Парторг (СИ) - Риддер Аристарх - Страница 14

Мысль о возможности продавать эти протезы союзникам, пришла в голову Сталина одной из первых, когда он начал читать записку Маленкова. И это было не последним, что сподвигло его на принятие окончательного решения.

— Так точно, товарищ Сталин, — ответил нарком, вытягиваясь. — Не сомневаюсь, что коллектив ГАЗа с честью справится и внесёт свой достойный вклад в решение задачи, поставленной перед ним.

— А теперь, — Сталин хитро, с какой-то прищуренной усмешкой посмотрел на всех присутствующих, — какие есть предложения по судьбе самого товарища Хабарова? Какой трудовой фронт ему предложить? Куда направить молодого, талантливого человека?

Он медленно и тщательно вытряхнул трубку, затем взял одну из своих любимых папирос «Герцеговина Флор», сломал её пополам своими пожелтевшими от никотина пальцами и начал набивать табаком свою трубку. Присутствующие в кабинете молчали и терпеливо ждали окончания этого неторопливого священнодействия, не смея его прерывать.

Маленков и Берия по долгому опыту работы знали, что хозяину кабинета часто не нравится, когда кто-то спешит говорить во время набивки им своей трубки, и лучше подождать, пока он её раскурит и сам даст знак продолжать. А наркомы, естественно, не собирались говорить раньше хорошо знающих все тонкости и порядки в этом кабинете Маленкова и Берии.

Сталин молчание расценил как само собой разумеющееся и правильное, неторопливо раскурил трубку, сделал несколько затяжек, и поднял глаза на Маленкова, который пока в этом кабинете за всё совещание говорил меньше всех.

Опытный аппаратчик, проработавший со Сталиным не один год, мгновенно понял намёк и начал отвечать на вопрос, заданный всем, но адресованный прежде всего ему:

— Думаю, что товарища Хабарова можно будет направить на усиление сталинградского горкома ВКП(б), — начал он обстоятельно. — Сначала инструктором отдела строительства. Город разрушен, предстоит колоссальная работа по восстановлению. Тем более что он сам высказывал такое пожелание: вернуться в Сталинград, где воевал.

— Правильно, Георгий Максимилианович, — улыбнулся Сталин, и улыбка эта была теплой, почти доброй.

Увидев улыбку Сталина и услышав обращение к себе по имени-отчеству, что случалось последнее время нечасто, Маленков внутренне вздохнул с облегчением, почувствовав, как спадает напряжение.

Он точно знал по опыту, что это означало: товарищ Сталин справился со своими внутренними проблемами, которые он лично не знал в деталях, но хорошо видел, чувствовал, что они есть и что что-то гнетет вождя. А это было залогом того, что в ближайшие часы Верховный примет правильные, взвешенные решения, которые быстро окажут благотворное влияние на обстановку под Харьковом, на фронте.

— Но этого будет недостаточно, — Сталин продолжил развивать мысль Маленкова. — Полагаю, нам надо серьезно усилить кадры сталинградского горкома, направить туда группу проверенных товарищей. Город-герой, город-символ должен быть восстановлен в кратчайшие сроки, это имеет огромное политическое и моральное значение. И вы, товарищ Маленков, срочно этим займётесь, лично подберете кандидатуры. Но первым кандидатом у вас пусть будет комиссар госпиталя товарищ Андреев Виктор Семенович. Он хотел бы пойти на фронт, просился не раз, вот мы его и пошлём, но только на трудовой фронт, восстанавливать Сталинград. Рассмотрите, товарищ Маленков, его кандидатуру в качестве одного из секретарей горкома, например, второго. Я его хорошо знаю ещё по гражданской войне, по Царицыну, и уверен, что он будет на своем месте, справится с задачей.

— Будет исполнено, товарищ Сталин, — ответил Маленков, мысленно уже прикидывая список кандидатов.

— Вот и хорошо, — Сталин выбил трубку о край пепельницы. — Всем задачи ясны? Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ Сталин, — снова хором ответили присутствующие.

— Тогда идите, товарищи, работайте. Времени мало, а дел много.

