Когда солнце погасло - Лянькэ Янь - Страница 20

Тогда отец потряс за плечо хозяина Гао из чайного магазина на главном перекрестке:

— Ты не спишь, случайно. У тебя глаза в кучу.

Хозяин Гао тоже сбросил отцову руку с плеча:

— Чего ты меня трясешь. Думаешь, я сноброжу. — Сказал резко, но глаза на отце не собрал. Смотрел в другую сторону. Смотрел в исчерна-серую горячечную ночь. В дымку и мглу на той стороне улицы. А потом обернулся к людям на перекрестке и проговорил: — Я тут самый старший, а потому слушайте, что я скажу. В городе Гаотянь началось коллективное снобродство, так что спать нам нельзя. Человек ложится спать и заражается снобродством. А как заразится, сам не знает, что ему делать. Спать сегодня никому нельзя. Сядем у своих магазинов и будем сидеть, не то у нас весь товар вынесут Не то заснобродим, помрем и сами того не узнаем.

И все собрались вокруг хозяина Гао из чайного магазина. Сказали, сделаем, как ты говоришь, будем всю ночь до утра стоять на перекрестке, никуда не пойдем, а если кто решит ограбить магазины, вместе его проучим. Отстоим магазины. Отстоим улицу. Главное — до утра продержаться. Но тут же заговорили, чего ради торчать здесь всю ночь. Пошли лучше выпьем. Пошли выпьем. За выпивкой и ночь пройдет. Снобродство пройдет. Отстоим магазины. Отстоим улицу. А если кто решит ограбить магазины, пока город снобродит, всей толпой его проучим.

И ушли.

Разошлись.

Сговорились пойти за пивом, но половина людей разбрелась по своим магазинам. Один хлопнулся и уснул прямо на тротуаре. Другой хотел его растормошить — не спи, не спи. Но сам лег сверху и тоже уснул.

На перекрестке остался только мой отец. Он смотрел на уходящих людей, как пастух смотрит на стадо, что разбредается по холму. Одинокий. Недвижимый. Будто на всем хребте Фунюшань больше нет ни души, он один стоит на околице горной деревни. Будто во всем мире никого не осталось, он один стоит на перекрестке.

Час был поздний. Да, поздний. Третья стража, а то и четвертая. Половина двенадцатого или двенадцать. Раньше в такой час на улицах Гаотяня царила тишина, город спал. Слышалось только сонное бормотание. Но сегодняшней ночью в поздней кромешной тишине смутно слышался ревущий грохот. А в грохоте прятался смертельный страх. Постояв в тишине на перекрестке, отец вернулся к магазину. Сначала шагал медленно, потом быстрее. Быстрее, потом медленнее. Наконец вернулся в магазин, увидел, что мать больше не вырезает во сне цветы, а просто спит, привалившись к стене. Из снобродной суеты отступила в неподвижность сна. Постоял у двери. Подумал. Приподнял мою мать с пола, точно мешок.

— Если спать хочется, ложись и спи, только до смерти не заспись.

Сказав так, отец потащил мать к лестнице. Чтобы она легла в комнате наверху.

Дома у нас всего четыре комнаты. Наверху две. И внизу две. Верхние комнаты жилые. Нижняя передняя отведена под магазин НОВЫЙ МИР, а в задней у нас кухня и склад. Лестница стоит в углу у задней стены. Лестница из вяза. Когда-то ее покрасили красной краской. Теперь краска облупилась, и остались только темно-серые доски. В середине каждой ступеньки чернеют две вмятины, прошорканные нашими подошвами. Ступая по этим самым вмятинам, моя мать поднималась наверх. Отец проводил ее глазами и вернулся в магазин. Посмотрел налево. Посмотрел направо.

— Няньнянь, тебя вроде в сон не клонит. Если не клонит, лучше сегодня ночью не спи. — Потом пошел на кухню, умылся под краном, вернулся и протянул мне мокрое полотенце: — Умойся и пойдем со мной к старому дому. Вдруг кто решит взломать наш старый дом, пока город снобродит.

Сказал так и пошел. Повел меня на улицу, в сонную ночь.

Отец шагал впереди, я за ним. Дорогой говорили о разном. Только я теперь не помню, чего мы там говорили. Вроде говорили — боишься заснобродить. Охота заснобродить, да сна ни в одном глазу. По телу бродит странная сила, как несколько лет назад, когда меня привезли в лоянский зоопарк. Показали новый дивный мир. Отец говорил, сегодня городу грозит беда. Грозит погибель. Я говорил, главное — до утра продержаться. Небо посветлеет, солнце взойдет, и все проснутся. Кому надо жать, пойдут жать. Кому надо молотить, пойдут молотить. Кому надо открывать магазин, пойдут открывать магазин.

