Эликсир. Парижский парфюмерный дом и поиск тайны жизни - Левитт Тереза - Страница 2

Но к 1830-м годам химики в основном забросили эти поиски. В новое время сложилась новая догма, и она постулировала равенство между живой и неживой материей. Утверждалось, что все в мире состоит из одних и тех же веществ и подчиняется одним и тем же химическим законам. Возглавил это новое направление Лавуазье, с ходу отметавший все, хотя бы отдаленно отсылавшее к алхимии или намекавшее на существование особой жизненной силы. Его старания привели к полнейшему пересмотру терминов, которыми пользовались химики: купоросное масло стало серной кислотой, а адский камень – нитратом серебра; и такие изменения коснулись сотен ранее принятых названий. Дойдя до понятия spiritus rector, Лавуазье вместе с соавторами заявили: “Мы сочли, что оставлять его в силе нельзя” ⁴. Он предложил заменить его словом “аромат”, но с оговоркой, что оно не соотносится с какой-либо реальной сущностью.

Ожидалось, что бензоиловый радикал позволит хоть как-то приблизить сложный мир живой материи к системе Лавуазье, распространить разработанную им классификацию и на органическое царство. Но природа продолжала играть в прятки. Работая с результатами своего открытия, Лоран и Ложье поняли, что и оно не дает того исчерпывающего ответа, на который они надеялись, а лишь влечет за собой целую череду еще более глубоких и странных вопросов, которые уводят исследователя все дальше от торных дорог академической химии. Spiritus rector как будто упорно отказывался умирать и, напротив, продолжал управлять организацией живой материи такими способами, которые химикам никак не удавалось воспроизвести.

Попытка разгадать эту тайну обнаружила глубокий, непреодолимый разрыв между порождениями природного мира и получаемыми химиками искусственными продуктами, и загадка эта по сей день остается одним из самых больших вопросов, стоящих перед наукой и ждущих ответов. К поискам привлекали не только эфирное масло горького миндаля, но и особенно пахучие материалы из обширной природной кладовой: это и бодрящий аромат лаванды, и нежное благоухание ванили, и резкий дух камфоры, и свежее дуновение грушанки, и даже едкая вонь опиума. В центре событий оставался парфюмерный дом – старейшее из подобных заведений в Париже в ту пору, когда там трудились Эдуард и Огюст. Его основал дед Эдуарда Блез Ложье вот уже более полувека назад, чтобы продавать дистиллированный жизненный дух различных цветов, трав, кореньев, семян, смол и камедей, ценившихся покупателями за особые оздоровительные свойства. Здесь-то и начинается наша история.

Париж, рю Бур-л’Аббе, 1770

Блез Ложье, дед Эдуарда, в молодости уехал из южной Франции в Париж, чтобы попытать там счастья в торговле духами. Вскоре после переезда у них с женой Мари-Жанной родился первенец – сын. Их родной город, Грас, давно уже славился по всей Европе как центр парфюмерной промышленности, но Ложье не удалось вступить в местную гильдию: новичков туда пускать очень не любили. В Париж он перебрался как раз потому, что там система гильдий была устроена свободнее, столичная клиентура была многочисленна и зажиточна, а для победы над парижским зловонием, которое давно сделалось притчей во языцех, требовалась вся мощь парфюмерного искусства. Жители столицы вечно жаловались на дурной местный запах, который “не под силу вынести ни одному чужестранцу”. И с ними соглашались лучшие умы той эпохи. Первым, что привлекло внимание Руссо, когда он прибыл в Париж, стали “грязные и вонючие улицы” города, а Вольтер в пору изгнания сетовал на его “сумрак и смрад” ¹.

Илл. 1. Кладбище Невинных служило местом массовых погребений еще со Средних веков. Вдоль его южной стороны тянулся оссуарий (костница).

Чтобы добраться до магазина Ложье на рю Бур-Л’Аббе, нужно было побороть страх перед самыми характерными и сильными запахами, какие только издавал Париж. Если идти с Левого берега, то необходимо было пересечь Сену по мосту Менял (Pont au Change) и оказаться на рю дю Пье-де-Бёф, которую крайне придирчивый хроникер Парижа Луи-Себастьян Мерсье называл “самым вонючим местом в мире”. Там на небольшой площади располагались переполненная тюрьма, склад для хранения мертвых тел, мясницкая, скотобойня и грязный рыбный рынок. Стекавшие по открытому каналу человеческие нечистоты сливались с потоками крови с бойни и вместе неслись прямо в Сену – главный источник питьевой воды для жителей Парижа.

