Парторг (СИ) - Риддер Аристарх - Страница 12

Его грозной репутации, его авторитета в партийном аппарате оказалось достаточно, чтобы шестерёнки бюрократической советской административной машины провернулись с такой скоростью, что уже к полуночи он был готов идти со своими предложениями к товарищу Сталину. А Сталин, которому Маленков изложил суть вопроса кратко и четко, сумел разобраться в данном вопросе ещё быстрее: он схватывал суть на лету, это было одним из его талантов.

И сейчас этот достаточно приятный вопрос, светлое пятно среди тяжелых военных проблем, оказался первым, по которому Председателю ГКО предстояло принять решение в эту ночь.

Вызванные по этому вопросу Маленков, три наркома: авиационный Шахурин и автомобильный Куршев, и НКВД Берия молча стояли навытяжку, выстроившись в ряд, и ждали вердикта товарища Сталина, ждали, что он скажет.

Маленков и Берия знали, по какому поводу они сейчас находятся в самом главном кабинете Советского Союза, в кабинете, где принимались судьбоносные решения. А вот два промышленных наркома были в полном неведении и, не подавая вида, сохраняя невозмутимые лица, оба гадали, по какому поводу они в таком составе оказались пред очами товарища Сталина. Их вызвали внезапно, посреди ночи, без объяснений.

А что повод серьёзный, в этом они не сомневались. На этот «ковёр» просто так не вызывали, каждый вызов что-то означал, тем более так внезапно, в два часа ночи, когда нормальные люди спят.

Когда верный секретарь Поскрёбышев, неизменный страж приемной Сталина, принёс заготовленные папки с документами, необходимые для исчерпывающего рассмотрения вопроса: чертежи, расчеты, отзывы специалистов, Сталин потушил папиросу в хрустальной пепельнице и предложил наркомам, показав рукой на папки:

— Садитесь, товарищи, и ознакомьтесь. Не торопитесь, изучите внимательно.

Поскрёбышев, не успевший выйти из кабинета Хозяина, задержавшийся у двери, очередной раз был в недоумении: зачем он вызвал к себе этих четырёх реально очень занятых людей, у которых работы по горло? Ведь он же всё уже решил, это было видно по его лицу, по интонации. Зачем тогда это совещание?

У верного секретаря, прослужившего Сталину почти двадцать лет, было, конечно, своё объяснение таким вот необъяснимым на первый взгляд вызовам своего Хозяина. Сталин, по его мнению, в этом находил отдушину для своей истерзанной души, когда хотелось просто волком выть от боли, от напряжения, от груза ответственности. Когда нужно было отвлечься от тяжелых мыслей, переключиться на что-то другое. И сегодня дело было не только в тяжёлом положении наших войск под Харьковом, не только в военных неудачах. В конце концов, это война, где смерть одного человека трагедия, а смерть тысяч — всего лишь статистика, как он сам как-то сказал.

Но вчера вечером Поскрёбышев видел не железного и мудрого «отца народов», не того Сталина, которого знала вся страна. По стечению обстоятельств, почти одновременно пришли известия обо всех троих сыновьях Верховного: двух родных о Якове и Василии, и приёмном, Артёме Фёдоровиче Сергееве, сыне трагически погибшего в двадцать первом году революционного друга Сталина, знаменитого товарища Артёма.

Василий и Артём были ранены в боях, причём Сергеев уже не в первый раз. Он уже много раз мог быть комиссован по ранениям, но отказался это делать даже тогда, когда знаменитый хирург Бакулев чуть ли не в буквальном смысле пришил ему оторванную и раздробленную кисть после тяжелейшего ранения. Он успел уже побывать в немецком плену в начале войны, бежал из-под расстрела буквально в последний момент, партизанил в лесах, а потом, перейдя линию фронта, опять ушёл на фронт.

Известия о ранении сыновей были не очень приятные, но не самые страшные, они живы, будут жить. Что нельзя было сказать о докладе советской разведки о Якове, старшем сыне.

Попавший в плен в июле сорок первого года в самом начале войны Яков Джугашвили с октября 1942 года содержался в концлагере Заксенхаузен, в особом лагере для важных пленников, где его держали отдельно, пытались использовать для пропаганды.

