Селфхарм - Горошко Ирина - Страница 5

и мне было невыносимо

Как-то Аня с мамой возвращались откуда-то – магазин, танцы? – и мама говорила своим этим тихим несчастным голосом, как ей тяжело, как муж не даёт ничего сделать, не ценит всего, что она вкладывает в семью, в него, как он её не любит.

Они шли по эстакаде над железнодорожными путями, грохотал огромный поезд, оставляя в воздухе полоску чёрного дыма.

– Дочь, если бы не ты, я бы была сейчас под этим поездом, но ты мне далась уж слишком высокой ценой… Я же чуть не умерла во время родов. Ты не представляешь, сколько было крови, – вздохнула Анастасия Евгеньевна и глянула на Анечку. – А что, Вика-то уже взрослая, она бы пережила… Ладно, идём домой, я супа сварю.

Анастасия Евгеньевна смотрела на дочь, но не видела отчаянный ужас, в который превратилось лицо девочки.

В тот день с Аней впервые случились они – задыхи. Когда пытаешься дышать, но вдохнуть не можешь. Пытаешься зевнуть, но вдохнуть не можешь. Как будто горло становится узким-узким, стенки горла сужаются-сужаются, чтобы в итоге совсем склеиться и не дать Ане дальше жить.

В феврале Аня съездила на таможню два раза, в марте – десять, а в апреле катается до станции Жаровни и обратно каждый день.

К девяти утра влетает в офис, до одиннадцати нужно успеть подготовить документы, не отвлекаться, собраться. Бестолково толпятся юные мальчики и девочки – волонтёры, кто-то постоянно кричит в телефонную трубку, Дубовский раздаёт интервью всё никак не кончающимся журналистам, а Джульетта громогласно отчитывает всех подряд. Трезвонят телефоны, жужжат принтеры, хлопают окна и двери.

Иногда везёт – Ане удаётся поработать за компьютером Люды, которую взяли помощницей Джульетты на «Слёзы Брехта» вместо Ани. В этом уголке можно сосредоточиться и какое-то время спокойно заполнять заявления. Но появляется раскрасневшаяся Люда, Аня освобождает место и снова скитается по столам в поисках свободного компьютера.

Ох уж эта Люда. Гладкие каштановые волосы до плеч, платье обтягивает подтянутое тело, и даже уставшей и явно невыспавшейся она выглядит хорошо. Иногда Ане кажется, что она ловит на Люде любующийся взгляд Джульетты, а один раз она даже видела, как Джульетта что-то Люде рассказывала и они вместе смеялись, и Джульетта явно была этому рада.

Заслужит ли и Аня такое когда-нибудь? Или для этого необходимо быть красоткой с длинными волосами?

Люда плюхается за компьютер, открывает несколько документов сразу и умудряется в два счёта раздобыть свободный телефон. Пальцы скачут по кнопкам, она звонит в театры, гостиницы, посольства, а ещё часто общается с неким Никитой:

– Никита, они требуют красный глянцевый половик сорок на пятьдесят. Нет, с собой не повезут, мы должны им его предоставить. Не бывает такого? А что тогда делать? Нет, в ДК глубина сцены десять метров, а им нужно минимум пятнадцать. Ну не подойдёт же никак, смысл спрашивать? Нет, левый карман шириной не меньше десяти метров должен быть! И световой пульт твой они не одобрили.

Волонтёры толпятся десятками и почти друг от друга не отличаются. Девочки поголовно в ботинках и кроссовках, висящих на бёдрах широких джинсах, без макияжа, с цветными, как у самой Ани, волосами. Мальчики похожи на девочек, щуплые, в скинни-джинсах, манерные и, кажется, немного истеричные. Поэтому волонтёрку и помощницу Люды Михалину сложно не заметить с её копной густых каштановых волос до талии. Всегда при аккуратном макияже, словно сделанном по всем правилам из ютуб туториалов, чаще всего – на каблуках.

Каждый день они с Людой садятся за стол и сверяют какие-то списки. Иногда Люда вслух набрасывает Михалине, что писать, а Михалина сразу отстукивает наманикюренными пальцами на английском:

– Так, в общем, пишем, что красного половика нам в этом городе, да и в этой стране, не найти. Пусть ищут возможность везти свой. Но сформулируй это как-то повежливее. И другую площадку предложить не можем, времени уже совсем мало до показа, пусть адаптируют спектакль под глубину десять метров. Но опять же, вежливо пиши.

