Парторг (СИ) - Риддер Аристарх - Страница 10

Мы работали остаток дня и весь вечер, забыв про обед, про ужин. Санитарки приносили нам чай, который мы пили, не отрываясь от чертежей. Пересчитывали, корректировали, искали оптимальные решения. Как это ни удивительно, но мы успели, и в итоге у нас полностью стальное изделие оказалось не таким тяжёлым, как казалось в начале. Мы нашли способы облегчить конструкцию, использовав более тонкие листы стали там, где нагрузки были меньше и применив трубчатые элементы вместо сплошных. Тем более что, по мнению Канца, высказанному после тщательных расчетов, мы перестраховываемся и закладываем излишние запасы прочности, которые можно смело уменьшить процентов на двадцать.

Следующую ночь я не спал, и это было настоящим испытанием. Культя ныла всё сильнее, и её всю рвало так, что мне хотелось выть и лезть на стену от боли. Боль была такой, какой я не испытывал уже несколько дней: острой, пульсирующей, невыносимой. Иногда от боли у меня начинался бред и начинались видения, что я попал в плен и меня пытают каленым железом. Даже инъекция морфия, которую мне сделала прибежавшая дежурная медсестра, не сняла полностью вернувшиеся фантомные боли. Я чувствовал свою отсутствующую стопу, чувствовал, как она горит, как её сжимают в тисках, скручивают.

Несколько раз я от боли, наверное, терял сознание и скорее всего кричал. У меня осталось от этих минут и часов боли смутное воспоминание, что я опять пережил как поднимался со своей ротой в атаку, как мы, 16 сентября сорок второго, сойдясь насмерть с немчурой, отбили Мамаев курган, всего лишь высоту с отметкой сто два метра на моей офицерской карте. После этого мы окончательно поняли, Сталинград немцам не по зубам.

Испугавшийся дежурный персонал отделения поднял на ноги, наверное, абсолютно всех, кого только можно. Прибежали медсестры, дежурный врач, даже санитарки столпились у двери палаты, заглядывая внутрь с испуганными лицами.

Пришедший персонально ко мне главный хирург госпиталя, разбуженный среди ночи и примчавшийся в одной гимнастерке, накинутой на белье, осмотрел меня внимательно, прощупал культю, посветил фонариком в глаза, послушал сердце и покачал головой с озабоченным видом.

— Врать тебе, лейтенант, не хочу, да и не имею права, ни профессионального, ни чисто человеческого, — сказал он, садясь на край моей койки и глядя мне прямо в глаза. — Скорее всего, теперь ты всю оставшуюся жизнь будешь страдать от этих болей, которые будут возвращаться к тебе после сильного нервного напряжения и переутомления. И скорее, всего вот как сегодня, будешь поднимать свою роту в атаку. Это называется фантомными болями и еще что-то, против чего медицина пока бессильна. Так что будь к этому готов каждую минуту своей жизни. Мы тебя ещё немного придержим в госпитале, ты, на мой взгляд, ещё слабоват, рано тебя выписывать. Так что лежи, отдыхай и готовься морально и физически к очередным подвигам уже в мирной жизни. Война для тебя закончилась, но жизнь продолжается.

Слова убелённого сединами военврача, сказанные спокойно и честно, оказались бальзамом на мою израненную душу. Странно, но именно эта честность, это признание реальности помогло мне больше, чем морфий. Боли стали стихать, напряжение спало, страшные ведения ушли и я заснул тяжелым, глубоким сном и проспал завтрак, врачебный обход, пропустил все свои процедуры и даже обеду предпочёл здоровый сон без сновидений.

Уже вечерело, когда я открыл глаза. За окном мартовское солнце клонилось к закату, окрашивая снег розовым светом. К своему удивлению, я увидел сидящего за столом комиссара и спящих мертвецким сном моих товарищей Канца и капитана. Они лежали, раскинув руки, дыша глубоко и ровно.

— Вот зашёл поделиться последними известиями, а тут все спят, — тихо произнес комиссар, заметив, что я проснулся. — Ну да ладно, тебе одному всё расскажу, а ты потом товарищам передашь.

Комиссар встал из-за стола, осторожно, чтобы не скрипеть стулом, сел на край моей кровати, наклонился ко мне и тихо начал говорить, явно стараясь, чтобы его услышал только я.

