Берендей - Денисова Ольга - Страница 47

И тут он не смог превратиться! Щенок, конечно, дрался как звереныш. Вот, губу порвал. Но Леонид и человеком смог бы его одолеть. Трус не играет в хоккей, и он когда-то неплохо умел устроить на льду потасовку. Другое дело, что на льду надо было быстро наносить серию болезненных ударов, пока тебя не успели оттащить от противника, а здесь пришлось бы драться до победного конца. Но пацан был легче и слабей. Несмотря на рану в груди, Леонид бы убил его, в конце концов. Если бы его не ударили в затылок. Он не понял, кто это сделал. Может быть, тот старик, с которым они уходили из леса, подоспел на выручку берендею? Наверняка, больше-то некому.

Леонид сумел превратиться в медведя примерно через час. Долго бродил по лесу, злой и голодный, а когда решил, наконец, пойти и снова закусить убитыми охотниками, его и тут поджидало разочарование. Человек двадцать в камуфляже и с автоматами забирали его добычу. Он не рискнул выйти против них – вчерашняя рана и сегодняшняя драка не располагали к новым подвигам. Пока. Но ему показалось забавным пообщаться с ними, и он вышел к ним человеком. Поговорил. Покивал понимающе, когда ему рассказали про охоту на медведя. Даже предлагали проводить до дома, но он вежливо отказался.

Пора было начинать охоту. Победы победами, а жрать надо каждый день.

Берендей посадил Юльку на электричку засветло. Он не хотел рисковать и в темноте привезти ее в пустой дом. Кто знает, что там произошло в его отсутствие? Они совершенно точно договорились, что девятого она приедет на девять-пятнадцать, и он встретит ее на платформе. И если он ее не встретит, она должна развернуться и уехать домой. Юлька пообещала. Берендей, правда, знал, чего стоят ее обещания. Поэтому решил встретить ее, чтобы не случилось.

Возвращаясь домой, он услышал, что на кордоне кто-то есть. Он не стал сворачивать к себе и заехал на кордон. У охотничьего домика стояло два огромных джипа и труповозка. Он подоспел вовремя – они собирались уезжать. В машины садились человек двадцать ребят в камуфляже и с «Калашами» за спиной.

Семен заметил его, выскочил из машины и вышел ему навстречу.

Берендей пожал протянутую руку. Лицо Семена осунулось, посерело. Щелочки глаз теперь не царапали ему лицо, взгляд был мутным и равнодушным.

– Ну, ты это, как, парень? – спросил Семен.

– Нормально, – заверил его Берендей.

– А с рожей-то что?

– Подрался, – пожал он плечами.

– Смотри... Не слишком ли для драки?

– Нормально, – Берендей кивнул.

– Ты это... если кто на тебя наезжать будет, ты мне звони. Я там на столе визитку оставил. Мы тут прибрали тебе все, так что ты это... короче, не надо убирать. Мы тела забрать. В лес ходили.

– Не встретили медведя? – спросил Берендей.

– Неа. Мы, правда, и не искали. Что-то неуверен я, что мы бы его... без потерь обошлись. Мужика встретили одного. Ходит по лесу один, без оружия... Сумасшедший какой-то. Рожа разбитая. Мы его проводить до поселка хотели, так он не пошел. Сам, сказал, доберусь. Ну не дурак? Не знаешь такого?

– Знаю, – процедил Берендей и потрогал языком пустую лунку на месте выбитого зуба.

– С ним, что ли?

Берендей кивнул. Да уж... А Заклятый не дурак – автоматчики, да двадцать человек, запросто могли его завалить.

– Ну, ты тоже неплохо ему накостылял, – хохотнул Семен, – чего, хоть, дрались-то?

– Из-за девчонки, – лаконично ответил Берендей.

– Я на десятое ОМОН вызвал, – продолжил Семен, – объяснил там им, что как. Приедут в бронежилетах, в касках. Прочешут лес. А тварь эту найдут. Автоматами не возьмут, так гранатами закидают. Раньше просто не получилось договориться. Так что ты до десятого потерпи, ладно?

Берендей согласился. Они Заклятого просто не найдут. Он человеком к ним выйдет, или на краю где отсидится. А медведем не обернется. Он уже научился собой владеть, этому не так уж трудно научиться.

– Ну что, поехали мы? – спросил Семен.

– Погоди, – остановил его Берендей, – погоди пять минут. Я сейчас домой сбегаю...

– Да знаю я, зачем ты побежать собираешься. И думать забудь даже, денег я у тебя назад не возьму...

– Семен, они мне руки жгут...

– Вот пусть не жгут. Твои деньги, отработанные, – Семен вздохнул, – мне бы сейчас кто штуку дал и на медведя идти заставил – ни за чтобы не пошел.

Берендей смутился и спросил:

– А Антон-то как?

– Нормально. Ему операцию сделали, на мозгу. Говорят, теперь не помрет. Эх, Вовку мне жалко! Какой парень был!

Они попрощались, и Семен побежал к джипу. Но по дороге обернулся:

– А Черныш-то мой, доктор сказал, будет жить. Ребра ему медведь поломал, и лапу переднюю. Хромой останется. Но жить-то будет!

Берендей улыбнулся, как мог. Грустная получилась улыбка. Он вернулся домой с тяжелым сердцем. Опустошенный и усталый. Снова захотелось забиться под одеяло и лежать с открытыми глазами. Неужели, так теперь будет каждый вечер? Едва смеркается, на него наваливается какая-то тяжесть. Вчера – понятно. Но сегодня? Он полдня провел с Юлькой, он увел ее из лап Заклятого, они ели шашлыки и пили красное вино. И она сказала... Как это она сказала? Он даже пожалел, что не привез ее домой, а потащил в кафе. Она сказала: «Как жаль, что мы здесь не одни». И он ответил, что девятого они будут одни. Но это воспоминание теперь почему-то не взволновало его, хотя всю дорогу он думал только об этом.

Он скинул ватник, сапоги и заглянул в зеркало над умывальником. Вид его не обрадовал. К тому же свитер был безнадежно испорчен. Даже если хорошо выстирать, все равно останется пятно.

Берендей затопил печку и сел у огня, не закрывая дверцу. Оставаясь в доме один, он всегда скучал об отце. За два года боль притупилась, осталась только тоска. Берендей еще никак не мог примириться со словом «никогда». И чем больше времени проходило, тем сильней давило это «никогда». «Никогда» – это ни через два года, ни через пять, ни через десять. Если расстаешься с кем-то, каждый прожитый день приближает тебя к новой встрече. А «никогда» означает, что каждый прожитый день только отдаляет друг от друга.

Берендей до мелочей помнил их последний день. Он недавно вернулся из армии, и всего два месяца прожил дома. Отец выправил все документы на дом, оформил его на работу вместо себя, и даже раздобыл свидетельство о своей собственной смерти. Отец никогда не рассказывал, как ему удается утрясать вопросы с властью. Он говорил: повзрослеешь – научишься. Порядки меняются, способы меняются. Если надо будет – сам все решишь, никакой науки тут не требуется.

В тот вечер отец вернулся рано, посадил Берендея напротив себя и сказал:

– Я завтра ухожу. Насовсем.

Берендей не сразу понял, наверное, не хотел понимать.

– Теперь ты – Берендей, а не медвежонок. Мне пора, Егорка, я прожил большую жизнь, хорошую жизнь. Мне не о чем жалеть.

Берендей молчал, закусив губу.

– И губы не кусай, ты же мужчина. И не смей по мне плакать. Я ухожу счастливым. И тебя тоже оставляю счастливым. Это самое главное – научиться быть счастливым, и научить этому своего сына. Конечно, вместе нам было веселей. Только и всего. Я вырастил тебя, научил быть самостоятельным. Нет такой ситуации, в которой ты не сможешь без меня обойтись. Запомни это. Ты два года прожил без меня, и что? Хоть раз пришло тебе в голову: «Вот если бы рядом был отец»?

Берендей покачал головой. Он боялся что-нибудь сказать, пытаясь проглотить тяжелый ком в горле. Отец заметил это и легонько стукнул кулаком по столу:

– Сказал – не смей. Как я тебя учил? Зубы стисни, кулаки сожми и вдохни поглубже. Ну?

В ту последнюю ночь с отцом они проговорили до рассвета. А утром отец обнял его на прощание и ушел. И не пустил Берендея на крыльцо, чтобы посмотреть ему вслед. Берендей стиснул зубы, сжал кулаки и глубоко вдохнул. Слезы ушли, а боль осталась. До сих пор.

Он смотрел на огонь, и начал цепенеть. Как вчера. Он видел язычки пламени, потихоньку облизывающие дрова, и одновременно находился в зимнем лесу. И снова хотел есть. Только сегодня на том месте, где произошла охота, уже не осталось еды. Ее увезли ребята в камуфляже и с автоматами. А есть хотелось сильно. Берендей думал завернуть в поселок, но так рисковать не стоило. Он не ел со вчерашней ночи. Для хищника – ничто. Но для оборотня – очень большой срок. Поселок манил огнями. За каждым освещенным окном была пища. Может быть, сейчас по пустынной улице бредет одинокий прохожий?