Охра (СИ) - Прягин Владимир - Страница 3

Поднявшись со стула, я прошёлся по комнате. Вернулся к дивану, смерил старика взглядом и угрюмо спросил:

— Зачем вам нужен свой человек в этой Академии?

— Дело в том, — произнёс старик, глядя на меня снизу вверх, — что я получил послание из далёкого прошлого.

— Да вы издеваетесь, — буркнул я, опять сев на стул.

— Сейчас поясню. Весной я перелистал один из своих альбомов с набросками — старый, из студенческих времён. Я был на третьем курсе тогда, рисовал охотно… И многие зарисовки сделаны как раз в кампусе. Территория там обширная, есть укромные уголки… И вот на чистой странице спустя полвека вдруг проявилась надпись моей рукой: «Проверить третий межевой столб»…

— Пока не пойму, в чём драма. Может, та надпись была давно, вы просто забыли.

— Нет, к сожалению. Этот альбом я помню, и никаких пометок там не было. Кроме того, написано с применением эффектора…

— Это как?

— Магической краской, если выражаться вульгарно, — ответил дед. — Это очень странно. Такая краска стоит недёшево. И делать ею пометки — всё равно что прикуривать от крупной банкноты… К тому же на территории Академии нет третьего межевого столба… Это древние мегалиты, они считаются памятниками культуры… Находятся как раз в кампусе, но их там два, а не три…

— Ну, если даже и так. Ерунда какая-то…

Разговор утомлял меня уже не на шутку. Головокружение ощутимо усилилось, мысли путались, а голос собеседника звучал глухо, будто сквозь вату.

— Это не ерунда, — возразил старик. — Поверьте мне на слово, из ума я ещё не выжил… Похоже, мне подчистили память…

— У вас так могут?

— Официально — нет, но у лордов много секретов. А если вспомнить другие странности, с которыми я столкнулся тогда, во время учёбы… У меня давно было подозрение, что вокруг Академии творится что-то неладное, но я это списывал на привычную грызню лордов… Не хватало зацепки, но вот теперь я, кажется, её получил…

— Да ладно вам, Финиан, — отмахнулся я раздражённо. — Ну, предположим, была действительно разборка аристократов или типа того. Теперь-то какая разница? Полвека прошло, вы сами сказали…

— Разница есть! — приподнявшись, каркнул он с неожиданной злостью. — Принципиальная разница, колоссальная! Из Академии Красок я выпустился крепким середнячком, солидным ремесленником. Звёзд с неба не хватал, но имел все шансы на денежную работу в столице… Предложения были, но…

Его вновь оставили силы, и он откинулся на подушку. Продолжил тише:

— В столице у меня не сложилось. Срывались выгодные контракты, на которые я рассчитывал… А одно влиятельное лицо намекнуло мне недвусмысленно, что специалисты моего уровня более востребованы в провинции… В итоге я уехал-таки… И моя невеста уехала со мной вместе, хотя она-то была талантлива в самом высоком смысле… Все были тогда уверены, что она продолжит учёбу, по углублённой программе для самых лучших… И сам я тоже предлагал ей остаться на этот дополнительный курс, но она даже слушать не захотела… Решимости ей было не занимать…

— Ну, и дальше что? — спросил я. — В провинции жилось плохо?

— Не шиковали, но и не бедствовали. Хуже было другое — моя жена тосковала, хоть и не признавалась в открытую… Несколько раз я делал попытки вернуться-таки в столицу, но передо мной как будто выставили барьер. Я списывал это на невезенье, на стечение обстоятельств. Теперь, однако, всё это предстаёт в ином свете… Надпись в альбоме дала толчок, и мелкие детали, которые я забыл за давностью лет, теперь вспоминаются и складываются в неприглядный узор… Вне всяких сомнений — я, будучи студентом, перешёл кому-то дорогу, и за это меня загнали в болото… Пустили жизнь под откос… Поэтому повторяю — разница есть… Жаль только, зацепку я получил так поздно, когда уже растратил все силы…

— Ясно, — сказал я, чтобы сказать хоть что-то.

Мне было всё труднее следить за его рассказом. Звуки вокруг меня искажались, со зрением тоже происходила непонятная хрень — краски выцветали, а в углах комнаты мерещилась туманная взвесь.