Поскрёбышев предполагал, что советская разведка не раз предпринимала попытки освободить Якова, вызволить сына вождя из плена, но даже для него, находящегося в самом центре власти, это было тайной. А вчера верный секретарь в этом убедился окончательно, когда случайно услышал, не подслушивал специально, просто оказался рядом, как Сталин кому-то по телефону сказал, и голос его звучал непривычно:

— Не увидим мы больше нашего Яшу на этом свете, обречён он. Сегодня мне доложили, что наши товарищи потеряли последнюю надежду на его освобождение. Немцы держат его крепко, охрана усилена.

Голос Сталина дрожал, срывался, впервые за почти двадцать лет секретарской службы Поскрёбышева. Это было страшно слышать, вождь, который всегда держался железно, вдруг становился просто отцом, потерявшим сына.

Маленков и Берия этого не знали, не слышали того разговора. У Сталина были свои секреты даже от людей из самого ближайшего круга, даже от тех, кому он доверял больше всего. И они тоже недоумевали, зачем понадобилось на такое плёвое, по их мнению, дело, какие-то протезы для инвалидов, тратить бесценное время, вызывать наркомов посреди ночи. Вопрос решён, в этом они тоже не сомневались, и просто надо распорядиться, дать указание, а Поскрёбышев уже завтра подаст на подпись оформленное решение, отпечатанное на машинке.

От этих мыслей их оторвал спокойный и ровный, как всегда, голос товарища Сталина.

К этому моменту ночного совещания Сталин полностью взял себя в руки, и снова стал тем товарищем Сталиным, которого все знали:

— А что нам товарищ Берия может доложить о проведённой проверке по его линии? Что выяснили органы?

Народный комиссар внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия выступил вперед на полшага и начал докладывать четко и по-военному кратко:

— Как ни удивительно, товарищ Сталин, но мы оперативно получили все ответы на поставленные вопросы, — он держал в руках тонкую папку с документами. — Товарищ Хабаров после окончания семилетней школы в городе Минске и выпуска из воспитанников детского дома должен был начать работать на строительстве авиазавода в Минске летом сорок первого года, а потом, после обучения в ФЗУ, остаться работать на нём квалифицированным рабочим. Минские товарищи успели провести положенную в таких случаях проверку и отправить все документы в центральный аппарат перед самой войной. Товарищ Хабаров несколько дней назад был принят в ряды ВКП(б), и в отношении него была начата проверка в установленном порядке, как положено для всех новых членов партии. Сегодня я всего лишь ускорил процедуру, дал указание провести все проверки немедленно, и мне уже доложили результат. В его личном деле, переправленном из Минска, есть качественные фотографии, сделанные накануне войны в сорок первом году. В госпитале недавно сделана фотография для личного дела члена ВКП(б). В нашем распоряжении есть также фотография, сделанная, когда он стал кандидатом в члены ВКП(б) в Сталинграде. Так что сомнений в его личности нет абсолютно никаких. Это один и тот же человек. И высказанные некоторыми товарищами подозрения совершенно беспочвенны, не имеют под собой никакой основы.

Берия сделал паузу в своём докладе, он по многолетнему опыту работы со Сталиным знал, что сейчас тот вынесет один из своих вердиктов по его докладу, скажет свое веское слово. И он не ошибся.

Сталин медленно, не торопясь подошёл к небольшому столу, стоявшему в углу кабинета, и взял лежавшую на нём трубку. Берия знал, что иногда, правда, он никак не мог понять закономерности, в каких именно случаях, Хозяин берёт трубку перед тем, как начать говорить что-то важное. Это был своего рода ритуал.

— Бдительность нам терять нельзя никогда, — негромко начал Сталин, неторопливо набивая трубку табаком из специальной табакерки. — Её потеря приведёт к неизбежной гибели нашего дела, нашего государства. Враг не дремлет, он постоянно пытается проникнуть к нам, засылает своих агентов. Но бывает, что чрезмерная бдительность превращается в болезненную подозрительность и наносит большой вред нашему общему делу, отвлекает силы на ловлю несуществующих врагов.