Неужели и такие девушки, как Люда и Михалина, с этими своими гладкими волосами и причёсанными бровями (просто копии Аниной сестры Вики!) – неужели и они могут хотеть быть тут?

Но не зевать, Аня, нет времени расслабляться! За час до отправления поезда она бежит в кабинет к главному бухгалтеру Фаине Петровне. Купюры получает из холёных рук с прозрачной кожей и немного выступающими венами.

– Билеты не забудь сдать, как вернёшься! – напутствует Фаина Петровна, в голосе пробивается хрипотца курящей женщины. Аня, накинув пальто и не застегнув его как следует, вылетает из здания Музея довоенного искусства и несётся, несётся скорее на вокзал. Всегда Аня выбегает впритык и рискует опоздать.

Широким шагом можно успеть. Поезд в 6:30, ещё одиннадцать минут, давай, Аня, пользуйся своими длинными ногами! Непроснувшаяся спина ноет под тяжестью рюкзака, затылок взмок, заболеть ещё не хватало. В животе который день пляшут ножи, то и дело покалывающие в стенки. Опять позавтракать не успела, какое там, опять вместо обеда будет глазированный сырок с ледяным йогуртом из магазина у станции. Если Аня вообще о еде не забудет, как это было уже несколько раз.

Сама с собой договорилась: на таможне вызволяем чемодан, притягиваем в галерею, отдаём художнице и – гоним домой. Суббота, подъём в полшестого – это ненормально. Суббота – а Аня и так всю неделю моталась туда-сюда. Суббота – Аня вернётся домой и будет спать.

Сегодня в полночь – перформанс арт-группировки NARCISSISTER «Огонь», тот самый, о котором Аня больше всего читала и мечтала. Ха-ха. Даже если звёзды на небе сложатся в причудливый узор и Аня освободится к вечеру, ни на какие перформансы она не поедет. Спит по пять часов уже третью неделю, чувствует себя уставшей с той самой секунды, как открывает глаза. Если получится хотя бы сегодня нормально выспаться, каким же счастьем, благословением, подарком судьбы это будет!

Звонит телефон, в трубке нервничает Дубовский:

– Аня, ты вообще понимаешь, что показ СЕГОДНЯ?

Аня понимает, Аня делает всё, что может, Аня гарантирует, что реквизит будет привезён вовремя.

– Письмо от Департамента показывала?

– Показывала.

– И что?

– Посмотрел.

– Аня, держи меня в курсе. Срыв показа – такого в истории фестиваля ещё не было.

Задача на сегодня: прибыть к восьми на таможню, сразу бежать к кабинету инспектора-мудака и выяснить, дал ли он разрешение на выпуск. Заявления Аня подала ещё в четверг, в пятницу спокойно открыла папку с рассмотренными заявлениями, вытянула файлик с фирменным логотипом «Арт энд блад», и там, прямо по центру листа, кричала красным огромная печать:

ОТКАЗ

Это конец? Посылку отошлют обратно, прилетит художница, а реквизита нет, перформанса, значит, тоже не будет, гости фестиваля плюнут в лицо Дубовскому, который прочтёт Ане лекцию, какое она ничтожество, а Джульетта найдёт самые острые обороты и убедительные доводы и докажет: Анна Горелочкина – говно.

Джульетта – она же так и скажет.

И Аня поверит. Если она не смогла справиться с такой малостью – выручить пару коробок, то на что она вообще годится? Что она о себе возомнила, думая, что подходит для этой работы, что вообще способна на что-то большее, чем варить кофе и перекладывать бумажки?

Обежала все окошки, размахивая этим файлом, пока её не направили прямо к таможенному инспектору, рассматривающему это заявление.

Мужчина лет сорока, с залысиной и нависающим над ремнём животом внимательно выслушал Аню и противно заулыбался. Он него пахло заношенной рубашкой, обильно политой одеколоном.

– Девушка, а что, посылка эта вам так уж нужна? Что это вообще такое? – инспектор взял копию заявления, надел очки и, слегка щурясь и держа бумагу на расстоянии вытянутой руки, зачитал: