Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди - Страница 16

– Увижу его – убью на месте. – Глаза Джека на мгновение вспыхивают так зловеще, что мне становится не по себе, но затем друг улыбается, и я успокаиваюсь. – Ты точно не хочешь винца?

Двадцатью тремя днями раньше

Элоди Фрей

– В смысле – уволена? – спрашиваю я, глядя через прилавок «Кружки» на самодовольную физиономию Ричарда.

– В смысле, два дня назад ты взяла отгул по болезни, а через пару часов Ханна видела, как ты весело бегаешь по Виктория-парку.

Кошусь на напарницу – та отсчитывает сдачу посетителю, не забывая драматически утирать лоб ладонью, чтобы все видели, как она героически трудится в поте лица.

– Я проработала здесь год и ни разу не брала больничный. Ни разу. И ни одной смены не пропустила. Я отпросилась на полдня, потому что мне было очень паршиво с утра, и вышла на пробежку, когда почувствовала себя лучше.

В моих словах ни грамма лжи, но Ричарду плевать. Он поворачивается ко мне спиной и наливает себе эспрессо.

– Мне надо платить за квартиру, – продолжаю я, надеясь разбудить в душе босса хоть что‐нибудь человеческое. Если оно там вообще есть.

– Это не моя проблема.

– Ханна берет выходной практически каждую неделю с тех пор, как пришла сюда, – напоминаю я, хотя сама понимаю, как по-детски выглядит такое оправдание.

Ричард упреждающе поднимает руку, указывая глазами на посетителя – тот старательно делает вид, что изучает меню, хотя при этом явно прислушивается к нашей перебранке. Повернувшись, Ричард жестом велит мне следовать за ним, и направляется к себе в кабинет. Когда я прохожу мимо Ханны, то отчетливо слышу тихое: «Вот сучка…»

В тесном кабинете Ричарда едва хватает места для письменного стола и обшарпанного шкафа для документов, от которого, небось, и ключа‐то нет. И все же шеф усаживается в синее офисное кресло, обитое дерматином, с таким видом, словно это золотой трон принца, мне же достается место нищего: металлический складной стул напротив. Я знаю, что должна изображать смирение и раскаяние, трепетать ресницами, как Ханна, попытаться завоевать расположение Ричарда, предложив трахнуть меня, лишь бы остаться на работе.

Но не могу.

И дело даже не в том, что на башке у Ричарда залысины и что он носит рубашки в пастельную клеточку, а шлепанцы сочетает с шерстяными носками, через которые вылезают нестриженные ногти. Дело в том, что он сам по себе паршивый человек: грубит клиентам, у которых, на его взгляд, недостаточно денег, пригоршнями таскает мелочь из банки с чаевыми и таращится мне в декольте, когда думает, что я не вижу.

А сейчас он сидит, развалившись в кресле и закинув руки за голову, и мне прекрасно видны влажные пятна у него под мышками.

– Понимаешь, Элоди, есть ситуации, в которых я бессилен. – Ричард пожимает плечами в стиле: «Я не устанавливаю правила, я просто их придумываю и записываю» [4].

Стараясь не скрипеть зубами, пробую его уговорить:

– Но ведь это же вы мой менеджер. Послушайте, мне надо платить за квартиру. Я живу одна. Эта работа – мой единственный источник дохода на нынешний день. Я и правда плохо себя чувствовала в тот день, когда отпросилась. Меня тошнило, голова болела. – Сказать по правде, я сама себе устроила такое утро, но Ричарду об этом знать не обязательно. – Мне очень нужна работа, – добавляю я, и внутри все сжимается от осознания, насколько все паршиво в моей жизни, ведь мне и правда очень нужна эта работа. За жилье надо платить, а плачу я именно из денег, заработанных в «Кружке». И как прикажете выкручиваться, если я сейчас отсюда вылечу?

Начальник внимательно смотрит на меня.

– Ричард, пожалуйста, – умоляю я, потому что в некоторые моменты гордостью можно и поступиться, – это на самом деле мой единственный источник дохода.

Все, что у меня осталось на данный момент, – моя независимость. Если я не смогу платить за жилье, не будет и ее. Не хватало еще добавить пункт «бездомная» в перечень моих провалов.

– Вероятно, стоило подумать об этом до того, как брать отгул, – изрекает Ричард тоном типичного менеджера среднего звена. – А теперь, если тебе все еще нужны деньги за сегодняшнюю смену, советую покинуть мой кабинет и приступить к работе.