— У вас начинается Серая лихорадка, — сказал старик. — После первого перехода приступ может быть сильным, но вы ещё молодой, поэтому справитесь… У меня приступ будет в сравнительно лёгкой форме — но я физически дряхл, и это проблема… Поэтому я так торопился вам рассказать…

Он схватил меня за предплечье и, сделав усилие, произнёс почти без запинки:

— Когда придёте в себя, подпишите грамоту о наследовании. Она подготовлена. Поезжайте в столицу, станьте студентом. Найдите третий межевой столб. Сообщите мне, если я к тому времени буду жив… Если нет, то…

Дед замолчал, запнувшись на полуслове.

Пальцы его разжались, рука безвольно упала и свесилась с дивана. Глаза закрылись. Он продолжал дышать, но впал в забытьё.

Я сидел, уставившись на него, и не мог понять, что мне делать дальше. Перед глазами плыли серые пятна. Сквозь эту муть доносился голос, что-то втолковывал — надоедливый, как комар.

На минуту в голове просветлело, и я сообразил — это Флендрик мне объясняет, что наверху есть комната для меня. Кое-как я встал и пошёл за ним. Вскарабкался по ступенькам, едва не перевалившись через перила. Держась за стену и отдуваясь, доковылял до нужной двери.

Флендрик тут же смылся, спеша к хозяину.

Я снял куртку, стащил ботинки, сев на кровать. Взгляд упал на тумбочку, там лежали три книги. Верхняя была тонкая, в переплёте с яркой картинкой — цветные кубики с буквами, фрукты, рыжая кошка. Азбука, вероятно, но алфавит был мне незнаком.

Какое-то время я таращился на букварь, пытаясь поймать какую-то мысль, которая от меня ускользала. И наконец поймал-таки.

Флендрик говорил со мной не по-русски, но я его понимал.

И постфактум ко мне пришло осознание, как всё это сработало.

Когда я переступил границу между мирами, на меня как будто налипла неощутимая паутина. Она была сплетена из тончайших смысловых нитей, которые (как бы дико это ни прозвучало) сопрягались с той информацией, что хранилась у меня в голове. В этом сопряжении перестраивались нейронные связи, в доли секунды формировались новые лингвистические шаблоны…

И вот теперь, когда я представил себе эту картину, мне окончательно поплохело.

Сознание, пискнув жалобно, отключилось — или, точнее, перешло в режим полусна. Я лежал ничком на кровати, вокруг клубился серый туман, а в нём, как водоросли на дне, колыхались цепочки символов, свивались во что-то трудноопределимое и вновь расцеплялись. Мебель и стены теряли цвет, взамен обретая неестественную контрастность. Лишь постепенно цвет возвращался, чтобы всё повторилось.

Меня бросало то в жар, то в холод, я потерял счёт времени. Лишь однажды, очнувшись, понял, что вокруг уже глубокая ночь. Луна заглядывала в окно, а на тумбочке появилась стеклянная бутылка с водой — Флендрик постарался, наверное. Жадно выхлебав половину, я вновь упал на подушку.

Серая лихорадка отступила к полудню.

Я на ватных ногах добрался до санузла — тот, к счастью, имелся в доме, несколько архаичный, но всё же функциональный. Ванна без душа, два крана (один с холодной водой, а другой с горячей), ватерклозет.

Остаток дня я проспал уже без кошмаров, и следующую ночь тоже.

Проснувшись утром, почувствовал зверский голод и спустился на кухню. Флендрик в ответ на моё приветствие что-то буркнул угрюмо, но всё-таки поставил передо мной тарелку с холодным мясом. И объяснил, что хозяин всё ещё борется с лихорадкой, а местный доктор, заходивший вчера под вечер, не хочет давать прогнозов.

Я смёл с тарелки еду и вернулся в комнату.

Взял букварь, заглянул в него осторожно.

Вроде бы вся грамматика нового языка уже разместилась у меня в голове, и базовая лексика тоже, но детская книжка действовала как якорь и успокаивала. Я листал её, ощущая, как мысли приходят в норму.

Письменность поначалу давалась с некоторым трудом. Но через четверть часа я уже читал по складам, а вскоре смог написать на листе бумаге карандашом простенькую фразу из середины азбуки: «Кот любит сметану».