич - Страница 4

Чупа в основном помалкивал. Он вообще говорил очень мало. И то лишь тогда, когда его прямо о чём-то спрашивали.

Константин же легко поддерживал любую тему, какую только за завтраком поднимали. Ну и, разумеется, радовал всех своими непревзойдёнными вокальными данными.

— Утро доброе, как я. А я не добрый них*я[1], — напевал он под довольные лица Лёхи и Мехмета. — В зеркале капец еб*ло, но вчера мне было мало. Утро доброе, как я. А я не добрый них*я. В воздухе опять промилле и болезненный делирий.

Вознаградили его за старания вполне приличной долькой копчёной колбасы, что выделил Лёха из последней полученной им передачки.

По окончанию завтрака наступило время работы. Редкое явление для отбывающих наказание в тюрьмах, а не в колониях, но тоже имеющее место быть. Константина распределили в ремонтную бригаду, что должна была покрасить несколько стен в коридорах, а всех трёх его сокамерников отправили на кухню. Везунчики, что тут было ещё сказать.

Следующие несколько часов для Константна прошли в окружении едкого запаха химикатов и целого отряда охраны, что следила за ним и другими «художниками». Один это ироничное название воспринял слишком серьёзно и действительно начал между делом выводить серой краской различные фигуры, надписи и половые органы. Скорее всего, именно за последнее его серией ударов по рёбрам и наказали. Констану и остальным же досталось просто за то, что они своего товарища не остановили. Ну и потому что тихо посмеивались над написанным.

Воспитательные процедуры поводом для прекращения работы, разумеется, не стали, и все дружно продолжили красить как ни в чём не бывало. Во второй половине дня от пропитавшего всё и вся запаха уже откровенно кружилась голова. Кое-кого из заключённых от него даже стошнило. Но дело всё равно требовали довести до конца.

Единственным плюсом в сложившейся ситуации было то, что она подразумевала внеплановую помывку. С прошлой таковой прошло уже три дня, а следующую обещали только через четыре. Так что Константин был очень рад возможности постоять немного под горячим душем. Даже с учётом того, что температура в оном не регулировалась и была слишком близка к тому, чтобы превратить воду в чистейший кипяток.

Ближе к вечеру всех разогнали по своим камерам.

Чупа под строгим руководством Мехмета заварил всем чифир, а Лёха из всё той же передачки достал горсть сахарного песка. Практически праздник. За очередными привычными разговорами пролетел целый час. После Лёха с Мехметом принялись играть в шашки, Чупа лёг спать, отвернувшись к стенке, а Константин вновь взялся за так полюбившееся ему в тюрьме чтение.

Забавно, как оно всё повернулось.

Раньше Константин все эти книжки попросту ненавидел. Это началось ещё со школы. Тогда матери приходилось буквально заставлять его читать хотя бы что-то. Теперь же, когда ни на что другое время особо было не потратить, Константин сам взахлёб поглощал всё, до чего только мог дотянуться. Художественные произведения, образовательные и даже религиозные.

— Мне не до сна палач придет на рассвете. И звук шагов за дверью бьет словно нож[2], — часто нашёптывал он, читая подобные книги. — Но в клетку входит не гонец верной смерти. А в рясе черной Святая Ложь. Святой отец принес во тьму слово божье и вечной жизни мне сулил чудеса. «Ты смертник, и вернуться к Богу ты должен». Шептал священник и лгал в глаза.

Но больше всего, разумеется, Константина привлекали именно художественные произведения. Их он читал в наибольших количествах и не только потому, что такую литературу в тюрьме было гораздо легче достать. Просто многие из этих книг он по несколько раз перечитывал.

Например, нынче в его руках покоился уже разваливающийся экземпляр бессмертных Двенадцати стульев за авторством Ильфа и Петрова. Превосходный роман, который Константин читал уже в третий по счёту раз. И каждый без исключения с истинным удовольствием.

Как и, неверное, всем, кто когда-либо прикасался к данному произведению, Константину очень нравился главный герой книги. Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей. Он же сын турецкоподданного, он же «велики комбинатор».