Я подчиняюсь безоговорочно, потому что мне дорог каждый пенни за каждую минуту, проведенную в этой юдоли скорби. Поражение давит на плечи и грудь, как плохо скроенное платье. Странно, я так часто ношу этот горестный наряд, что он мог бы уже и растянуться в нужных местах. В кои‐то веки Ханна не вертится у меня под боком и не мешает подавать кофе, чистить кофеварки и нарезать морковный пирог.

А когда напарница уходит на перерыв, я запихиваю в карман передника горсть бискотти и подхожу к столику Джорджа, как обычно, корпящего над кроссвордом.

– Неприличная или двусмысленная реплика, двенадцать букв, – произносит Джордж, поднимая взгляд.

– А первая буква какая?

– «С».

Я на мгновение задумываюсь, перебирая в памяти подходящие синонимы и пересчитывая буквы.

– Скабрезность.

Старик смотрит на страницу и кивает.

– В яблочко, юная леди. Прямо в яблочко. – Он берет ручку и начинает вписывать буквы в клеточки, и сквозь тонкую кожу рук просвечивают вены, похожие на крохотные ручейки чернил.

Я вытаскиваю из кармашка одно печенье и кладу рядом с кружкой. Джордж качает головой. Его лукавая ухмылка наводит на мысль, что в молодости он был тем еще дамским угодником.

– Не стоит злоупотреблять твоим положением.

– Я никому не скажу.

Джордж разворачивает бискотти, разламывает пополам и отдает кусочек мне. Стоило бы вернуться к работе, но я просто не могу заставить себя пойти за стойку.

– Элоди, ты расстроена? – Джордж сейчас так похож на заботливого дедушку, что хочется забраться к нему на колени и поплакать.

– Ничего, переживу, – вру я.

– Знаешь, отец мне часто говорил: всегда есть тот, кому еще хуже.

Я опускаю взгляд на печенье, чтобы не огрызнуться в ответ. Ненавижу эту присказку. Каким образом мысль о том, что кому‐то еще хуже, должна помочь моей беде? Разве прилично чувствовать облегчение оттого, что кто‐то прямо сейчас страдает еще больше меня?

Джордж смущенно прокашливается.

– Впрочем, папаша был алкоголиком. И бо́льшую часть своей мудрости вылавливал на дне стакана с виски. – Он машет рукой. – Так что паршивый из него выходил советчик.

Я нахожу силы улыбнуться.

– Ты очень умненькая девочка, Элоди. Куда умнее, чем это хамло, на которое ты работаешь. – Глаза Джорджа озорно сверкают, и прохладная ладонь накрывает мои пальцы. – Что бы ни случилось, я точно знаю: ты сумеешь выкрутиться из любого положения.

Стоит Джорджу отвернуться, как я подкидываю ему в сумку остальные бискотти. Прощальный подарок, поскольку больше я не намерена здесь оставаться.

По дороге домой звоню в офис Арабеллы. Желудок сводит от волнения. После того как я ушла из «Эй-си-эйч», Арабелла не раз и не два звонила мне, уговаривая вернуться. Может, удастся устроиться к ней сейчас на полставки.

Дожидаясь, пока секретарь соединит меня с руководительницей, я успеваю так перенервничать, что меня начинает мутить. Я как раз успеваю пройти мимо верещащих детей, срезая путь через площадку, когда в трубке раздается знакомый голос Арабеллы, грудной и мягкий:

– Элоди, дорогая моя, какой сюрприз! Как у тебя дела?

Пересказывать трагедию, которой обернулась моя жизнь, абсолютно ни к чему: еще не хватало, чтобы Арабелла чувствовала себя обязанной мне помочь.

– Все в порядке, – откликаюсь я, стараясь говорить как можно непринужденнее. – А в «Эй-си-эйч» как обстановка?

– Пашем как кони, что называется, от зари до зари. Я уже начала забывать, как выглядит мой муж, – смеется она.

– Это прекрасно, – соглашаюсь я, – просто прекрасно. – А затем делаю глубокий вдох, пытаясь усмирить колотящееся сердце. От волнения и отчаяния колени подгибаются. – Так вот, я тут подумала и решила, что готова поработать внештатно. В смысле, если есть какие‐то задачи, которые я могла бы…