И еще много всего говорили. Только не припомню чего.

Шагали и шагали.

Лунный свет был вроде воды. Только не дарил прохлады, как раньше по ночам. Казалось, водный лунный свет льется из кипяченых помоев. Из кипяченых помоев, которые еще не успели остыть. И земля варилась в лунном свете. И пар от земли поднимался вверх. И пот стекал по нашим лицам и спинам. С людной центральной улицы мы шагали к деревенским кварталам в западном конце города, идти было не больше двух ли. Чуть больше двух ли. Раньше казалось, от нового дома до старого всего несколько шагов. Нотой ночью дорога растянулась на десять ли, на двадцать ли. На сто ли, на тысячу ли. Сначала мы увидели человека, который заснул и вышел из дома помочиться — словно ребятенок, он достал свой срам, шагнул за ворота и стал мочиться на дорогу. На дорогу, несколько лет назад покрытую новым бетоном. Скопившийся на бетоне горячий пар мешался с мочой, обжигающе шипя. Человек мочился и говорил сам с собой:

— Хорошо, как же хорошо. Дал же владыка небесный людям такую радость.

Верно, они с женой только закончили свои дела. Или как раз занимались своими делами, и он решил помочиться. А как помочится, вернется к жене в постель. Но человек помочился, а про жену в постели забыл. Вспомнил о другом. И решил сделать, о чем вспомнил. И свернул на развилке к снобродству. Встал посреди дороги, оторопело уставился в небо:

— Светает. Как рассветет, надо купить матери бараньей похлебки. На рассвете жена как раз не заметит. Надо выйти пораньше, купить первую чашку из первого котла. Чтобы мяса побольше, жира погуще. Мать жалуется, что который день хочет поесть бараньей похлебки.

Человек завязал штаны и пошел к автобусной станции. Лотки с бараньей и говяжьей похлебкой всегда стояли вдоль дороги у автобусной станции. Увидев нас с отцом, замер посреди улицы:

— Эй, который час. Не могу понять, ночь сейчас или утро.

Отец приник к его лицу, всмотрелся.

— Чжан Цай, ты снобродишь.

— Я тебя спрашиваю, который час.

Отец со всей силы хлопнул Чжан Цая по плечу. Чжан Цай качнулся, распахнул глаза, потряс головой:

— Как я на улице оказался. Я ведь по нужде вышел, а на улице как оказался. — Чжан Цай развернулся и пошагал к своему дому, словно только что проснулся. — И что я на улице делал. Зачем пошел на улицу.

Дальше нам встретилась женщина лет тридцати — с серпом в руках она вышла из дома.

— Устала, не могу больше. Не могу больше. — Так она бормотала и вдруг бросила серп на землю. — Ох, рожаю. Рожаю.

Согнулась пополам. Села на корточки. Словно сейчас покатится по земле от боли. Мы подумали, она и правда собралась рожать прямо на улице, кинулись к ней, подхватили под руки. Увидели, что в красном полотне ее лица плещется яркий свет фонаря. Но женщина говорила и кричала не открывая глаз. С закрытыми глазами, словно опьянела от красоты.

— Ты снобродишь, — гаркнул отец, потряс ее за плечо, и мы перевели глаза на ее живот.

Она в самом деле была беременна. Живот выпирал. Пучился наружу. Прикрытый просторной рубашкой из тонкого набивного ситца. Травы, цветы и деревья на рубашке вымокли от пота.

— Скорее просыпайся и ступай домой, не то угодишь в беду со своим пузом, — прокричал ей в лицо мой отец.

Тогда она проснулась и почему-то рассмеялась.

— Тяньбао, я теперь мальчика понесла. Первые три у меня девочки.

Она говорила, заливаясь смехом. Напоследок улыбнулась и скрылась за своими воротами. Дальше заскрипели ворота соседнего дома. Ивовые ворота. Скрип несмазанных петель распарывал воздух.

Ворота проскрипели и выпустили наружу человека за шестьдесят. Щуплого. Седого. В шлепанцах. С тяжеленным мешком за плечами. Человек сгибался пополам под тяжестью своего мешка, через каждые два шага останавливался и перебрасывал мешок с плеча на плечо. Сколько он шел, столько бормотал себе под нос. И бормотание было похоже на шум воды, будто у него из мешка льется вода. Льется, плещет ему под ноги. На улицу. Но, миновав несколько домов, мы поняли, что у него за мешок. Поняли, куца и зачем он его несет. Человек подошел к дому Лю Датана. Застучал в ворота Лю Датана — братец Датан, открой.