«Он любил и страдал, — читал Константин строки, описывающие состояние души Бендера. — Он любил деньги и страдал от их недостатка».

Это было слишком жизненно. Настолько, что не улыбаться становилось решительно невозможно.

Единственным, что всегда смущало Константина в творении двух авторов, была концовка. Она в его голове ну никак не желала увязываться со всем предшествующим ей текстом. Уж больно разительным был контраст между основным повествовательным тоном произведения и его финалом. Прямо-таки гром среди ясного неба, иначе было и не сказать.

Константин слышал, что у работы было какое-то продолжение и очень хотел его узнать, однако раздобыть оное у него никак не получалось. В тюрьме оно попросту отсутствовало. И перелистывая очередную страницу Константин от всей души пожалел, что не попросил Диму его достать. Совсем забыл об этом в свете тех новостей, что старый друг на него обрушил.

В назначенный час объявили отбой, и книгу пришлось отложить. Охранники прошлись по камерам, убеждаясь, что все заключённые были на своих местах, после чего выключили свет, оставив лишь тусклое дежурное освещение.

В камере воцарилась тишина.

Константин, как и все, поудобнее устроился на своей койке и прикрыл глаза. Не став, впрочем, их полностью закрывать. Хотя спать хотелось жутко. Уже не первую ночь Константин держался на самом краю блаженного забвения, не позволяя себе в него провалиться. И с каждым следующим закатом делать это становилось всё сложнее.

Минуты сменялись минутами и медленно превращались в часы. А Константин всё продолжал бодрствовать. Правый его глаз уже полностью закрылся, а левый вот-вот грозился последовать этому дурному примеру. Мысли путались и вязли в самих себе. Константин помнил, что ему нужно было держаться в сознании, однако уже плохо понимал, а зачем именно. Биологические потребности уверенно брали своё.

Но тут раздался скрип, что мгновенно привёл Константина в чувства. Он напрягся всем телом, но как-либо проявлять этого не стал. Лишь чуть пошире приоткрыл левый глаз.

Это был Лёха. Он сел на край своей койки и медленно спустился на пол. Можно было бы подумать, что ему просто приспичило, однако движения его были слишком уж осторожными. Лёха очень старался не шуметь. А ещё он сжимал в руке что-то тонкое. И шёл прямо к койке Константина.

Человек конечен.

И года в тесной камере было достаточно, чтобы узнать о соседях всё, что требовалось о них знать. Привычки, манеру речи, признаки гнева или волнения. А также последствия старых травм. Например, таких, из-за которых даже через года коленный сустав продолжал быть крайне неустойчивым.

Константин ударил сразу, как Лёха оказался в зоне его досягаемости.

Резко подавшись вперёд, он кулаком зарядил ему левее коленной чашечки, и Лёха мгновенно упал, разразившись болезненным воем. Мехмет с Чупой тут же повскакивали на ноги.

Как и сам Константин.

— Охрана! — заорал он, пересиливая вой Лёхи. — Охрана! Убивают! На помощь! На помощь!

Бросившись к двери, он прижался к металлу спиной и замолотил по нему руками.

— Да завались ты! — рявкнул с акцентом Мехмет и бросился на Константина с заточкой.

Видно было плохо.

И всё же Константин смог перехватить его руку и намертво вцепился в неё пальцами. Мехмет вырывался. Он дёргался, толкал и бил Константина свободной рукой, однако высвободить своего орудия так и не смог. А Константин в то же время бил его в ответ. У него оставались лишь голова и ноги. Но даже так он сумел зарядить Мехмету коленом в пах и хорошенько приложился лбом по его круглому носу.

Слева вспыхнула боль.

Выше груди, но ниже ключицы. Заточка таки нашла свою цель. Рана вышла несмертельной, но очень болезненной.

— Охрана! Охрана, мать вашу! — продолжал орать Константин, борясь с Мехметом у самой двери.

Но ни тревоги, ни криков в ответ не последовало.