Илл. 2. Рю Бур-Л’Аббе проходила между двумя оживленными улицами – рю Сен-Мартен и рю Сен-Дени, что видно на карте Тюрго, выпущенной в 1739 г. (Улицы, обозначенные здесь как Grand Heuleu и Petit Heuleu, позже носили название Hurleur.)

За рекой путь продолжался по рю Сен-Дени, мимо кладбища Невинных (Cimetière des Innocents), зловонность которого вызывала возмущение горожан еще в 1770-х годах. С XII века там хоронили парижских бедняков – зачастую в братских могилах и без гробов, просто в саванах. А к XVIII веку слои почвы, служившие основанием некрополя, сместились, обнажив полуразложившиеся тела, и порой соседи жаловались, что к ним сквозь стены погребов буквально ломятся мертвецы. Все вокруг пропитывалось запахом смерти, и в некоторых подземных кладовых воздух становился настолько ядовитым (“мефитическим”), что, войдя туда, можно было задохнуться.

Дальше располагался Ле-Аль – открытый продуктовый рынок, где каждый из торговых рядов источал собственный неповторимый запах. При движении на север по рю Сен-Дени сначала нужно было миновать рю о Фер, где продавали сено, а затем рю де ла Коссонери, где шла торговля домашней птицей. Неподалеку оттуда стояли торговцы сыром и рыбой, и исходившие от их товара запахи безошибочно различались даже с изрядного расстояния. В Париже за каждым углом органы обоняния улавливали все новые сигналы. Это хорошо подметил русский писатель Николай Карамзин, совершивший путешествие по Европе в 1780-е годы. Он предупреждал читателей, что, прогуливаясь по Парижу, можно увидеть “везде грязь и даже кровь, текущую ручьями из мясных рядов, – зажмете нос и закроете глаза”. Но стоит ступить еще шаг – “и вдруг повеет на вас благоухание счастливой Аравии или, по крайней мере, цветущих лугов прованских: значит, что вы подошли к одной из тех лавок, в которых продаются духи и помада и которых здесь множество” ².

Если свернуть от открытого рынка на рю оз Урс, то вскоре она выводила к началу рю Бур-Л’Аббе, по обеим сторонам которой располагались лавки, предлагавшие товары покупателям из разраставшегося буржуазного сословия. Эта улица тянулась между рю Сен-Дени и рю Сен-Мартен, параллельно двум главным городским артериям, которые пролегали через центр Парижа с севера на юг. У этих двух улиц была совершенно разная репутация: Сен-Дени славилась (как тогда, так и сейчас) проститутками и ночными заведениями, а Сен-Мартен – церквями и благопристойностью. Встрявшая между ними рю Бур-Л’Аббе служила своего рода мостиком между этими не пересекавшимися сферами человеческой деятельности. Размещавшиеся вдоль нее магазины предлагали респектабельному среднему классу все товары, в каких только нуждалось хорошо устроенное домохозяйство, и заодно потакали потаенным позывам к роскоши и сладострастию.

До магазина Ложье, расположенного в доме № 30, нужно было пройти примерно две трети длины улицы. Уютно устроившись между цветочной лавкой и заведением, где продавались надушенные веера, он служил редким островком отдохновения посреди душного смрада городской жизни. Его окна были обращены к темным и узким пассажам улицы Гранд-Юрлёр, где промышляли своим ремеслом продажные женщины. И даже там, куда свет проникал свободнее, чрезмерное изобилие магазинов создавало впечатление, что за деньги можно купить что угодно. Магазины, тянувшиеся вдоль улицы, заполоняли модные и прихотливые товары, зачастую весьма специфические и изготовлявшиеся в соответствии со строгими цеховыми предписаниями. Например, имелись специализированные лавки для торговли лентами, бумагой, дамскими шляпками, ювелирными изделиями, кружевами, струнами для музыкальных инструментов, игральными картами и так далее. По одну сторону улицы располагался магазин, где продавались только подтяжки для брюк, а по другую – магазин ремней ³.