— Из достоверного источника знаю, а источник у меня очень надежный, прямо из обкома, что из Москвы было уже несколько звонков, в том числе и по линии органов, надеюсь понимаешь каких, — он сделал паузу, давая мне осознать важность сказанного. — Вопросы задавали про всех троих: про Канца, про капитана, и про тебя. Но больше всего о тебе. Очень подробно интересовались: кто ты, откуда, как оказался здесь, кто давал рекомендации в партию и характеристики, какие документы о довоенной жизни имеются. Так что будь внимателен и аккуратен. Очень аккуратен.

Комиссар встал и уже громко, нарочито громко сказал, словно играя для кого-то невидимого:

— Отдыхайте на здоровье, вам, товарищи, это очень полезно. Сон лечит все болезни, научно доказанный факт.

К моему собственному удивлению, слова комиссара я воспринял равнодушно, почти спокойно: звонили и звонили, подумаешь. А то, что органы интересуются, так на то они и органы, чтобы интересоваться всем и всеми. Имея знания Сергея Михайловича о перегибах и охоте за ведьмами в нынешнее время, о тридцать седьмом годе, о репрессиях, я всё равно считал, что ко мне прицепить какую-нибудь чушь сложно. Моя биография чиста, как слеза младенца. Тем более теперь, когда у меня на груди целый иконостас наград: две медали «За отвагу», ордена Красной Звезды и Красного Знамени.

Поэтому я с огромным удовольствием поужинал, уплетая госпитальную кашу с каким-то непонятным удовольствием, и, к своему не менее огромному удивлению, тут же почувствовал непреодолимую сонливость и провалился в здоровый сон, который действительно лечил тело и душу.

15 марта 1943 года. 3:00 по московскому времени. Москва. Кремль. Кабинет Председателя Государственного комитета обороны, Верховного главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР, Маршала Советского Союза Сталина Иосифа Виссарионовича.

Только что кабинет товарища Сталина покинули военные, делавшие доклад о положении на фронте. Их тяжелые шаги затихли в коридоре, массивная дверь закрылась, и в кабинете снова воцарилась тишина. Основное внимание на совещании было уделено происходящему под Харьковом, где складывалась очень тяжелая ситуация.

Перешедшие 2 марта в контрнаступление немецкие войска под командованием генерал-фельдмаршала вермахта Фрица Эриха фон Манштейнадобились значительных успехов и второй раз за время войны захватили Харьков. Формально город ещё считался нашим, но уже был полностью окружён, и командующий Воронежским фронтом генерал-полковник Голиков уже получил разрешение отдать приказ об оставлении города и выходе 3-й танковой армии генерал-лейтенанта танковых войск Рыбалко из кольца окружения. Терять такую армию было нельзя.

Самое страшное в создавшейся на фронте ситуации было то, что резервов остановить немцев хотя бы на этих рубежах нет: все силы были брошены в Сталинград, на окружение и уничтожение армии Паулюса. И эти освоившееся и еще освобождающиеся войска или уже задействованы или должны получить отдых.

Поэтому и очередное падение Белгорода просто вопрос времени, может быть, нескольких дней. Конечно, взять реванш за Сталинград у немцев не получится, это понимали все присутствовавшие на совещании. Сил у них явно недостаточно для такого масштабного наступления, и дней через десять даже без подхода крупных резервов наши войска остановят врага. Наступающая весенняя распутица этому тоже поспособствует: дороги превратятся в непроходимую грязь, ситуация стабилизируется, и наступит стратегическая пауза в боевых действиях на огромном фронте от Баренцева моря до Чёрного.

Несмотря на тяжесть нынешней ситуации, на эти временные неудачи, советский Генеральный Штаб уже начал подготовку к следующей, летней кампании 1943 года. Планировались крупные наступательные операции, которые должны были переломить ход войны окончательно.

Очередное, третье за неполных два года войны, поражение под Харьковом не идёт ни в какое сравнение, например, с поражением в мае 1942 года. Тогда это была действительно катастрофа, настоящая трагедия: окружение и пленение сотен тысяч бойцов, результатом которой стал прорыв немцев к Сталинграду и на Кавказ, чуть не закончившийся потерей бакинской нефти.