Когда дверь за ними закрылась, Сталин подошел к окну и долго смотрел на ночную Москву, на еле видимые кремлевские стены. Где-то там, в госпитале в Горьком, лежал девятнадцатилетний еще по сути мальчишка, потерявший ногу, но не потерявший веру в будущее. И может быть, именно такие, как он, и спасут эту страну, отстроят ее заново после войны.

Он снова закурил папиросу и вернулся к другому столу, где его ждали груды документов, требующих срочного ознакомления. Ему Верховному главнокомандующему Вооружёнными Силами СССР надо срочно их рассмотреть, чтобы через несколько дней контрнаступления немцев были остановлены везде, на всем огромном фронте от Баренцева моря до Черного.

О принятых в Москве решениях, организационных и кадровых, в Горьком узнали когда город продолжал спать. Мартовская ночь еще окутывала улицы темнотой, лишь редкие фонари бросали тусклый свет на заснеженные тротуары. И несмотря на столь ранний час, когда большинство горожан досматривали сны в своих не очень теплых квартирах, сразу же несколько сотен людей без раскачки начали работать.

Еще бы, какая может быть раскачка, когда сразу же на два ведущих завода города пришли шифрограммы с грифом «секретно». Телеграфные аппараты отстукивали зашифрованный текст в тишине ночных дежурок, операторы связи спешно расшифровывали послания, а курьеры с красными печатями на пакетах уже мчались по заснеженным улицам к домам директоров и главных инженеров. Шифрограмма с таким же грифом пришла в крупнейший госпиталь, где дежурный врач, получив конверт из рук военного курьера, немедленно позвонил комиссару. Соответствующие шифрограммы пришли в руководящие советские и партийные органы города и области, разбудив секретарей обкома и горкома, заставив их спешно одеваться и ехать в свои кабинеты сквозь ночную стужу.

Но еще раньше, когда стрелки часов едва миновали цифру четыре, шифрограммы с грифом более высокой степени секретности поступили в Управление НКВД по Горьковской области. Там их ждали, там дежурили всю ночь, и когда звякнул аппарат Бодо, оперативные работники уже знали, что делать дальше.

Всё это было связано с выполнением задач, поставленных перед горьковскими заводами лично товарищем Сталиным. Имя вождя, прозвучавшее в шифрограммах, придавало происходящему особый вес и неотвратимость.

Причем еще никто не знал, в чем они конкретно будут заключаться, но работа по их воплощению уже началась. Заводские цеха, обычно немного затихающие к ночи, вдруг снова загудели, зажглись все лампы, и к станкам начали стягиваться люди, вызванные срочными телефонными звонками из домов и общежитий.

Хотя два человека в Горьком с уверенностью почти на сто процентов могли сказать, в чем дело. Но даже они не могли даже предположить, почему такая секретность и, самое главное, срочность выполнения поставленных задач. Этого не знали и четверо участников ночного совещания в Кремле, которые, вернувшись в свои рабочие кабинеты после долгого разговора с вождем, неожиданно тут же получили шифрограммы с необычайно жесткими сроками исполнения поручений товарища Сталина. Сроки эти были столь невероятными, что даже закаленные аппаратчики переглянулись с недоумением.

Более-менее правдоподобную версию мог бы высказать секретарь Сталина Поскребышев, но он, естественно, никому и никогда не посмеет высказать свои догадки. Многолетняя служба рядом с Хозяином научила его главному: молчанию.

Поскребышев абсолютно правильно предположил, что вопрос, рассматриваемый на ночном совещании, того не стоил и что причиной этого было редкое проявление человеческой слабости Хозяина, свидетелем которой он стал накануне, когда случайно услышал часть разговора Сталина с кем-то. Голос вождя звучал непривычно мягко, почти нежно, несмотря на трагическое содержание разговора, и в нем слышались человеческие теплота и огромное горе, которых Поскребышев не слышал уже много лет.

Кто был этот, и скорее всего, была, Поскребышев даже не мог предположить, но он точно знал, вернее чувствовал на каком-то подсознательном уровне, что именно это было причиной такого нестандартного поведения Сталина. Кто-то сумел пробиться через броню вождя к его человеческой сути, и это был редкий случай, который Поскребышев наблюдал за все годы службы.